Развитие воображения. Воображение и речь

Л. С.Выготский

ВООБРАЖЕНИЕ И ЕГО РАЗВИТИЕ

В ДЕТСКОМ ВОЗРАСТЕ

[продолжение] *

<... > Психолога старой школы отвечали на этот вопрос очень просто: новая комбинация возникает чисто случайно, а потому, как гласит один из зако­нов старой психологии, новая комбинация вообра­жения возникает из новых констелляций, т. е. из но­вых отношений отдельных элементов между собой. Типичным в вундтовском учении о сновидении яв­ляется то, что Вундт пытается показать: каждый эле­мент сновидения — это впечатление, которое было пережито сознанием в состоянии бодрствования, и фантастическая комбинация элементов сновидений обязана своим происхождением совершенно свое­образной констелляции, т. е. своеобразному сочета­нию элементов. А совершенно своеобразная констел­ляция возникает потому, что наше "сонное" (сно-видное) сознание находится в совершенно особых условиях: оно глухо и слепо к впечатлениям внеш­него мира. Спящий человек не видит, не слышит, т. е. не воспринимает органами чувств внешних раздра­жений, все они доходят до него в искаженном виде, но "сонное" сознание воспринимает ряд внутриор-ганических раздражений. Наконец, "воскрешение" по ассоциативным путям отдельных образов соверша­ется случайно, благодаря тому, что в коре головно­го мозга происходит своеобразное распределение процессов возбуждения, а в зависимости от этого и возникает ряд случайных комбинаций.

Таким образом, сновидение, по Вундту, и есть случайная констелляция, случайная комбинация ряда отрывочных впечатлений, вырванных из пер­вичного контекста. Обычно, говорит он, вспоминая что-нибудь о каком-то человеке, мы связываем его с какой-то обстановкой, а во сне этот человек свя­зывается у нас с совсем другой обстановкой, воз­никшей по другой ассоциативной цепи. В результа­те, говорит Вундт, и получается та чепуха, т. е. тот с виду бессмысленный, но с точки зрения анализа совершенно детерминированный строй образов, ко­торый лежит в основе сновидений. Как известно, Вундт и все психологи, стоящие на этой точке зре­ния, считали, что фантазия человека принципиаль­но ограничена количеством образов, полученных ассоциативным путем, и что никакие новые, непе-режитые связи между элементами не могут быть до­бавлены в процессе деятельности воображения, что творческое начало воображению не присуще и что воображение имеет ограниченный круг комбинаций внутри которых оно и разыгрывается.

В качестве одного из моментов психологи при­водили факт повторяемости сновидений, когда один и тот же сон или напоминающие друг друга комби-

* Выготский Л.С. Лекции по психологии // Собр. соч.: В 6 т. М.: Педагогика. 1982. Т. 2. С. 43&—454. (см. с. 464 настоящего издания)

нации сновидений встречаются на протяжении всей жизни у одного и того же человека. Естественным следствием этого факта является положение об ог­раниченной возможности комбинирования.

Там, где эти психологи пытались доказать, что воображение есть детерминированная деятельность, что полет фантазии совершается закономерно, они были правы и находили очень важный материал для подтверждения этой мысли. Но наряду с этим они обходили проблему возникновения новых элемен­тов воображения. Закон Вундта гласит: впечатление, или мысль, или живое созерцание свадьбы может привести к противоположному представлению, на­пример, к представлению о вечной разлуке, о гробе; определенное представление может напомнить лю­дям противоположное, но не постороннее положе­ние; впечатление свадьбы не может навести челове­ка на мысль о зубной боли, потому что свадьба и зубная боль не связаны. Иначе говоря, воображение крепко-накрепко коренится в содержании нашей памяти.

Творческое воображение, хотя оно и является в известной мере воспроизводящим воображением, как форма деятельности не сливается с памятью. Оно рассматривается как особая деятельность, представ­ляющая своеобразный вид деятельности памяти.

