Мифология. Символический смыслпраздника и опьянения. Ритуал

Чтобы понять значение праздника для мифологического мышления, необходимо встать на позиции мифа, на все проблемы взглянуть изнутри него самого. Дискурс мифа тесно связан с онтологией, подразумеваемой, но не проговоренной. Поэтому методология должна быть не столько аналитической, сколько понимающей. Понять миф –значит принять его как он есть и прожить от начала до конца.

В мифах и ритуалах всех народов праздник и опьянение занимают центральное место. Этнография уже давно и достаточно подробно описала почти все праздники, обратив внимание на связанную с ними космогоническую и антропогоническую мифологию. Это в первую очередь относится к празднику Нового Года, который может отмечаться в разное время, но обязательно присутствует у всех народов. В каждой религии отмечаются праздники, посвященные основным событиям священной истории.

Религиозный ритуал и есть, собственно, праздник как приоткрытие завесы высшей реальности и воплощение сакрального. Сразу оговоримся, что мы будем употреблять понятия “сакральное”, “сверхбытие”, “Бог”, оставляя вопрос об их объективной реальности. Вне зависимости от решения этого вопроса можно уверенно говорить о том, что само представление о сакральном оказывает принципиальное влияние на бытие человека и общества, является фундаментальным основанием, определяющим выбор жизненной стратегии. Если человек живет так, как будто Бог есть, то мы именно так и должны рассматривать его жизнь.

С точки зрения мифа праздник необходим и имеет космогоническое значение. Будучи однажды сотворен, мир существует в циклическом времени и периодически приходит в упадок, следовательно, нуждается в восстановлении. В течение года бытие износилось, испортилось, и поэтому требуется повторное творение, новое вмешательство высших сил, еще одно воплощение божества. Праздник знаменует конец старого и начало нового цикла, новой жизни. Праздник – это святые дни (holidays), когда открываются небеса.

Праздник нужен для нового устроения мира, сохранения бытия, поддержания его порядка и ритма. Ритуал совершается на переломе, в экстремальных условиях, когда угроза разрушения жизни и мира максимальна. Хаос проник в гармонично устроенный космос и грозит ему полным разрушением. Требуется восстановление бытия в соответствии с идеальным образцом, возвращение к изначальному порядку, к сакральной норме. “Спасти может лишь чудо, равное чуду первого творения, когда хаос был побежден”[2]. Для этого нужно вернуться к Первобытию, в нулевую точку, к моменту творения мира и повторить все в точности так, как было тогда. Собственно, сотворение мира и было первособытием, первопраздником.

Но это пересотворение мира не может произойти без человека. Все должны принять участие в столь грандиозном событии, призвать богов и первопредков, напомнить им, что именно нужно сделать. Поэтому приходилось в ритуале воспроизводить все то, что случилось тогда, в Первотворении. Инсценировались события, происходившие в начале времен. Праздник– это священное действие, которому были причастны все, тем самым выражая согласие с волей божества и как бы соучаствуя в творении, в со-творении мира и разделяя подвиг бога или героя-первопредка.

Ритуал, сопровождаемый опьянением, превращает профанное время в сакральное, мифологическое время, когда реально возвращение предков, героев, присутствие богов, когда вполне возможно чудо, даже воплощение божества. Праздник как ритуал предполагает выделение и организацию особого сакрального пространства и центрального места (алтаря, жертвенника), которое символизирует центр мира, мировую ось. В ритуале сакральное отделяется от профанного и противопоставляется ему, но в результате предполагается тотальное преображение профанного, возвращение сакрального в мир.

Праздник разрывает естественное течение времени, пронзает его другим измерением, сакральным. Время останавливается, сворачивается, уподобляется вечности. Праздник – это возвращение в Рай, воспоминание о Золотом Веке, когда все было хорошо, всего вдоволь. Время праздника – это скорее невремя, потому что считается – сколько бы ни съели и ни выпили, ни истратили и ни раздарили, все полностью вернется, останется неизрасходованным.

Ритуал совершается на фоне вечности, в контексте вечности. Воспроизводится священная История, бесконечно повторяется одно и то же Событие. Первособытие, в котором умещается вся вечность, все причины и цели. Время замыкается, циклически возвращается к своему началу, к истоку. Праздник пребывает вне истории, над историей. Ритуал первичнее истории, он до-историчен. Человеческая история состоит из моментов исполнения ритуала, и если ритуал не будет выполнен, то история прекратится.

