Страдание - симптом несостоятельности

 

 

Благоприятствующая развитию жизнеспособного, общественно и личностно необходимого, способствующая скорейшему отмиранию традиционно сковывающих развитие, предвзятых, опасливо стесняющих самореализацию личности явлений социальная тенденция, под влиянием которой я складывался, трансформировалась во мне как человеке и враче в отношение к страданию как к доказательству несостоятельности, которое необходимо предупредить, срочно устранить, или хотя бы превратить в творческую силу, способствующую достижению здоровья, радости, счастья, и тем разрушающую самое себя - страдание.

Не только демонстрировать страдание, но и страдать без перспективы одолеть причины страдания для меня стыдно.

Особенности отношения в семье родителей, несколько месяцев, проведенных в больнице в семилетием возрасте, вырвавшие меня из привычной среды сверстников, частая смена школ до 11 лет, рвавшая глубокие контакты с одноклассниками, и направляемое родителями чтение преимущественно классики, русской и зарубежной, привили очень рано проявившийся сознательный интерес к субъективному в человеке (в себе и в других), привычку к постоянному и уже не мешающему непосредственности, самонаблюдению, открыли мне боль других, научили сочувствованию.

Отдельные особенности привычного для меня способа реагирования на трудности или болезни послужили для разработки элементов II этапа терапии.

Когда в 7 лет врач, выписывая меня (после первой ревматической атаки) из больницы, предупредил маму, видимо не заметив моего присутствия, что в 14 или 18 лет я от порока сердца умру, отец вывез меня зимой в деревню и заставлял проходить вместе с ним на лыжах по подмосковным заснеженным ельникам по 10-15 километров. Я валился с ног и был счастлив, что смог, могу!

Отсюда обучение выявить свои возможности при столкновении с неизбежной опасностью, действительный размер которой можно узнать только практической проверкой.

В детстве меня не миновала мистическая настроенность.

Надеясь упредить строгость отца и избежать ее, я, перед тем, как войти в дом, заклинал себя примерно так: «Накажут! Опять накажут! Накажут!». Создавалось впечатление, что заклинание помогало.

В действительности искренняя готовность к наказанию или устраняла необходимость в нем, или снижала мою эмоциональную реакцию на него.

Так возникла привычка готовить себя к опасности, предварительно пережив ее преувеличенно, и способ устранять не поддающиеся подавлению яркие и нежелательные переживания, давая им волю, усиливая, с тем, чтобы пережить их, пусть ярче, но быстрее.

Это внутреннее поведение с собственным переживанием трансформировалось в прием - «сосредоточение на навязчивости».

В 14 и 18 лет, следуя предсказаниям врача, я ждал смерти.

Эту ятрогению[14]переболевал трудно.

Анализ ее помог мне потом в понимании роли оформляющих и провоцирующих факторов.

Выпутавшись в 26 лет из собственного невроза, который манифестировал[15]за 3 года до того, я на себе уяснил психогенез и психотерапию (собственную) невроза.

Это был 1969 год, тогда же окончательно сложились первые три этапа методики психотерапии.

 

 

Мои учителя

 

В период создания методики как медицинского средства (в отличие от моего способа реагирования) случаи терапевтических успехов и неудач осмыслялись с точки зрения моего понимания психологии обсессивно-фобического синдрома[16]и невроза, как психогенного заболевания. Результатом этого анализа стали отдельные элементы методики. Кроме того, меня всегда интересовали физиологические механизмы наблюдаемых явлений.

Мои учителя в общей медицине практически были ориентированы традиционно соматогенно. Но с первого дня учебы в институте я слышал тезис о том, что «лечить следует не болезнь, а больного человека». Изучению истории его жизни требовалось уделять должное внимание. Но глубокой практической связи между этой историей, ее субъективным переживанием, болезнью и практикой лечения я тогда не понимал.

С казуистикой[17]шоковых психотравм[18], приводящих к тяжелой болезни и даже смерти, и случаями психогенных «чудесных исцелений» меня знакомили, и они произвели на меня значительное впечатление.

Впервые с практически серьезным пониманием связи между переживанием и болезнью вообще я столкнулся при изучении отечественной физиологии (И.М. Сеченов, Н.Е. Введенский, A.A. Ухтомский, В.М. Бехтерев, И.П. Павлов) и, особенно, знакомясь с кортико-висцеральной[19]теорией K.M. Быкова, исследованиями М.К. Петровой, H.A. Попова, работами А.Г. Иванова-Смоленского. Кафедру нормальной физиологии в Куйбышевском медицинском институте, где я учился на лечебно-профилактическом факультете, возглавлял профессор, член-корреспондент Академии наук СССР М.В. Сергиевский. Тогда же я получил представление о роли ретикулярной формации[20]в высшей нервной деятельности.

Медицинская психология и психология вообще в институте тогда не преподавалась, но мне пришлось читать вышедшую в 1941 году монографию по психологии (С.Л. Рубинштейн).

 

 

Петр Фадеевич Малкин

 

В 19 лет, то есть на третьем курсе мединститута, я поступил на работу санитаром в психиатрическую бригаду станции скорой помощи. А в 1964 году перешел «медбратом» в психиатрическую клинику Куйбышевского мединститута, которую возглавлял совершенно незаурядный врач и ученый, профессор Петр Фадеевич Малкин.