Мы видим, таким образом, что как в тех про­блемах, которые мы рассматривали до сих пор, так и в проблемах воображения самое существенное ос­тавалось неразрешимым. Атомистическая психология была бессильна объяснить, как становится мышле­ние, как возникает разумная целесообразная деятель­ность, она оставалась бессильной и в объяснении того, как возникает творческое воображение. В ее учении имелись противоречия, они-то и были фак­тическим пунктом, откуда началось резкое расчле­нение психологии на каузальную, причинную, и описательную, интуитивистическую.

Исходя из невозможности для ассоциативной психологии объяснить творческий характер вообра­жения, интуитивистическая психология сделала в этой области то же, что и в области мышления: и там и здесь она, по выражению Гёте, проблему сде­лала постулатом. Когда требовалось объяснить, как в сознании возникает творческая деятельность, идеа­листы отвечали, что сознанию присуще творческое воображение, что сознание творит, что ему прису­щи априорные формы, в которых оно создает все впечатления внешней действительности. Ошибка ас­социативной психологии, с точки зрения интуити­вистов, заключается в том, что они исходят из опы­та человека, из его ощущений, из его восприятий, как из первичных моментов психики и, исходя из этого, не могут объяснить, как возникает творчес­кая деятельность в виде воображения. На самом деле, говорят интуитивисты, вся деятельность человечес­кого сознания проникнута творческим началом. Само наше восприятие возможно только потому, что че­ловек привносит нечто и от себя в то, что воспри­нимает во внешней действительности. Таким обра­зом, в современных идеалистических учениях две психологические функции поменялись местами. Если

ассоциативная психология сводила воображение к памяти, то интуитивисты пытались показать, что сама память есть не что иное, как частный случай воображения. На этом пути идеалисты часто доходят до того, что и восприятие рассматривают как част­ный случай воображения. Восприятие, говорят они, есть воображаемый, строящийся умом образ действи­тельности, который опирается на внешнее впечат­ление как на точку опоры и который обязан своим происхождением и возникновением творческой де­ятельности самого познания.

Таким образом, контраверза между идеализмом и материализмом в проблеме воображения, как и в проблеме мышления, свелась к вопросу о том, яв­ляется ли воображение первоначальным свойствам познания, из которого развиваются постепенно все остальные формы психической деятельности, или само воображение должно быть понято как сложная форма развитого сознания, как высшая форма его деятельности, которая в процессе развития возни­кает на основе прежней. Бессилие атомистической точки зрения, как и бессилие идеалистической точ­ки зрения в следующем: обе решали вопрос в оди­наковой мере метафизически в том смысле, что, принимая за изначальное воспроизводящую деятель­ность сознания, они тем самым закрывали путь для объяснения того, как же возникает творческая дея­тельность в процессе развития. По мнению Вундта, казалось абсурдным допустить, что в воображении можно связать впечатление или мысль о свадьбе с мыслью о зубной боли. Этим самым он игнорировал те очевидные факты, что наше воображение, разви­ваясь, делает гораздо более смелые скачки, связы­вает гораздо более отдаленные вещи, чем те, о ко­торых он говорил; в конце жизни Вундт должен был признать это в своей работе о фантазии как основе искусства.

Идеализм оказался здесь бессильным в том от­ношении, что приписал сознанию первичное твор­ческое свойство и, таким образом, зачислил вооб­ражение в круг тех первичных творческих деятель-ностей сознания, которые, по номенклатуре Г.Дри-ша, А.Бергсона и других виталистов и интуитивис­тов, присущи сознанию с момента его возникнове­ния. По известной формуле Бергсона, воображение столь же изначально присуще нашему сознанию, как свобода воли. Это свободная деятельность, протека­ющая в условиях материального мира и потому так или иначе пересекающаяся с ним, но сама по себе деятельность автономная. Близко к этой точке зре­ния стоял и У.Джемс, говорящий о воле, управляю­щей творческой деятельностью, что каждый акт здесь содержит "фиат" — божественное слово, с помощью которого бог сотворил мир.