“Праздник– временной отрезок, обладающий особой связью со сферой сакрального, предполагающий максимальную причастность к этой сфере всех участвующих в празднике”[3]. Праздник организован как молитва, взывание к богам, вызывание творческих сил бытия, как утверждение и воплощение священных норм, высших смыслов, абсолютных ценностей, божественного закона. Ритуал– это призывание сакрального, приобщение к сакральному, а, следовательно, уподобление сакральному. В празднике отождествляется то, что празднуется и тот, кто празднует, человек становится неотличим от бога или хотя бы от первопредка.

Время праздника известно заранее, к нему готовятся, специальным образом организуется начало, “вход” в праздник. Жрецы строго следят за точным соблюдением всех обрядов и церемоний. Хотя можно сказать, что праздник – бессодержателен, это только форма, место для воплощения сакрального. Может быть, его содержание утеряно, забыто или это пустой сосуд, который должен наполниться в свое время, в соответствующий момент по воли божества?

Праздник – это целостный онтологический, аксиологический и эстетический феномен. Ритуал имеет дело с самыми фундаментальными модусами человеческого бытия, такими, как жизнь и смерть, начало мира и основание бытия, совершенство и бессмертие, герой и жертва, преступление и наказание. Из этого следует тотальность ритуала, его необходимость и неизбежность.

В ритуале проявляются и воплощаются сверхчеловеческие сущности, моделируются отношения богов и людей. Совершение ритуала – это задание человеку от богов и предков, его долг перед мирозданием. Человек должен выполнить предначертание Небес, и в этом его предназначение. Лучшее, что может сделать человек – это повторять ритуал еще и еще раз.

Структура праздника повторяет сакральный образец, а по закону подобия божественные силы, энергии должны притягиваться. Не от нас это зависит, мы заявили о своем ожидании, показали свою готовность. Раз мы поступаем по образцу, то и сами ему уподобляемся, можем обновить свою сущность; но пока этого не произошло, акцент должен ставиться на точном соблюдении правил и законов, завещанных нам предками.

Те же песни и танцы, те же слова и жесты повторяются в той же последовательности, отступление от канона грозит несчастьем. Поэтому такое значение имеет точное воспроизведение канонических священных текстов, которые не подлежат изменению и веками сохраняется в первоначальном виде. Человек выполняет свою задачу и ждет, что божество ответит тем же. ”Делай, что должен и будь, что будет”. Хотя мифологическое сознание не допускает и мысли, что предназначение праздника может не исполниться.

Миф имеет форму повествования, эпопеи, эпоса, романа. Миф – это сакральная история, которую можно запомнить и рассказать, т.е. понять и выразить. И в этом смысле миф не противостоит Логосу, а является его проявлением и выражением.

Миф хранит воспоминание о начале начал, о Первослове и Первосмысле. “В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог” (Иоан. 1, 1).

Миф утверждает реальное воплощение сакрального смысла в человеческой истории, действительное присутствие абсолютного Начала в тварном бытии. “И Слово стало плотию, и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его” (Иоан. 1, 14). Смысл бытия оживляет и одухотворяет бытие, определяя условия человеческого существования. “Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих” (Иоан. 4, 4). Логос становится логосами, воплощается в тварном бытии.

Миф возвращает человеческое бытие к основанию и истоку. Миф-Логос защищает человека от хаоса и греха. “Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам” (Иоан. 15, 3). Миф удерживает человеческое бытие в его границах и пределах. Миф-Логос восстанавливает расколотое бытие и исцеляет человека. “К Нему привели многих бесноватых, и Он изгнал духов словом и исцелил всех больных” (Иоан. 8, 16). Миф дает надежду на безусловное восстановление изначальных целостности и полноты. “ Джа даст нам все, у нас больше нет проблем ”(БГ).

Однако миф, потерявший связь с Логосом, превращается в утопию. Абсолютный миф вырождается в относительный. Частный, частичный, вырожденный миф претендует на роль абсолютного мифа, и множество относительных мифов начинают бороться между собой. В этом выражается двойственность всякого мифа: он, сохраняя память об абсолютном мифе, всегда совершает некоторую редукцию, смещение смысла, его подмену и даже, возможно, инверсию.

