Этика Канта в историческом контексте

Кант считал нравственный закон законом прямого действия. Закон сам содержит в себе основу своей обязательности, способность непосредственного воздействия на волю входит в его определение. Вместе с тем воля, поскольку она является человеческой волей, всегда движима себялюбивыми мотивами. Человеческая воля испытывает сверху давление морали, а снизу давление себялюбия. Она вообще представляет собой результат этих двух напряжений. И если даже согласиться с Кантом, что моральные мотивы не растворяются в чужеродной среде, что они в принципе не могут органически соединиться с мотивами себялюбия, то и в этом случае встает вопрос о характере их соприкосновения на одной и той же площадке человеческой воли.

Моральные мотивы и мотивы целесообразности – это как бы непересекающиеся параллельные орбиты. Но именно потому, что они таковы, они могут накладываться друг на друга. Тогда они, оставаясь на разных уровнях, выстраиваются по одной оси и как бы закрывают друг друга, в результате чего мотивы целесообразности выглядят одновременно как моральные мотивы, а моральные мотивы в свою очередь – как мотивы целесообразности. В конкретном опыте истории наложение мотивов выражалось в том, что мораль освящала, санкционировала социально одобренные традиции, веками сложившиеся нормы приличия, словом, какие-то конкретные общественно значимые цели и поведенческие стереотипы поднимались до высоты моральных обязанностей.

Моральные кодексы, говоря точнее, морально санкционированные поведенческие кодексы различных культур и социальных групп, приходя в соприкосновение друг с другом, неизбежно сталкиваются. Проблема заключается в том, что очевидно разные, часто противоречивые нормы оцениваются в рамках одной и той же моральной схемы, подводятся под одни и те же понятия хорошего и плохого. Встает вопрос о том, какой из кодексов является более истинным, действительно моральным. Складывается затруднительная, двусмысленная ситуация – ситуация, говоря словами Канта, «двусторонних притязаний» (242).

Ситуация конфликта моральных кодексов стимулирует этические размышления, направленные на переосмысление оснований нравственности и основных нравственных принципов. При этом возможны различные этические стратегии: догматическая, которая объявляет истинным один из кодексов и отвергает другой; релятивистская, которая вообще ставит под сомнение существование единой морали. Однако возможна еще одна стратегия, которая в истории европейской культуры была превалирующей и которую можно назвать критической. Ее суть в том, что осуществляется критика морального сознания, вырабатывается новое понимание морали, по отношению к которому конфликтующие кодексы оказываются равноправными. Доказывается, что жесткая связь этих поведенческих стереотипов с моралью является случайной.

В реальном опыте общественного развития обнаруживается четко выраженная тенденция нравственного детабуирования, нравственной десакрализации социальных норм или, что одно и то же, нарастающей эмансипации человеческой практики от непосредственного морального диктата. Чем глубже наш взгляд проникает в историю, тем более поведение человека предстает перед нами опутанным разнообразными безусловно обязательными нормами. Достаточно взять изменения нравов за последние два столетия, чтобы убедиться в правильности этого наблюдения. Всего лишь два примера. В Англии еще в XIX веке хирургов и дантистов не принимали в приличном обществе, так как они работали руками. Обманутая дворянином Лиза в известной повести Николая Карамзина утопилась в пруду – по нравственным понятиям того времени у нее не было другого выхода. Достаточно сопоставить с «Бедной Лизой» Карамзина «Лолиту» Набокова или вспомнить, что светскими львами сегодня являются люди, которые работают ногами – футболисты, и станет ясно: взгляды на все эти вещи сильно изменились. Каждый из нас совершает массу действий, которые в прежние времена считались категорически недопустимыми, и наверняка многие из наших сегодняшних нравственных представлений будут со временем восприниматься как предрассудки. Словом, в реальном историческом опыте происходил и происходит процесс уточнения границ морали – процесс, в ходе которого выяснялось, что мораль имеет более всеобщую и устойчивую природу, чем это каждый раз было принято думать. Можно выразиться так: кантонской критике практического разума предшествовала историческая критика практического разума.

Как конкретно протекал процесс нравственного детабуирования отдельных сфер общественной жизни, какой стадии он достиг во времена Канта, как далеко продвинулся сегодня – это особый вопрос, нуждающийся в специальном исследовании. Однако можно с большой долей достоверности утверждать: такая тенденция существует и историко-философские опыты обоснования морали вполне коррелируют с ней. И теория, и история выносят материальные цели в их неисчерпаемом многообразии за моральные скобки. Кант в своей этике додумал этот процесс до конца и попытался изложить в систематической форме. Оправдание материальных целей как материальных, по логике Канта, состоит в том, что они удовлетворяют определенные эмпирические потребности. Они оцениваются по их собственным критериям. Этический абсолютизм открывает дорогу предметному многообразию мира, исходя из посылки, что в естественном нет ничего постыдного. Это, однако, вовсе не означает, что материальные цели, вся совокупность жизненных благ образуют некую нравственно нейтральную область, как то полагали стоики, и что в этой области все позволено, как тому стоическому мудрецу, который при случае мог даже нарушить нормы инцеста или употреблять в пищу человеческое мясо. Совсем наоборот.

