Стихотворения, написанные во время предсмертной болезни

 

Наполеон III^*

 

 

       И ты свершил свой подвиг роковой,

       Великих сил двусмысленный наследник,

Муж не судеб, а муж случайности слепой —

Ты, сфинкс, разгаданный и пошлою толпой,

      Но правды божьей, не земной,

      Неотразимый проповедник, —

      Ты миру доказал на деле,

       Как шатко всё, в чем этой правды нет:

      Ты, целых двадцать бурных лет

      Мир волновавший — и без цели, —

      Ты много в мире лжи посеял,

      И много бурь ты возрастил,

      И уцелевшего рассеял,

      И собранного расточил!

       Народ, взложивший на тебя венец,

Ты ложью развратил и погубил вконец;

      И, верный своему призванью,

Оторопевший мир игрой своей смутя,

        Как неразумное дитя,

        Ты предал долгому шатанью.

       Спасенья нет в насилье и во лжи,

      Как ни орудуй ими смело,

      Для человеческой души,

      Для человеческого дела.

Знай, торжествующий, кто б ныне ни был он,

Во всеоружии насилья и обмана,

Придет и твой черед, и поздно или рано

      Ты ими ж будешь побежден!

 

 

      Но в искупленье темных дел

Ты миру завещал один урок великий

(Да вразумятся им народы и владыки

И всякий, кто б тебе соревновать хотел):

      Лишь там, лишь в той семье народной,

Где с властью высшею живая связь слышна

      И где она закреплена

Взаимной верою и совестью свободной,

      Где святы все ее условья

      И ей народ одушевлен —

      Стоит ли у престола он

      Иль бодрствует у изголовья

      Одра, где царский сын лежал,

      И весь народ еще недавно

      Тот одр болезни окружал

      Своей молитвой православной, —

      О, тут измене места нет,

      Ни разновидным ухищреньям,

      И крайне жалок был бы тот,

      Кто б этот оскорбил народ

      Иль клеветой, иль подозреньем.

 

30 декабря 1872

 

Е. К. Богдановой^*

 

 

       Хотел бы я, чтобы в своей могиле,

Как нынче на своей кушетке, я лежал,

       Века бы за веками проходили

И я бы вас всю вечность слушал и молчал.

 

Не ранее декабря 1872

 

Е. С. Шеншиной^*

 

 

Тебе, болящая в далекой стороне,

        Болящему и страждущему мне

        Пришло на мысль отправить этот стих,

        Чтобы с веселым плеском волн морских

    Влетел бы ‹он к› тебе в окно,

        Далекий отголосок вод родных,

И слово русское, хоть на одно мгновенье,

Прервало для тебя волн средиземных пенье…

 

 

        Из той среды, далёко не чужой,

Которой ты была любовью и душой,

        Где и поднесь с усиленным вниманьем

Следят твою болезнь ‹с› сердечным состраданьем,

Будь ближе, чем когда: душе твоей присущ

Добрейший из людей, чистейшая из душ,

        Твой милый, добрый, незабвенный муж!

Душа, с которою твоя была слита,

Хранившая тебя от всех соблазнов зла,

С которой заодно всю жизнь ты перешла,

        Свершая честно трудный подвиг твой

        Примерно-христианскою вдовой!

        Привет еще тебе от тени той,

        Обоим нам и милой и святой,

        Которая так мало здесь гостила,

Страдала храбро так и горячо любила,

        Ушла стремглав из сей юдоли слез,

        Где ей, увы, ничто не удалось,

По долгой, тяжкой, истомительной борьбе,

        Прощая всё и людям и судьбе.

И свой родимый край так пламенно любила,

        Что хоть она и воин не была,

        Но жизнь свою отчизне принесла;

        Вовремя с нею не могла расстаться,

Когда б иная жизнь спасти ее могла.

 

Январь 1873

 

"Британский леопард…"^*

 

 

      Британский леопард^*

      За что на нас сердит?

      И машет всё хвостом,

      И гневно так рычит?

Откуда поднялась внезапная тревога?

 

      Чем провинились мы?

      Тем, что, в глуби зашед

      Степи средиазийской,

      Наш северный медведь —

      Земляк наш всероссийский —

От права своего не хочет отказаться

Себя оборонять, подчас и огрызаться.

 

 

      В угоду же друзьям своим

      Не хочет перед миром

       Каким-то быть отшельником-факиром;

И миру показать и всем воочию́,

      Всем гадинам степным

    На снедь предать всю плоть свою.