Для того чтобы постановка этой проблемы в со­временной идеалистической психологии была ясна до конца, остается сказать последнее. Вопрос о при­роде воображения, как чрезвычайно важный, был переведен в генетическую плоскость и свелся к воп­росу о его первичности.

В детской психологии этот вопрос начал полу­чать свое разрешение. Сейчас в общей психологии невозможно экспериментально подойти к проблеме воображения, игнорируя материал, который накоп­лен в детской психологии.

Посмотрим, какие новые сдвиги мы имеем в детской психологии по этому вопросу. Моей задачей совсем не является обрисовать ход разрешения этой проблемы со всей исторической полнотой, но я дол­жен затронуть и историю этого вопроса.

Представителем той идеи, что воображение пер­вично, что оно изначальная форма детского созна­ния, из которой возникает все прочее сознание лич­ности, является психоанализ и его создатель З.Фрейд. Согласно его учению, два принципа регулируют пси­хическую деятельность ребенка: принцип наслажде­ния, или удовольствия, и принцип реальности. Ре­бенок стремится вначале получить наслаждение, или удовольствие; в раннем возрасте этот принцип гос­подствующий.

Ребенок является существом, биологические потребности которого достаточно охраняются взрос­лыми людьми. Он не добывает себе пищу, одежду -все делает для него взрослый. Это единственное су­щество, которое, по Фрейду, вполне эмансипиро­вано от реальности. Это существо погружено в удо­вольствие; отсюда сознание ребенка развивается как сознание грезящее, т.е. такое, основная функция которого не отражение реальности, в которой он живет, и не деятельность по переработке тех или иных впечатлений, а только обслуживание желаний и чув­ственных тенденций ребенка. У него нет восприятий реальной действительности, у него сознание галлю­цинаторное.

Эта идея в отношении интересующей нас про­блемы развита в работах Пиаже. Исходная точка зре­ния Пиаже заключается в том, что первичной яв­ляется деятельность воображения или мышления, не направленная на действительность. Но. говорит он, между младенческим мышлением, вовсе не на­правленным на действительность, и мышлением взрослого человека — реалистическим мышлением — существуют переходные формы. Такой переход­ной, или промежуточной, или смешанной, формой между воображением и реальной мыслью Пиаже считает детскую эгоцентрическую мысль. Детский эгоцентризм есть переходная ступень от воображе­ния к реалистическому мышлению, т. е. от мышле­ния, напоминающего легкое сновидение, грезы, мечты, или, как образно говорит Пиаже, некото­рое миражное построение, которое витает в облас­ти нереального, только желаемого, к мышлению, задачей которого является приспособление к дей­ствительности и воздействие на эту действитель­ность.

Как известно, мы обязаны Пиаже рядом инте­ресных экспериментальных исследований младенчес­кого возраста. Сущность исследований с их факти­ческой стороны заключается в следующем: Пиаже экспериментально показал, что младенец недоста­точно четко различает в сознании впечатления, ко­торые получает из внешнего мира, и впечатления, которые получает сам от себя. Его "я" и внешняя дей­ствительность недостаточно еще дифференцирова­ны в сознании; он часто смешивает одно и другое и в зависимости от этого плохо различает собствен­ные действия и поступки и действия и поступки, происходящие вовне. У него возникает ряд путаных связей, которые Пиаже чрезвычайно остроумно и убедительно показал экспериментально.