Работа в его клинике, общение с ним в значительной мере складывали меня, как врача. Под его влиянием я открывал для себя значение личностного в болезни, впервые столкнулся с неврозами, понял их, как психогенное заболевание (в отличие от соматогенного). Он же в 1969 году одобрил мое занятие фобиями и первый поддержал мое, тогда еще робкое, ощущение, что я нашел что-то новое, и что мой подход имеет право на существование. В декабре 1969 года, принимая меня у себя дома, он сформулировал тему моей работы: «Клиника и терапия некоторых невротических состояний с синдромом навязчивости», настоял на том, чтобы я систематизировал результаты лечения, и рекомендовал начать читать литературу по теме, «не боясь исказить свое понимание чужими тенденциями», и предложил список литературы.

В этой же беседе, длившейся около трех часов, он изложил мне стройную систему своих взглядов на невроз, агностический (подкорковый) и гностический (кортикального генеза) страх, на навязчивость, на личность, предрасположенную к неврозу. Изложил свои представления об ипохондрическом неврозе. Дал несколько общих советов по терапии.

В феврале 1971 года Петр Фадеевич Малкин представил мой доклад на обсуждение Куйбышевского отделения Всесоюзного общества психиатров и невропатологов, где вновь дал одобрительный отзыв о методике.

В институте имени В.М. Бехтерева и о знакомстве с бихевиоризмом

В сентябре - октябре 1972 года я был на специализации в отделении неврозов Института им. В.М. Бехтерева в Ленинграде, где сделал доклад о методике на заседании, возглавляемом академиком В.Н. Мясищевым.

Там я познакомился с диссертацией Е.К. Яковлевой, посвященной неврозу навязчивых состояний. В беседах с сотрудниками института окончательно уяснил и разделяю теперь понимание психогении школой Мясищева. Отсюда представление о внутреннем конфликте личности, о внешнем конфликте. Там же было окончательно сформулировано содержание двух последних этапов психотерапии. Об их отличии от психотерапии по Мясищеву я скажу ниже.

В институте им. В.М. Бехтерева от профессора С.С. Либиха я впервые услышал и о Франкле, и о бихевиористской терапии. Видимо ее Вы имеете в виду, говоря о методике «оперантного обучения». Этот термин впоследствии я встречал в монографии Ярошевского «Психология в XX столетии» и в книге чешских авторов Р. Конечного и М. Боухала «Психология в медицине». Обе книги прочел в прошлом (1975) году.

Зная о «парадоксальной интенции[21]» только со слов тех, кто ею не пользовался на практике, я и теперь имею о ней, к сожалению, смутное представление. И не знаю, отличается ли она чем-либо от моего приема «сосредоточения на навязчивом переживании с прекращением борьбы с ним, и, напротив, с попыткой его удержать сколько возможно долго».

Принципы бихевиористской терапии мне теперь знакомы по литературе и, если я их верно понял, практически очень сходны с теми принципами, на которых строится поведение на втором этапе терапии. При этом, если я верно представляю себе их терапию, они недоучитывают личностную установку пациента, систему ценностей, содержания сознания: мнения, взгляды пациента на болезнь, на себя, на жизнь. То есть иначе относятся к той реальности, которую психология рассматривает в категориях «образ», «общение», «мотив», «индивид-личность», а тем самым редуцируют и категорию «деятельность». Впрочем, я недостаточно знаком с их методикой, чтобы говорить о различиях с уверенностью.

 

 

Евгений Николаевич Литвинов

 

Возвращаюсь к разговору о происхождении методики и моем ученичестве.

В 14 лет я познакомился с хатха-йогой. Занимался асанами и дыхательной гимнастикой. С 17 лет - аутотренингом. С 18 лет начал практиковаться в гипнотизировании.

В последнем мне помог известный в Куйбышеве врач Е.Н. Литвинов, профессионально занимавшийся гипнозом, разработавший свою методику «гипнотизирования с дифференцировкой», помогающую добиться снижения внушаемости пациента и его независимости от персоны врача[22].

Евгений Николаевич предоставил мне возможность лечить гипнозом его пациентов, когда я учился еще на втором, третьем, четвертом курсах института. Под его руководством я постигал сущность взаимоотношений, возникающих между гипнотизатором и гипнотизируемым, перипетии раппорта[23].

 

 

ПОВЕДЕНИЕ, БЕЗ КОТОРОГО ФОБИЙ... НЕТ

 

 

Анализ поведения страдающих неврозом с обсессивно-фобической симптоматикой позволяет выделить некоторые, общие для всех пациентов этой группы особенности поведения.

Лечебная практика показывает, что

- устранение некоторых из этих особенностей препятствует развитию обсессивно-фобических расстройств, а

- появление этих черт поведения при других неврозах способствует возникновению и развитию названных симптомов.

Изложенное наблюдение позволило сделать вывод, что эти особенности (наличие которых способствует, а устранение препятствует развитию и фиксации обсессивно-фобической симптоматики) являются непременным условием развития и фиксации обсессий[24]и фобий при всех неврозах.

Устранение этих особенностей поведения приводит к ликвидации обсессивно-фобического синдрома.