Человек всегда рискует принять относительный миф за абсолютный. Однако он вынужден довериться мифу и принять свой миф как Абсолютный миф, прожить Свой миф с полной верой и самоотдачей. “ А я живу в центре циклона, и вверх или вниз мне все равно ”(БГ). Тем самым человек утверждает свой миф как фундаментальный, универсальный, абсолютный. И может быть он на самом деле становится таковым. “Каждому воздастся по вере его”.

Неприступный и непостижимый абсолютный миф никогда не поддается полному освоению и присвоению. Даже уникальное и абсолютное событие – воплощение Логоса-Христа в истории – подверглось множеству интерпретаций в христианских конфессиях. Абсолютный миф не может сохраняться в людях только за счет памяти и традиции. Он должен постоянно обновляться в истории через пророков, личный опыт святых и коллективный опыт церкви. И праздник способствует такому воспроизведению и обновлению первичного мифа.

Праздник, как и миф, отсылает к чему-то другому, высшему, первичному, по-настоящему реальному, несомненному. В мифе, воплощенном в празднике, становятся тождественными смысл, символ и знак. Слово или жест как знаки становятся неотделимы от того, что они призывают или утверждают. Символы сплетаются с реальностью. Смысл, опосредованный мифом, проявляется в празднике конкретно и непосредственно.

Как работает ритуал? Как условные действия могут изменить реальность? Сама реальность должна быть устроена таким образом, чтобы смыслы были первичнее вещей или хотя бы тождественны им. “Бытие есть коррелят интерпретаций бытия”, – смысл, вкладываемый сознанием человека в вещь, становится ее собственным смыслом. А чтобы смыслы обрели онтологическую весомость, нужно их утверждать еще и еще раз.

Ритуал – это прежде всего повтор, повторение того, что должно быть. За счет повторяемости, цикличности, неизменности, неизбежности ритуала все утверждаемые им смыслы приобретают онтологическую значимость, универсальность, фундаментальность. Слово или жест, повторенные много раз, превозмогают бессмысленность, преодолевают хаос, превосходят и случайность и необходимость. Утверждаемый смысл пересиливает косность материи[4].

Такой подход предполагает определенную онтологию, представление о целостном, упорядоченном и целесообразном бытии. Бытие должно быть устроено по иерархическому принципу, иметь единое основание и универсальные ценности. Миф задает центр мироздания и выстраивает некую вертикаль. И, чтобы хранить этот центр и держать вертикаль, требуется постоянное усилие ритуала. Усилие подразумевает приложение силы и применение насилия, если угодно. Все должно быть подчинено этому назначению ритуала.

Сакральный центр определяет незыблемые ценности. Вертикаль задает властные отношения в иерархии “бог – человек” и предполагает самоограничение со стороны человека, его служение, богослужение. Из этого следует необходимость и неизбежность ритуала, ответственность человека, его долг перед бытием и божеством. Кто-то должен воплощать высшие ценности, признавать божественный авторитет, утверждать священный порядок и пытаться достичь сакральных целей.

Всеобщность мифа предполагает участие в ритуале всего общества под контролем элитной группы. Именно коллективный опыт, преемственность и традиция позволяют повторять ритуалы из года в год, из века в век, передавать миф из поколения в поколение. Для этого требуется неизменность мифа и преемственность духовной и светской власти (желательно, чтобы они совпадали).

Поэтому мифологическое мышление тяготеет к теократии, монархии и тоталитаризму[5]. Посредством мифа высшая власть делегируется представителям божества на Земле – жрецам, пророкам, царям. Миф всеми средствами стремится к самосохранению и самовоспроизводству и приобретает форму и статус закона. Власть мифа может быть только тотальна, либо ее не будет вообще.

Малейшее сомнение полностью разрушает миф и обессмысливает ритуал. Плюрализм мифов уничтожает само мифологическое мышление. Любой миф должен приниматься целиком и восприниматься как абсолютный, иначе он перестает быть мифом. Претензии мифа распространяются на всю действительность, на все человеческое поведение. Поэтому так характерны для ритуала всяческие запреты и табу. Только так можно воплотить иерархические и центростремительные тенденции мифа и ритуала.