Так, если ребенок производит какое-либо дви­жение, которое по времени совпадает с каким-ни­будь другим приятным для него впечатлением, то младенец склонен случайно совпавшее приятное для него внешнее впечатление рассматривать, сказали бы мы языком взрослого, как результат своего пред­шествующего движения. Это ясно из того, что если впечатление не повторяется, то ребенок вновь и вновь производит свои движения, чтобы вызвать это впе­чатление. Пиаже проводил опыт с пятимесячной девочкой. Ребенок, игравший карандашом и стучав­ший им по дну жестяной коробки, наталкивался на то, что одновременно с тем, как он ударял каранда­шом о коробку, в комнате раздавался звонок или экспериментатор, спрятавшись, издавал крик, под­ражая крику птицы. Ребенок снова ударяет по коро­бочке, на этот раз совершенно иначе — ударяет один раз и ждет. Раздается крик. Ребенок повторяет свое движение явно с тем, чтобы вызвать неизвестно от­куда идущие впечатления. Но вот ребенок стучит, а крик не раздается. Тогда ребенок сердито бьет много раз в жестяную коробку, добиваясь крика, начинает неудовлетворенно стучать с другой стороны. Иначе говоря, ребенок своим поведением показывает: то, что совпало случайно с его собственным движени­ем, принимается им как непосредственный резуль­тат этого движения.

Ж.Пиаже основывается на этом исследовании младенческого возраста, но, понимая, что оно не­достаточно правомочно, переходит к другому мето­ду, к методу интерполяции, рассматривая ребенка по ступеням развития. Чем младше ребенок, тем, по Пиаже, его эгоцентризм сильнее, тем больше его мысль направлена на удовлетворение его желаний. Эгоцентризм у семилетнего ребенка сильнее, чем у десятилетнего, у трехлетнего — сильнее, чем у пяти­летнего, и т. д. Идя этим путем, мы должны конста­тировать далее, что на ранних ступенях развития у ребенка господствует абсолютный эгоцентризм.

Что же такое эгоцентризм? Пиаже отвечает, что это чистый солипсизм, т. е. чистое состояние созна­ния, которое не знает никакой действительности, кроме самого себя, которое живет в мире собствен­ных построений. Детский солипсизм - такое состоя­ние, которое имеется на начальных этапах развития детского сознания вообще; через промежуточные формы эгоцентризма в детском сознании постепен­но начинает развитие логическая, реалистическая мысль взрослого человека.

Чтобы перейти от изложенного к учению о во­ображении в детском возрасте, необходимо конс­пективно перечислить основные моменты развития сознания ребенка, начиная с раннего возраста и проследить, как оно развивается. Этих моментов не­сколько. Пиаже, как и все другие исследователи, здесь многим обязан Фрейду. Согласно этой точке зрения, первичная форма воображения есть деятельность под­сознательная, отличная от реалистического мышле­ния, которое является сознательной деятельностью. Отличие авторы видят прежде всего в том, что в ре­алистическом мышлении отдается отчет относитель­но целей, задач и мотивов, которыми оно приво­дится в действие. Мышление же, которое руковод­ствуется фантазией, не осознает основных задач, целей и мотивов — все это остается в сфере подсоз-

нательной. Первое отличие заключается, следователь­но, в том, что реалистическая мысль сознательна, а фантазия в своей основе подсознательна. Второе от­личие заключается в отношении к действительнос­ти. Реалистическое развитое сознание подготавлива­ет нашу деятельность, связанную с действительнос­тью. Воображение есть деятельность, которая в этом отношении всецело обнаруживает принцип удоволь­ствия, т. е. функция его иная.

Третье отличие видят в том, что реалистическая мысль может быть сообщена словесно, она социальна и вербальна. Социальна в том отношении, что, по­скольку она отражает внешнюю деятельность, оди­наковую для различных сходно устроенных созна­ний, она может быть сообщена, передаваема; так как основным средством сообщения, передачи является слово, то реалистическая мысль одновременно и социальная и вербальная мысль. Человек с большей или меньшей полнотой передает содержание и ход своей мысли. Наоборот, аутистическое мышление не социально, а индивидуально, потому что обслужи­вает желания, ничего общего не имеющие с соци­альной деятельностью человека. Оно есть бессловес­ное, образное, символическое мышление, такое, которое проникает в построение ряда фантастичес­ких образов и не является сообщаемым.

Можно привести еще ряд отличий, но для нас достаточно и этих. Следовательно, воображение в его первичных формах рассматривается этими авторами как деятельность подсознательная, как деятельность, обслуживающая не познание реальности, а получе­ние удовольствия, как деятельность несоциального, несообщаемого характера.