Из того факта, что ни одна из материальных целей не обладает абсолютностью и не имеет нравственного статуса, вытекает тот вывод, это каждая из них должна обрести нравственное качество дополнительно, вне и помимо ее предметного содержания. Выше говорилось о наложении друг на друга моральных мотивов и мотивов целесообразности, которые существуют на разных, не пересекающихся между собой уровнях. Теперь можно добавить, что эти два разных уровня могут находиться в разных плоскостях и тогда их совмещение по оси бывает частичным. Но они же могут находиться и в одной плоскости, и тогда их совмещение по оси, а соответственно и наложение друг на друга, будет полным. Идея абсолютной морали как раз предполагает такое полное наложение, полную соотнесенность друг с другом двух уровней мотивации.

Нравственное качество материальных целей связано не с их материальностью, а с особым способом функционирования в качестве человеческих целей, т. е. с их общественной формой. Идея абсолютной морали требует того, чтобы каждая материальная цель, помимо того что она материальна, была бы еще и достойна человека. То, что оправдано по законам природы, должно еще получить оправдание по законам свободы. Это возможно, поскольку естественная необходимость поступка заключена в его материальном содержании, а свобода поступка – в его нравственной форме.

Абсолютная нравственность становится действенной, оставаясь абсолютной. Она не претендует на то, чтобы обрести плоть и успокоиться в каком-либо относительном состоянии. Напротив: она предостерегает против того, чтобы какое бы то ни было относительное состояние считать абсолютным. Вместе с тем она удерживает все относительное в поле своего напряжения. Она представляет собой неиссякаемый источник постоянного нравственного бодрствования человека. И всеобщность формы и добрая воля – не состояния, а непрерывный процесс: всеобщность формы необходимо открывать и утверждать в максиме каждого поступка, добрая воля представляет собой вечный бой с мотивами себялюбия. И то и другое – вещи необычайно трудные.

Однако намного труднее их соединение. Здесь заключена подлинная загадка, неразгаданная (даже Кантом) тайна нравственности. Проблема, сформулированная в двух словах, состоит в следующем: в современном мире углубляется конфликт между объективной нравственностью, которая выступает как соответствующая организация среды, прежде всего правового пространства, и субъективной нравственностью, которая выступает как определенное состояние воли, конфликт между этикой правил и этикой мотивов. Смысл возможности и перспективы преодоления этого конфликта, свидетельствующего о качественно новой моральной ситуации, чем та, которая была обобщена Иммануилом Кантом, – это уже новый вопрос, который требует нового Канта.

Кант считал свое учение навечно доказанным, не допуская мысли о том, что его необходимо будет изменить, дополнить. В этом он ошибался, что неудивительно: ведь Кант был всего лишь человеком, хотя и гениальным.

Жизнь философа

В жизни Канта было нечто необычное. Она отличалась от привычных форм жизни большинства людей столь же резко, как и этика доброй воли от всех предшествовавших ей теорий морали. Уже одно это обстоятельство должно было бы побудить нас сопоставить этическую теорию Канта и индивидуальный опыт его жизни. Для такого сопоставления есть и другая существенная причина. Нравственный закон Канта является, как уже отмечалось, законом прямого действия. Для того чтобы он стал мотивом поведения, вторым основанием максим воли, не требуется никаких дополнительных условий. Достаточно самого закона. Это означает, что каждый поступок человека и любая их совокупность, складывающаяся в определенные линии поведения, а затем и в определенную индивидуальную жизнь, подлежат рассмотрению сквозь призму требований нравственного закона. Ни одно разумное существо не может быть свободно от обязывающей силы категорического императива. Обращение этики доброй воли на жизнь самого Канта – не особенное требование к автору этой этики, а всеобщее требование к каждому мыслящему индивиду. Мы не вправе рассматривать жизнь Канта-человека как частного лица в качестве теоретического аргумента, но мы можем и даже обязаны видеть в ней определенную меру действенности сформулированного им нравственного закона.

Отметим прежде всего общеизвестные факты из жизни Канта. Он родился 22 апреля 1724 года и был четвертым ребенком в семье потомственного шорника. Поскольку по действовавшему тогда календарю это был день святого Иммануила, мальчика назвали этим именем. Мать Канта также была дочерью шорника. Всего в семье было одиннадцать детей, из которых выжили пять человек. Семью никак нельзя было назвать зажиточной. Ее экономика держалась на постоянном ежедневном труде родителей и детей. В семье царила атмосфера пиетизма: внутреннее чувство и добрые дела ставились выше внешнего благочестия, превыше всего ценились честность и трудолюбие, особенно ненавистна была ложь. Кант сохранил светлые воспоминания о детских годах, особенную благодарность питал он к матери, которая укрепляла его нравственность и развивала природную любознательность.