       Нет, этому не быть! — и поднял лапу…

Вот этим леопард и был так рассерже́н.

    «Ах, грубиян! Ах, он нахал! —

    Наш лев сердито зарычал. —

Как! он, простой медведь, и хочет защищаться

В присутствии моем, и лапу поднимать,

      И даже огрызаться!

       Пожалуй, это до́йдет до того,

Что он вообразит, что есть ‹и› у него

      Такие же права,

       Как у меня, сиятельного льва…

Нельзя же допустить такого баловства!»

 

Январь 1873

 

"Конечно, вредно пользам государства…"^*

 

 

       Конечно, вредно пользам государства

В нем образовывать особенное царство,

       Но несогласно с пользами подда́нства

И в Ханстве возбуждать особенное ханство,

Давно минувших лет возобновлять приемы и следы,

И, устранив все современные лады,

   Строй новый заводить,

       И самозванно, произвольно

       Вдруг на Москве первопрестольной

В затменье умственном, бог ведает каком,

Вдруг заявить себя ожившим баскако́м^*

       Для несуществующей Орды.

 

30 января 1873

 

"Во дни напастей и беды…"^*

 

 

         Во дни напастей и беды,

         Когда из Золотой орды

         В Москву баскаков насылали,

 Конечно, и тогда их выбирали,

 

 

      Москве предоставляя в дар

      Учтивейшего из татар, —

Насколько совместимы два эти слова —

     Ну, словом, лучшего из той среды,

      И не отправили бы Дурнова^*…

А впрочем, тут много шума из пустого.

 

Конец января 1873

 

Итальянская весна^*

 

 

       Благоуханна и светла,

Уж с февраля весна в сады вошла,

И вот миндаль мгновенно зацвела,

И белизна всю зелень облила.

 

Февраль 1873

 

Императрице Марии Александровне ("Мы солнцу Юга уступаем вас…")^*

 

 

       Мы солнцу Юга уступаем вас:

       Оно одно — должны сознаться мы —

       Теплее нашего вас любит, —

А все-таки, хотя здесь царство и зимы,

       Мы ни с какими бы страна́ми

       Здешних мест не променяли.

       Здесь сердце ваше остается с нами.

       Ступайте ж, уезжайте с богом,

       Но сердце ваше нам залогом,

       Что скоро вы вернетесь к нам.

       И пусть в отъезда час со всех сторон,

       И даже с бедного одра страданья,

       Мольбы, благие пожеланья

       За вами понесутся вслед —

Всех русских душ торжественный привет.

 

1 марта 1873

 

Д. Ф. Тютчевой^*

 

 

   Вот свежие тебе цветы

          В честь именин твоих, —

   Еще цветы я рассылаю,

   А сам так быстро отцветаю.

Хотелось бы собрать пригоршню дней,

          Чтоб сплесть еще венок

   Для именинницы моей.

 

19 марта 1873

 

"Чертог твой, спаситель, я вижу украшен…"^*

 

 

Чертог твой, спаситель, я вижу украшен,

Но одежд не имею, да вниду в него.

 

Между 2 и 4 апреля 1873

 

17-е апреля 1818^*

 

 

         На первой дней моих заре,

  То было рано поутру в Кремле,

  То было в Чудовом монастыре,

  Я в келье был, и тихой и смиренной,

  Там жил тогда Жуковский незабвенный.

         Я ждал его, и в ожиданье

Кремлевских колколов я слушал завыванье.

      Следил за медной бурей,

  Поднявшейся в безоблачном лазуре

  И вдруг смененной пушечной пальбой, —

  Все вздрогнули, понявши этот вой.

  Хоругвью светозарно-голубой

Весенний первый день лазурно-золотой

       Так и пылал над праздничной Москвой.

       Тут первая меня достигла весть,

         Что в мире новый житель есть

         И, новый царский гость в Кремле,

       Ты в этот час дарован был земле.

         С тех пор воспоминанье это

      В душе моей согрето

         Так благодатно и так мило —

 

 

  В теченье стольких лет не измен‹яло›,

  Меня всю жизнь так верно провожало, —

        И ныне, в ранний утра час,

  Оно, всё так же дорого и мило,

         Мой одр печальный посетило

  И благодатный праздник возвестило.

      Мнилось мне всегда,

Что этот раннего событья самый час

Мне будет на всю жизнь благим предзнаменованьем,

И не ошибся я: вся жизнь моя прошла

       Под этим кротким, благостным влияньем.