Эта точка зрения встретила первые и самые су­щественные возражения фактического характера со стороны биологически мыслящих психологов, хотя казалось бы, что этот взгляд в известной мере про­диктован ультрабиологическими воззрениями, по­тому что он рассматривает человека как существо, развивающееся вначале не социально, но к которо­му социальная деятельность присоединяется как не­что внешнее, вторичное.

Биологически мыслящие психологи установили два капитальных факта. Первый касается мышления и воображения у животных. Очень точно и очень интересно поставленный эксперимент голландского исследователя К. Бойте! шейка, как и другие экспе­рименты, показал, что в животном мире мы почти не находим элементов аутистического мышления или фантазии в собственном смысле слова. С биологи­ческой точки зрения трудно допустить, что первич­но в филогенезе возникает мышление как функция удовлетворения, удовольствия, но не как функция познания действительности. Ни одно животное, го­ворил Блейлер, не могло бы просуществовать ни одного дня, если бы психическая деятельность это­го животного, теснейшим образом связанная со всей его жизнедеятельностью, была эмансипирована от действительности, т. е. если бы она не давала ему пред­ставления об окружающей реальности, отражения реальности соответственно уровню психической де­ятельности, на котором стоит данное животное. Итак, было бы невозможно допустить теоретически, а после исследований Бойтендейка нельзя допустить и со стороны фактической, что в филогенетическом ряду

воображение и мышление направлены на получение удовольствия, что миражное построение, мечта бо­лее первичная форма, чем мышление, направлен­ное на действительность.

Вторая группа фактов заключается в анализе на­блюдений над ребенком. Исследователи доказали, что в самом раннем возрасте мы не имеем дела с галлю­цинаторным получением удовольствия, что получе­ние удовольствия у ребенка связано не с галлюци­наторным, а с реальным удовлетворением потреб­ности. Об этом хорошо говорит Блейлер: он ие ви­дел ни одного ребенка, который бы испытывал гал­люцинаторное удовлетворение от воображаемой пищи, а видел, что ребенок получает удовлетворе­ние и удовольствие от получения реальной пищи.

Получение удовольствия ребенком и первичное наслаждение настолько связаны с реальными потреб­ностями, которые удовлетворяются в реальной дей­ствительности, что они являются первичной фор­мой сознания.

Реальное удовлетворение, если мы будем гово­рить о простых его формах, связано с удовлетворе­нием потребностей, а удовлетворение потребности есть одна из основных форм жизни и деятельности живого существа, в котором сознание принимает участие с самой ранней ступени его возникновения. Мышление, которое направлено на удовлетворение потребностей и на получение удовольствия, не идет в противоположном направлении; как говорит Блей­лер, путь к реальному удовольствию лежит в раннем возрасте через реальность, а не через уход от нее. Эти моменты связаны и обусловлены тем, что удов­летворение простейших потребностей связано в ран­нем детстве с интенсивным удовольствием, которое выдвигается на первый план и доминирует над все­ми остальными моментами.

В сущности говоря, положение о первичности воображения и аутистического мышления получило в каждом пункте со стороны исследователей ряд фактических опровержений, которые я и перечислил.

Из исследований, с фактической стороны оп­ровергающих положение о мечтательной форме дет­ской мысли, на первое место, мне кажется, должны быть поставлены исследования, которые выяснили действительное отношение, существующее между развитием речи ребенка и развитием его воображе­ния. С точки зрения Фрейда и с точки зрения Пиа­же, существенная особенность первичной детской фантазии та, что здесь мы имеем дело с невербаль­ной и, следовательно, с несообщаемой мыслью.

Таким образом, между словесной мыслью и аути-стической мыслью воздвигается противоположность в виде вербального и невербального характера этих двух видов мысли.