Благодаря инициативе матери и по совету ее духовника пастора Альберта Шульца маленького Иммануила отдали в латинскую гимназию, что и предопределило его карьеру. В гимназии Кант под влиянием преподавателя латыни Гейденрейха связывал свое будущее с древней словесностью. По ее окончании в 1740 году Кант поступил в Кёнигсбергский университет. Имя Канта оказалось с тех пор неразрывно связанным с этим университетом, стало его гордостью и своего рода визитной карточкой. В университете, помимо философии, он интересуется также естествознанием, прежде всего физикой. Здесь на Канта огромное влияние оказал молодой талантливый профессор Мартин Кнутцен, благодаря которому Кант познакомился с сочинениями Ньютона и усвоил задаваемый ими идеал новоевропейской научности.

Кант проучился в университете около семи лет. Отложив защиту магистерской диссертации, он в 1747 году стал работать домашним учителем. Учительствовал Кант в трех семьях в различных уголках Восточной Пруссии.

Учительская деятельность оставляла ему досуг для научных занятий, однако основная причина, из-за которой он занялся ею, состояла в крайней нужде. Накопив достаточное количество денег, Кант в 1755 году защищает две диссертации и становится приват-доцентом Кёнигсбергского университета. Однако заветной, оплачиваемой государством профессорской должности ему пришлось ждать еще 14 лет. В целом его преподавательская деятельность длилась до 1796 года. С университетом он окончательно расстался в 1801 году, когда сложил с себя обязанности члена академического сената.

Кант преподавал различные предметы: логику, метафизику, мораль, антропологию, математику, теоретическую физику, механику, даже физическую географию. Его недельная учебная нагрузка до получения профессорского звания колебалась от 16 до 28 часов. После 1770 года он сократил нагрузку до 12, а после 1789-го – до 8 часов в неделю. Преподавательская активность Канта, помимо всего прочего, стимулировалась испытываемыми им финансовыми трудностями. По этой причине несколько лет он совмещал свою работу с должностью помощника библиотекаря в королевском замке. Лекции Канта пользовались среди студентов большой популярностью, научная глубина в них дополнялась живой, остроумной формой изложения.

Биография Канта – типичная биография немецкого профессора, который всего достиг благодаря упорному, систематическому труду. Во внешних фактах биографии Канта нет ничего необычного. Необычность заключалась в его образе жизни. Здесь следует отметить, по крайней мере, три момента: философ был домоседом, холостяком и педантом. Причем все эти черты имели у него утрированный характер.

Кант прожил всю жизнь в Кёнигсберге (за его близкие пределы он выезжал только тогда, когда работал домашним учителем), хотя живо интересовался разнообразием природы и человеческих обычаев.

Кант всю жизнь оставался холостяком и, вероятнее всего, никогда не был близок с женщинами, хотя и не являлся женоненавистником, в отношениях с женщинами был галантен и, как позволяют судить некоторые факты, пользовался их благосклонностью. Есть свидетельства, что он дважды собирался сделать предложения понравившимся ему дамам, но оба раза опоздал. Сам Кант объяснял свое одиночество так: тогда, когда стоило создавать семью, у него не было необходимого достатка, когда же такой достаток появился, этого уже не стоило делать.

Наконец, самая характерная черта кантовского образа жизни – его размеренность. Он вставал всегда в одно и то же время – в пять часов утра, тут же начинал готовиться к очередным лекциям, которые обычно читал с 7 до 9 или с 8 до 10 утра. После лекций до 13 часов он работал над своими философскими произведениями. Ровно в час начинался обед, который растягивался до четырех или даже пяти часов дня и на который Кант приглашал небольшое (не менее трех и не более девяти) количество гостей. Обед сопровождался разговорами на разнообразные темы (за исключением собственно философских) и рассматривался Кантом не только как пища для тела, но и как пища для души. Особенно разговорчив за столом бывал он сам. Обед для философа был единственным приемом пиши в течение суток. На завтрак он ограничивался горячим чаем и единственной выкуриваемой за день трубкой (ради пищеварения). Ужина не существовало. Послеобеденные часы посвящались чтению. Ровно в семь часов вечера начиналась часовая прогулка. Кант был при этом настолько пунктуален, что знавшие философа горожане сверяли по нему свои часы. Время после прогулки было отведено для чтения вновь вышедшей литературы. Ровно в десять часов Кант ложился спать. Такой порядок соблюдался философом неукоснительно; особую педантичность в этом вопросе он проявлял в последние двадцать пять лет жизни.