       И милосердою судьбою

       Мне было счастье суждено,

       Что весь мой век я ‹над собою›

       Созвездье видел всё одно —

Его созвездие, — и будь же до конца оно

       Моей единственной звездою

      И много-много раз

Порадуй этот день, и этот мир, и нас…

 

17 апреля 1873

 

Императору Александру II^*

 

 

Царь благодушный, царь с евангельской душою,

    С любовью к ближнему святою,

    Принять, державный, удостой

    Гимн благодарности простой!

Ты, обнимающий любовию своей

    Не сотни — тысячи людей,

    Ты днесь воскрыльями ея

Благоволил покрыть и бедного меня,

       Не заявившего ничем себя

И не имевшего на царское вниманье

       Другого права, как свое страданье!..

    Вниманьем благостным своим

    Меня призреть ты удостоил

       И, дух мой ободрив, ты успокоил…

       О, будь же, царь, прославлен и хвалим,

       Но не как царь, а как наместник бога,

         Склоняющего слух

    Не только к светлым легионам

 

 

       Избранников своих, небесных слуг,

       Но и к отдельным одиноким стонам

       Существ, затерянных на сей земле,

И внемлющего их молитвенной хвале.

       Чего же, царь, тебе мы пожелаем?

    Торжеств ли громких и побед?

       От них тебе большой отрады нет!

    Мы лучшего тебе желаем,

       А именно: чтобы по мере той,

    Как призван волей ты святой

       Здесь действовать, в печальной сей юдоли,

Ты сознаваем был всё более и боле

         Таким, каков ты есть,

    Как друг добра нелицемерный…

       Вот образ твой, и правильный и верный,

       Вот слава лучшая для нас и честь!

 

Апрель 1873

 

Бессонница (Ночной момент)^*

 

 

       Ночной порой в пустыне городской

       Есть час один, проникнутый тоской,

       Когда на целый город ночь сошла

    И всюду водворилась мгла,

Всё тихо и молчит; и вот луна взошла,

    И вот при блеске лунной сизой ночи

Лишь нескольких церквей, потерянных вдали,

Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зев

       Пустынно бьет в недремлющие очи,

       И сердце в нас подкидышем бывает

И так же плачется и так же изнывает,

О жизни и любви отчаянно взывает.

Но тщетно плачется и молится оно:

       Всё вкруг него и пусто и темно!

       Час и другой всё длится жалкий стон,

Но наконец, слабея, утихает он.

 

Апрель 1873

 

"Хоть родом он был не славянин…"^*

 

 

              Хоть родом он был не славя́нин,

              Но был славянством всем усвоен,

       И честно он всю жизнь ему служил,

       Он много действовал, хоть мало жил,

И многого ему принадлежит почин —

И делом доказал, что в поле и один

       Быть может доблестный и храбрый воин.

 

5 мая 1873

 

"Бывают роковые дни…"^*

 

 

       Бывают роковые дни

Лютейшего телесного недуга

       И страшных нравственных тревог;

       И жизнь над нами тяготеет

       И душит нас, как кошемар.

       Счастлив, кому в такие дни

       Пошлет всемилосердый бог

       Неоценимый, лучший дар —

       Сочувственную руку друга,

Кого живая, теплая рука

       Коснется нас, хотя слегка,

       Оцепенение рассеет

И сдвинет с нас ужасный кошемар

       И отвратит судеб удар, —

Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь,

И верит сердце в правду и любовь.

 

1873

 

 

Коллективное

 

Святые горы^*

 

 

Тихо, мягко над Украйной

Обаятельною тайной

Ночь июльская лежит —

Небо так ушло глубоко,

Звезды светят так высоко,

И Донец во тьме блестит.

Сладкий час успокоенья!

Звон, литии^*, псалмопенья

Святогорские молчат —

Под обительской стеною,

Озаренные луною,

Богомольцы мирно спят.

И громадою отвесной,

В белизне своей чудесной,

Над Донцом утес стоит,

К небу крест свой возвышая…

И, как стража вековая,

Богомольцев сторожит.

Говорят, в его утробе,

Затворившись, как во гробе,

Чудный инок обитал,

Много лет в искусе строгом

Сколько слез он перед богом,

Сколько веры расточал!..

Оттого ночной порою

Силой и поднесь живою

Над Донцом утес стоит —

И молитв его святыней,

Благодатной и доныне,

Спящий мир животворит.

 

Май 1862