Тотальность мифа определяет универсальный характер ценностных оппозиций: небо-земля, бог-человек, добро-зло, свет-тьма, день-ночь. Между этими оппозициями устанавливаются параллели, а их элементы оказываются взаимозаменяемы. Макрокосм и микрокосм уподобляются друг другу. Ритуал призван подтвердить их тождество и воплотить его в человеческой реальности.

Миф и ритуал придает всему мирозданию универсальный смысл, стараясь за разнообразием явлений увидеть Единое. Мифологическое мышление пытается замкнуть историю в цикл, упорядочить события, соотнеся их с сакральным рядом и придав каждому событию священный смысл. Поэтому миф и ритуал тяготеют к определенности и конкретности: все, что происходит, должно быть узнаваемо и называемо. Все факты должны быть зримы и несомненны (в контексте мифа). Принимается в расчет то, на что может быть указано и сказано: – “Это”.

“Это” всегда соотносится с эталоном, с тем, что было в начале времени. Миф излагает и истолковывает событие творения мира. Ритуал тяготеет к повторению Начала, время ритуала – это момент Первотворения. Ритуал замкнут на опыт начала, и в этом его сила и слабость. С одной стороны, начало – это всегда выделенная точка временного ряда, особый момент, в котором сконцентрирована энергия творения. Эта творческая сила в дальнейшем будет израсходована, и восполнить ее можно, только вернувшись в начало начал.

С другой стороны, человек как бы хочет укрыться за Началом, боится удалиться от него, возвращается к нему снова и снова. Он не хочет быть самостоятельным и не может найти в самом себе творческие силы. Человек пытается спрятаться от самого себя, скрыться в мифе, замкнуться в нем. Миф самоценен и самодостаточен. Мифологическое сознание не хочет знать ничего другого.

В таком поведении есть что-то детское, инфантильное; проявляется страх перед всем новым, незнакомым, небывшим. Миф – аутист. В мифе и ритуале нет открытости новому, нет места свободе и творчеству. Вернее, свобода понимается как возможность соответствовать мифу и следовать ритуалу, а место творчества занимает традиция. Ритуал все время повторяется, постоянно исполняется, но никогда не завершается, не свершается полностью и окончательно.

Время ритуала – это время Золотого Века, Хронос. Все становится на свои места, возвращается к истоку. Все профанное снова обретает изначальную сакральную сущность. Время праздника – это благоприятное время, Кайрос. Когда боги празднуют вместе с людьми, и дистанция между небом и землей почти исчезла. Ритуал пытается пересилить профанное время, превратить его во время, благоприятное для возвращения и торжества вечного времени.

Миф обращен в прошлое, точнее, в вечное. Миф – это воспоминание о прошлом, имеющем статус вечности. Миф – это представление о будущем как о прошлом. Будущее мифа – это уже когда-то свершившееся прошлое. Ритуал – это памятование о вечности, ее присутствие во времени. Память – одно из важнейших свойств мифа, он хранит в себе божественное слово и частицу божественного бытия. Праздник совершается в память о Первособытии, о творении мира или о богоявлении.

Мифологическое мышление – во многом пространственное мышление. Золотой век – это скорее не время, а место, рай. Алтарь и храм находятся вне времени, в другом измерении. Повторяясь в неизменном виде на протяжении веков, ритуал отменяет время, делает его несущественным. Ритуал упраздняет время и переносит нас в другой мир, на тот свет. Миф и ритуал превращают время в пространство.

Миф подразумевает существование вечного бытия, неизменных истин, сохранение некоторого высшего, тайного знания. Знание мифов, священных текстов – обязательное условие точного исполнения ритуалов. Показательна сама возможность знания (точных, достоверных сведений обо всей реальности). Хотя сами высшие знания могут быть тайными, в принципе они являются доступными для человеческого сознания. Боги часто задают героям загадки, однако их можно разгадать.

Мифу соответствует специфическая онтология, представление о познаваемом бытии, прозрачном для слова. Только в отличие от научного мифа, убежденного в том, что человеческое сознание и слово могут познать и назвать все бытие, архаический миф имеет дело с божественным словом. Невидимый бог сам сказал людям все, что им нужно знать. В контексте мифа всякое познание – это откровение божества, вся человеческая мудрость – это знание божественной истины, приобщение божественных тайн.