В кантовском образе жизни усматривают чудачество философа. Но в нем видят также благоразумие, призванное компенсировать недостатки хилого телосложения (насколько Кант был одарен духовно, настолько же был обделен физически – маленький рост (154 см), слабые мускулы, впалая грудь, скособоченная фигура в результате того, что одно плечо было выше другого, правда, при живом, приятном и даже красивом лице). И то и другое верно. Однако есть еще одна возможная и в рамках осмысления этики доброй воли особенно интересная интерпретация. Избранный Кантом образ жизни можно считать оптимальным, если предположить, что он: а) хотел нести всю полноту индивидуальной ответственности за свои поступки и б) посвятить себя профессиональному призванию ученого и философа.

Предельная локализация и схематизация внешних форм жизни сводит к ничтожному минимуму зависимость поведения от обстоятельств, в особенности от их непредсказуемых и случайных стечений. Тем самым решающим становится добродетельность поступков, а не их материальное содержание, достойность быть счастливым при данных судьбой обстоятельствах, а не погоня за счастьем (место профессора кафедры поэзии и красноречия в родном университете или престижный университет города Галле, где профессорский оклад был намного выше, чем в Кенигсберге, – не единственные выгодные предложения, которые отверг нуждающийся Кант). Именно нейтрализация внешних обстоятельств позволяет подчинять поступки сознательно задаваемым правилам.

Кроме того, размеренный ритм жизни позволял строить ровные отношения с окружающими людьми и отдавать все силы профессиональным занятиям. Кант связывал свой долг не с особенными отношениями, которые у него устанавливались с людьми, будь то отношения с родственниками, учениками или друзьями: с родственниками, в том числе с братом и сестрами, отношений Кант не поддерживал, отношения с учениками, как показывает пример отношений с Гердером, не отличались особой святостью, избранных друзей у него не было.

Канта нельзя назвать нелюдимым, напротив, он был дружелюбен, обходителен, вежлив, любезен; его светскость не имела избирательного характера, а была нормой общения со всеми людьми (Канту первоначально был присущ некий интеллектуальный аристократизм, в силу чего он презрительно относился к необразованной черни, но под влиянием Руссо он преодолел его: «Я учусь уважать людей и чувствовал бы себя гораздо менее полезным, чем обыкновенный рабочий, если бы не думал, что данное рассуждение может придать ценность всем остальным, устанавливая права человечества» (Указ соч. Т.2. С. 205). Связывая нравственно ответственное поведение со всеобщей формой служения людям, Кант видел свой долг в научно-философских занятиях. Своими «чудачествами» он создавал наиболее благоприятные условия для его реализации. В случае Канта человек слился с делом до такой степени, что дело стало его жизнью.

Соотнося биографию Канта с его этической теорией, можно сделать следующий вывод: этика доброй воли не содержит в себе абстрактных требований, навязываемых человеку вопреки или помимо конкретных обстоятельств его жизни, она лишь обязывает его так распорядиться конкретными обстоятельствами жизни, чтобы его индивидуальные условия деятельности не противоречили нравственным предписаниям, ограничивающим деятельность всякого разумного существа. Нравственные мотивы не существуют вместо эмпирических мотивов или над ними. Они находятся за ними. Они не имеют иной цели, кроме как показать, способны ли эмпирические мотивы, сверх тех очевидных благ, которые они несут индивиду, дать ему еще сознание собственного достоинства. В этом смысле они не только не отменяют эмпирические мотивы, но способны многократно усилить их: когда то, что представляется необходимым по соображениям благоразумия, оказывается также необходимым и по соображениям долга. Короче говоря, нравственная взыскательность поведения не помешала Канту достичь выдающихся успехов на научно-философском поприще. Чтобы наглядно представить себе характер действенности абсолютной этики Канта, можно воспользоваться следующей аналогией. Строитель обязан строить с учетом действия закона всемирного тяготения (в самом простом варианте – возводить стены прямо), и в этом смысле закон всемирного тяготения является всеобщим ограничением его деятельности, что никак не влияет на выбор того, что он строит и как, из чего строит и для чего, и никак не определяет его квалификации строителя, а является всего лишь ее элементарным условием. Точно так же нравственный закон ограничивает мотивы и цели поведения, но не определяет ни их состава, ни качества. Как у строителя есть приборы (например, тот же отвес), которые позволяют ему в процессе самого строительства проверять, насколько он учитывал ограничивающее требование закона всемирного тяготения, так и Кант предлагает свой инструмент (категорический императив), который позволяет человеку еще на уровне замысла и его осуществления (т. е. в процессе самого строительства) удостовериться, насколько максимы его воли учитывают ограничения, налагаемые абсолютной этикой.

[1] Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1995. Т. 4 (1). С. 274. В дальнейшем ссылки по данному тому будут даны в тексте указанием страниц.