На самом деле исследования показали, что очень мощный шаг в развитии детского воображения со­вершается именно в непосредственной связи с ус­воением речи, что задержанные в речевом развитии дети оказываются чрезвычайно отсталыми и в раз­витии воображения. Дети, речевое развитие которых идет по уродливому пути (скажем, глухие дети, ко­торые из-за этого остаются полностью или частично немыми детьми, лишенными речевого общения), оказываются в то же время детьми с чрезвычайно бедными, скудными, а иногда и положительно ру-

диментарными формами воображения. Между тем, исходя из положения Фрейда и других, следовало бы ожидать, что, когда у ребенка недоразвита речь, когда она отсутствует или запаздывает, то создают­ся особо благоприятные условия для развития пер­вичных, несообщаемых, несловесных форм вообра­жения.

Таким образом, наблюдение за развитием вооб­ражения обнаружило зависимость этой функции от развития речи. Задержка в развитии речи, как уста­новлено, знаменует собой и задержку развития во­ображения.

Пожалуй, самые яркие в смысле краткости, убе­дительности и красноречивости факты дает патоло­гия. В сравнительно недавнее время, когда развился углубленный психологический анализ нервных за­болеваний, обращено внимание на чрезвычайно интересный факт, который впервые подвергся адек­ватному истолкованию в неврологических исследо­ваниях школы структурной психологии в Германии. Оказалось, что больные, страдающие афазией, т. е. больные, у которых вследствие того или иного моз­гового заболевания или поражения утрачена способ­ность полностью владеть речью (пониманием речи или произносительной стороной речи), обнаружи­вают одновременно с этим и резкий упадок фанта­зии, воображения; их воображение, можно сказать, падает до нуля.

Такие больные очень часто не в состоянии по­вторить, не говоря уже о том, чтобы самим сочи­нить что-либо такое, что не соответствует непосред­ственному их впечатлению или воспринимаемой дей­ствительности.

Во Франкфуртском институте были впервые опи­саны случаи, когда больной, страдавший правосто­ронним параличом, но сохранивший возможность повторять услышанные слова, понимать речь и пи­сать, оказывался не в состоянии повторить фразу: "Я умею хорошо писать моей правой рукой", — но всегда заменял слово "правой" словом "левой", по­тому что в действительности умел писать теперь толь­ко левой рукой, а правой не умел. Повторить фразу, которая заключает в себе нечто не соответствующее его состоянию, было для него невозможным. Он. как видно из опыта, оказывался не в состоянии, глядя в окно, когда была хорошая погода, повторить фразу: "Сегодня идет дождь" или "Сегодня плохая погода". Следовательно, умение вообразить то, что он не видит в настоящую минуту, оказывалось для него невозможным. Еще сложнее обстояло дело тогда, когда его просили самостоятельно применить сло­во, которое не соответствовало воспринимаемой действительности, например, когда показывали жел­тый карандаш и просили называть его не желтым. Это было трудно. Но еще труднее ему сказать, что карандаш зеленый. Он не может назвать предмета, если тому не соответствуют его свойства, например, сказать: "Черный снег". Он не может сказать фразы, если словосочетание в этом смысле неверно.

Исследования показывают: резкое нарушение вербальной функции связано с тем, что деятельность воображения субъекта, страдающего этим дефектом, падает до нуля.

Э. Блейлеру и его школе мы обязаны знанием фактов, которые проливают свет на этот вопрос; они

показывают, почему развитие речи является мощ­ным толчком для развития воображения. Речь осво­бождает ребенка от непосредственных впечатлений о предмете, она дает ребенку возможность представ­лять себе тот или иной предмет, которого он не ви­дел, и мыслить о нем. При помощи речи ребенок получает возможность освободиться от власти не­посредственных впечатлений, выйдя за их пределы. Ребенок может выражать словами и то, что не со­впадает с точным сочетанием реальных предметов или соответствующих представлений. Это дает воз­можность ему чрезвычайно свободно обращаться в сфере впечатлений, обозначаемых словами.