Парадоксальным образом вера является условием возможности знания и познания. Мир без Бога – это мир без Смысла. Тогда человеческое сознание имеет дело только со случайным, хаотическим набором смыслов, не имеющих никакой иерархии. Рационалистический миф европейской науки – это десакрализованный архаический миф, потерявший вертикальное измерение и онтологическую укорененность. В таких условиях познание всегда случайно и относительно.

Одним из архетипических корней познания является представление (сознательное или бессознательное) о неком свете, посредством которого бытие становится видимым для человеческого сознания. Такие понятия теории познания, как умозрение, созерцание и отражение, ясность и видимость, прояснение и просветление тесно связаны со световой парадигмой.

В религиозной философии этот свет понимается как божественная энергия. В научном познании это собственный свет разума, приписывающего себе божественные качества. Теория отражения негласно признает существование некого света, освещающего все сущности (иначе как было бы возможно отражение?), но оставляет вопрос о природе этого света.

Интересна глубинная связь метафор света и языка. Назвать словом можно только то, что ощутимо, доступно сознанию, прозрачно для него. Поименованы могут быть только сущности, созерцаемые в свете сознания. Названы только те объекты, на которые можно указать. Имена даются видимым существам, как это делал Адам в раю. Чтобы получить имя, животные должны были предстать перед глазами Адама, стать очевидными.

Все имеет свои небесные имена. Поэтому в ритуале используются именно священные имена, чтобы напрямую обращаться к сущности вещей и явлений, иметь над ними сверхъестественную власть. И всем основным участникам ритуала даются особые сакральные имена в честь богов, героев, святых. Получается, что исполнители ритуала действуют от имени божественных сущностей, как бы являясь их воплощением. Получая священное имя, человек уже не действует сам по себе. “ И уже не я живу, но живет во мне Христос ” (Гал. 2, 20).

В мифе, как и в науке, предполагается прозрачность бытия для человеческого языка и мышления, все, что может быть названо, должно быть названо. Однако в науке мышление дистанцировано от бытия, всегда после него, всегда отстает. И поэтому язык науки неизбежно условен, случаен, произволен. А сверх-бытие, божественное бытие доступно для понимания только Логосу, божественному уму (точнее, они совпадают, тождественны), и требует особого языка.

Язык мифа и ритуала – это сакральный язык, язык в свете божественного бытия. Он должен отличаться от обыденного языка, иметь какие-то специфические черты. Это может быть, например, поэтический язык, ритмический и (или) рифмованный текст. Это может быть какой-то древний язык (санскрит, древнееврейский, латынь, церковнославянский), на котором были написаны священные тексты, совершается служба и читаются молитвы.

В предельном выражении это может быть совершенно непонятный язык, требующий интерпретации (язык ангелов, “язык птиц”). Такой райский язык предстает как первоязык, сверх-язык, и говорить на нем может только человек, получивший особые божественные дары (ср. “глаголить во языцех”). Любой светский праздник также тяготеет к этим специфическим формам языка: от ритуальных тостов (с особой риторикой призыва удачи и милости богов) до нечленораздельной речи пьяного человека.

Для ритуала характерно обращение к сверх-реальности и поэтому все должно быть “сверх-”: сверхбытие, сверхсознание, сверх-язык. Только так можно указать на тот сверх-смысл, логос, который воплощается в ритуале. Праздник совершается не человеком для человека, а человеком для бога, скорее даже богом для бога. Всегда остается актуальным вопрос: кто празднует в нас, когда мы празднуем?

В ритуале человек является скорее посредником, медиатором между мирами, медиумом, выполняющим волю высших сил. Не случайно ядром всех ритуалов является жертвоприношение: возлияние на землю вина, сжигание жертвы. Но главным жертвоприношением является самопожертвование. Само участие в ритуале требует от человека многих самоограничений, например, поста перед праздником. Жрецы совершают различные аскетические подвиги. А в некоторых ритуалах участники подвергают себя самоистязаниям.

Следами ритуального аскетизма могут считаться рыцарские традиции различных воинских элит (военная аристократия, самураи) с их дисциплиной и самоограничениями, доходящими до самоуничтожения (харакири). Человек отдает себя на волю божеству и в ритуальных битвах повторяет подвиги Первопредка, героя или бога. Рыцарские турниры, кулачные бои, спортивные соревнования символизируют поединок сил добра и зла, победу над хтоническим чудовищем, избиение темных сил.