Исследования показали: не только речь, но и дальнейшая жизнь ребенка служит развитию его во­ображения; такую роль играет, например, школа, где ребенок может кропотливо обдумывать что-то в во­ображаемой форме, прежде чем сделать. Это, несом­ненно, лежит в основе того, что именно на протя­жении школьного возраста закладываются первич­ные формы мечтательности в собственном смысле слова, т. е. возможности и способности более или менее сознательно отдаваться известным умствен­ным построениям независимо от той функции, ко­торая связана с реалистическим мышлением. Нако­нец, образование понятий, которое знаменует на­ступление переходного возраста, является чрезвы­чайно важным фактором в развитии самых разнооб­разных, самых сложных сочетаний, соединений и связей, которые уже в понятийном мышлении под­ростка могут установиться между отдельными эле­ментами опыта. Иначе говоря, мы видим, что не толь­ко самое появление речи, но и важнейшие узловые моменты в ее развитии являются в то же время уз­ловыми моментами и в развитии детского воображения.

Таким образом, фактические исследования не только не подтверждают того, что детское вообра­жение является формой бессловесной, аутистичес-кой, ненаправленной мысли, но, наоборот, они на каждом шагу показывают, что ход развития детско­го воображения, как и ход развития других высших психических функций, существенным образом свя­зан с речью ребенка, с основной психологической формой его общения с окружающими, т. е. с основ­ной формой коллективной социальной деятельнос­ти детского сознания.

Известно, что Блейлер выдвинул и другой те­зис, также находящий себе оправдание в фактичес­ких исследованиях: деятельность воображения мо­жет быть вместе с тем направленной деятельностью в том смысле, что мы можем великолепно отдавать себе отчет относительно целей и мотивов, которые преследует эта деятельность.

Если взять так называемые утопические постро­ения, т. е. заведомо фантастические представления, которые великолепно дифференцируются в созна­нии от реалистических планов в точном смысле сло­ва, то они тем не менее совершаются нисколько не подсознательно, а сознательно, с ясной установкой на то, чтобы построить известный фантастический образ, относящийся к будущему или к прошлому. Если мы возьмем область художественного творче­ства, которое очень рано становится доступным ре­бенку, возьмем возникновение продуктов этого твор­чества, скажем, в рисунке, рассказе, то увидим, что

и здесь воображение носит направленный характер, т. е. не является подсознательной деятельностью.

Если, наконец, мы обратимся к так называемо­му конструктивному воображению ребенка, ко всей творческой деятельности сознания, которая связана с действительным преобразованием, скажем с тех-и ическо конструктивной или строительной деятель­ностью, то мы везде и всюду увидим: как у настоя­щего изобретателя воображение является одной из основных функций, с помощью которой он работа­ет, так и во всех случаях деятельность фантазии яв­ляется чрезвычайно направленной, т. е. она от нача­ла и до конца направляется на определенную цель, которую преследует человек. Это же касается планов поведения ребенка, относящихся к будущему, и т. д. Под напором фактов нам надо признать, что все основные моменты, которые определяли своеобра­зие детского воображения и его первичность, после строгой проверки не выдерживают критики и ока­зываются неправильными.

Мне хотелось бы остановиться на вопросе, име­ющем отношение к этой области, — на эмоциональ­ной стороне воображения.

Психология детского возраста отметила важный для деятельности воображения момент, который назван законом реального чувства в деятельности фан­тазии. Сущность его проста, в его основе лежит фак­тическое наблюдение. С деятельностью воображения тесно связано движение наших чувств. Очень часто то или другое построение оказывается нереальным с точки зрения рациональных моментов, которые лежат в основе фантастических образов, но они ре­альны в эмоциональном смысле.

Пользуясь старым грубым примером, мы могли бы сказать: если я, входя в комнату, принимаю по­вешенное платье за разбойника, то я знаю, что мое напуганное воображение ложно, но чувство страха у меня является реальным переживанием, а не фанта­зией по отношению к реальному ощущению страха. Это действительно один из коренных моментов, ко­торый объясняет многое в своеобразии развития во­ображения в детском возрасте и в многообразных формах фантазии в зрелом возрасте. Суть факта в том, что воображение является деятельностью, чрезвы­чайно богатой эмоциональными моментами.