Вообще в ритуале большое значение придается человеческому телу. Прежде всего, это коллективное тело, единое тело, одно общее тело, причем общее между людьми и божеством. Это первотело, тело первочеловека, тотальное тело, из частей которого был создан мир, тело-жертва. Все части человеческого тела приобретают символическое значение, уподобляются священным сущностям и стихиям.

Поэтому ритуал должен совершаться не умозрительно, а некоторым действием. Молитвы сопровождаются конкретными жестами и движениями. Ритуал соединяет материю и дух, связывает их, делает дух материальным, а материю одухотворяет. Форма ритуала материализует, овеществляет, опредмечивает смысл мифа, делает его видимым, очевидным.

Телесность ритуала проявляется в движении участников. Обычно совершается шествие, движение от периферии к центру, к сакральному центру, процессия по направлению к храму, алтарю, трону. Это должно быть именно целенаправленное движение, у которого есть начало и конец, направление и цель. Его смыслом является движение от профанного к сакральному, от зла к добру. Праздник – это движение к Богу. И праздник – это хождение перед Богом, когда Он уже рядом, близко к нам, вместе с нами.

Для ритуала характерно замкнутое круговое движение вокруг города, деревни, храма, алтаря. Оно очерчивает границу сакрального пространства, замыкает его на центр. Ритуальные танцы также имеют рисунок движения по кругу (хоровод) или замкнутому контуру. Движение такого типа символизирует возвращение к началу начал. Это – неизбежное возвращение и вечное возвращение, потому что оно свершается еще и еще раз и никогда не бывает полным и окончательным.

Ритуал – это пред-ставление, представление мифа, некий спектакль для зрителей (в том числе для предков и богов). Ритуал – это постановка мифологического сюжета, по-становка = подтверждение, воплощение, утверждение сакрального события. Такая театральность ритуала вовсе не является его недостатком. Сравнение и сближение ритуала с театром скорее показывает архаические и мифологические корни театра, подчеркивает его космогоническое значение.

Театр, так же, как и ритуал, инсценирует некие мифологические события, архетипические сюжеты, общезначимые события и ситуации, использует универсальные метафизические коды. Как и ритуал, театр символическое делает конкретно переживаемым, смыслы наполняет энергией. Катарсис вполне может быть соотнесен с религиозным экстазом и мистическим трансом.

Театр отделен от повседневной реальности, противостоит ей. Театр – это уход в условную реальность, которая постоянно напоминает о том, что человек участвует в сверхчеловеческой драме. Задача театра – игра на повышение ценностей, цель – заставить человека вспомнить всё и вернуться в сакральное измерение бытия. Театр показывает судьбу человека и его выбор на фоне вечности, перед лицом хаоса и абсурда.

Театр – это миф, способ и форма существования мифа. И не только современного мифа (мифов), а мифа вечного и абсолютного. Свобода творчества в театре оборачивается неизбежностью всегда говорить (играть) об одном и том же. Это – Единое, являющееся в многообразии, вечно длящееся Начало и последние смыслы. Все разнообразие сюжетов, тем и мотивов можно свести к одной вечной тайне: взаимоотношения Человека и Бога.

В театре, так же как и в ритуале, многократно повторяется одно и тоже представление, каждый раз с полной самоотдачей, как будто действие происходит в вечности. Театр вырос из ритуала, и он в каком-то смысле превосходит ритуал. Театр – это ритуал в свободной форме и с неуловимым содержанием. Это миф, который каждый раз сочиняется (вспоминается?) заново. Это ритуал, который созидается в контрапост всем существующим ритуалам.

Театр тайно религиозен. В нем есть все: молитва, скрывающаяся в комедии и шутовстве, надежда, рождающаяся в трагедии, смирение, побеждающее страсти в драме. Театр – это сокровенное моление “неведомому богу”, неопознанное богослужение в безбожном мире, неочевидное жертвоприношение бескровной жертвы. Может быть потому у театра такие сложные отношения с официальными религиями, что они чувствуют некую скрытую конкуренцию.

Театр часто обвиняют в притворстве, искусственности, иллюзорности чувств. Будто бы за масками и костюмами скрывается ложь и внутренняя пустота. Различные символы бесконечно отсылают друг к другу, теряя всякую связь с реальностью. Однако ритуальные и театральные маски не просто символизируют какого-то героя, а выражают некую сущность, воплощают ее в реальность.

Театральное действо онтологично, оно изменяет реальность не только косвенно, влияя на чувства зрителей, но и непосредственно, воздействуя на различные сферы бытия как ритуал. Символическое становится реальным, приобретает самостоятельное существование. Театр творит виртуальные миры и заставляет поверить в их реальность, тем самым, превращая их в действительность.

Однако, в отличие от ритуала, который тяготеет к закрытости, герметичности, тайне, театр, наоборот, стремится все скрытое сделать явным, видимым, открытым. Театр делает сокровенное откровенным. Ритуал Откровение показывает сокровенно. Тайные ритуалы обладают наибольшим эффектом. Тайное – всегда ценнее, фундаментальнее.

Маска ритуала скрывает частного человека, чтобы показать всеобщее, универсальное в человеке. Маска придает ему дополнительную, новую сущность. Первоначально страшные маски отождествляли участников ритуала с тотемным животным. Затем маски стали символом власти, причем тайной власти, их надевали члены тайных мужских союзов.

Вообще в мифе есть что-то мужское. Логос, космос, порядок, день, Солнце, свет – мужские категории. Бог–творец, демиург, первопредок, культурный герой – это мужчины. Универсальность и тотальность мифа, его экспансия – это мужские черты. Утверждение воли, силы, власти – мужские задачи, а в ритуале есть что-то женское: сохранение ритуала, повторение, традиция, вкус к частностям и мелочам.

Важное место в мифе занимают стихии: земля, вода, воздух, огонь и свет. Они не только выполняют роль материала для творения мира, что уже само по себе подчеркивает их исключительное значение, фундаментальный статус. Стихии имеют ценностные характеристики, задают онтологические уровни – Земля и Небо.

Исключительное место в мифах о творении занимает свет. Свет исходит сверху, т.к. источник бытия – вовне, свыше, снаружи. Божественный свет – это ровное, равномерное свечение, сияние. Это прямой свет, свет истины.

Такие же смыслы воплощает ритуальное опьянение. Вообще любое застолье совершается как церемония, священный обряд, где стол – алтарь, жертвенник, общая еда – коллективное тело, питье – наша кровь. Мы с тобой пуд соли съели, мы пили вместе, следовательно, “мы с тобой одной крови, ты и я”. В опьянении происходит братание, единение, устанавливается кровное родство, общая судьба. Тамада выполняет роль жреца, а тосты соответствуют магическим формулам, чтобы заговаривать беду, приманивать удачу, богатство, счастье.

Конечно, нужно разделять сакральное опьянение и профанное, однако различить их практически невозможно, так как в каждом случае пьянства можно обнаружить мифологические мотивы и религиозные смыслы, любая пьянка бессознательно строится по священной модели. У человека есть потребность особо отметить хорошие события, выделить судьбоносные: рождение, свадьба, похороны, и что-то противопоставить неприятностям и несчастьям. В празднике и через опьянение любое отмечаемое событие автоматически подвергается сакрализации.

Чтобы разобраться в этом феномене, рассмотрим семантическую нагрузку понятия “вино”. За тысячи лет накопилось множество смыслов, ассоциаций, сюжетов, мотивов, связанных с вином. Они пересекаются, накладываются друг на друга, но общую логику можно проследить и даже обнаружить удивительное единство представлений среди самых разных народов и эпох. Из этого можно сделать вывод об архетипической структуре этого смыслового комплекса и его фундаментальности.

Прежде всего, вино– энергия Солнца и сок земли, то есть кровь земли и поэтому обладает особой силой. Тогда употребление вина предстает как участие в движении природных сил, жизненных соков, космических энергий, как поддержание жизни. Вино – самая сакральная из всех природных субстанций. Это двойная субстанция: вода + огонь, огненная вода или жидкий огонь. Вино как вода очищает, омывает душу и, как огонь, выжигает всего нечистое. В опьянении совмещается крещение водой и огнем, т.е. духом. Хотя вино не может гореть, но водка горит чистым пламенем без дыма. И водка согревает изнутри, ее огонь – внутренний, скрытый, сокровенный, таинственный.

Вино можно соотнести с первозданными водами, которые в понимании древних тождественны материи. “ Я бы пил и пил, я бы выпил все, над чем летал Дух ”(БГ). С другой стороны, с огнем ассоциируется эрос, логос, небесный огонь и свет. Таким образом, вино = материя + дух, материальный дух, духовная материя.

В мифах и сказках часто упоминаются мертвая и живая вода[6]. Этот символ можно понимать по-разному, но больше всего для него подходит вино, которое убивает и воскрешает, забирает и возвращает здоровье, молодость, жизнь. Герою сначала надо выпить мертвой воды, потом живой. А у нас на практике всегда получается наоборот. Мы торопимся выпить вино как живую воду, а потом оно становится для нас только мертвой водой[7].

В опьянении воплощается судьба, рок, фатум. Вино исцеляет и может погубить, возносит и бросает в бездну. Вино и водка– это одновременно лекарство и яд (на др.-гр. одно слово– pharmakon), горькое лекарство и сладкий яд, отрава для тела и исцеление для души. Вино – это смертельное лекарство и спасительный яд, лекарство, которое может умертвить (в него удобно подсыпать яд – “не пей вина, Гертруда”[8]) и яд, который может облегчить душу.

Может быть, алкоголь– это квинтэссенция, “пятая сущность” алхимиков? Кстати, именно они открыли чистый спирт (spirit=дух), идеальный растворитель. Так и в опьянении происходит растворение личности, исчезновение Эго, совершается возгонка телесного существа к духовному, трансмутация человека.

Итак, вино сочетает в себе противоположные качества, несет в себе различные космические стихии, огромную энергетику, имеет уникальную ценность и поэтому опасность. Пить вино – значит участвовать в круговороте сакрального в природе.

Во всех мифологиях вино известно как напиток, пища богов: Сома, Амрита, Нектар, Амброзия, причем смысл названия всегда одинаков – напиток бессмертия, преодолевающий смерть, не-смерть. “Но в этих реках такая вода, что я пью, не дождавшись тоста. Мы пили эту чистую воду, и мы никогда не станем старше” (БГ). В тантризме вино – вода причины, вода мудрости. Этот божественный напиток охраняется богами, в нем сконцентрирована магическая сила, и он даруется лишь герою.

Вино возносит человека на седьмое небо, где он соучаствует в пире богов. “Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего” (Матф. 26, 29). Во время застолья люди делают то же, что и боги на Олимпе, как боги, вместе с богами. Совершается жертвоприношение вина богу (нужно было плеснуть из чаши), и богам желанна такая жертва. Со всей возможной торжественностью творится некое священнодействие по образу и подобию пира небожителей, воплощающее высшие ценности.

Пить – это значит участвовать в отсчете времен, лет, эпох. Пить – это значит призывать сакральные смыслы, воплощать высшие ценности, связывать наш мир с божественным. Пить – это значит почитать творца, славить создателя. И мы, когда пьем, отмечаем юбилей сотворения мира, одобряем и поддерживаем, присоединяемся к торжеству, разделяем восхищение, приносим свою жертву на алтарь.

Первое чудо Иисуса Христа на свадьбе в Кане Галилейской связано именно с вином, которое Он дал гостям, чтобы праздник продолжался. Апостол Павел говорит: “Едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию” (1 Кор. 10, 31). Пьющий пред лицом Господа Веничка восклицает: “Раздели со мной трапезу, Господи”[9].

Кроме вина, есть еще одна субстанция, в которой соединяется вода и огонь. Это кровь. Следовательно, вино подобно крови, а по своим чудесным и страшным свойствам, именно крови божества. Кстати, если красное вино символизирует кровь, а кровь есть носитель души, духа; тогда прозрачная водка– дух в чистом виде.

Многие мифы о сотворении мира описывают принесение в жертву первочеловека или божества в начале времен. Мир творится или воссоздается из частей расчлененного божественного тела и проливаемой крови божества. И если религиозные ритуалы, жреческие церемонии – это повторение творения мира, то это и соучастие в первичном жертвоприношении, в заклании божества. Этому соответствует понятие “теофагия” – поедание частицы божества, приобщение к богу через его поедание, присвоение.

На Тайной Вечере было сказано: “ядите: сие есть Тело Мое, пейте все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов” (Матф. 26, 26-28). И в память об этом православные причащаются хлебом и вином, веря, что на литургии действительно происходит пр