Пользуясь этим и основываясь на этом моменте, ряд психологов, освещающих идею первичного во­ображения, исходили из мысли, что главнейший его двигатель - аффект.

Вы знаете, что в клинике путем наблюдений была изучена роль аутистического мышления. Там господ­ствовала идея, что реалистическое мышление отли­чается от фантастического главным образом и в пер­вую очередь тем, что в реалистическом мышлении роль эмоции ничтожна, что оно движется независи­мо от субъективного желания, а аутистическое мыш­ление движется под влиянием аффекта. Бывает так — и отрицать этого нельзя, — что воображаемый об­раз, фантастически построенный аутистическим хо­дом мысли, является важным моментом в развитии эмоционального процесса. Отсюда естественно, что возникают такие своеобразные отношения между эмоциональными процессами и мышлением ребен­ка, когда его мышление, если можно так грубо вы­разиться, становится на службу его эмоциональных

побуждений. Это бывает тогда, когда действитель­ность в том или ином отношении очень резко расхо­дится с возможностями или потребностями ребен­ка, или тогда, когда из-за целого ряда условий, в первую очередь из-за условий воспитания, ребенок оказывается наделенным ложной, извращенной ус­тановкой по отношению к действительности. Тогда мы имеем то, что в иных формах проявляется и у всякого развитого взрослого человека, и у ребенка, нормально развивающегося в социальном отноше­нии, именно своеобразную форму мыслительной деятельности. Вся сущность заключается в том, что эта деятельность подчинена эмоциональным инте­ресам. Она совершается главным образом благодаря непосредственному удовольствию, которое извлека­ется из этой деятельности, благодаря тому, что вме­сте с этим вызывается ряд приятных переживаний, благодаря тому, наконец, что целый ряд эмоцио­нальных интересов и побуждений получает при этом видимое фиктивное удовлетворение, что тоже явля­ется замещением реального удовлетворения эмоци­ональных процессов.

Таким образом, мышление в этой психической системе становится как бы слугой страстей, стано­вится как бы в подчиненное отношение к эмоцио­нальным побуждениям и интересам, и мы действи­тельно имеем такую психическую деятельность, ко­торая характеризуется своеобразным отношением между процессом эмоций и процессом мышления и создает тот сплав, который мы называем мечтатель­ной формой воображения.

Но стоит обратиться к другим двум моментам, как мы увидим: сочетание с эмоциональными мо­ментами не составляет исключительной основы во­ображения и воображение не исчерпывается этой формой.

Реалистическое мышление, когда оно связано с важной для человека задачей, которая так или ина­че укоренена в центре его личности, вызывает к жизни и будит целый ряд эмоциональных пережи­ваний гораздо более значительного и подлинного характера, чем воображение и мечтательность. Если взять реалистическое мышление революционера, об­думывающего или изучающего какую-нибудь слож­ную политическую ситуацию, углубляющегося в нее, одним словом, если взять мышление, которое на­правлено на разрешение жизненно важной для лич­ности задачи, мы видим, что эмоции, связанные с таким реалистическим мышлением, очень часто не­измеримо более глубокие, сильные, движущие, зна­чащие в системе мышления, чем те эмоции, кото­рые связаны с мечтанием. Существенным здесь ока­зывается иной способ соединения эмоциональных и мыслительных процессов.

Если в мечтательном воображении мышление выступает в форме, обслуживающей эмоциональ­ные интересы, то в реалистическом мышлении мы не имеем специфического господства логики чув­ства. В таком мышлении имеются сложные отноше­ния отдельных функций между собой. Если мы возьмем ту форму воображения, которая связана с изобретением и воздействием на действительность, то увидим, что здесь деятельность воображения не подчинена субъективным капризам эмоциональной логики.

Изобретатель, который строит в воображении чертеж или план того, что он должен сделать, не подобен человеку, который в своем мышлении дви­жется по субъективной логике эмоций; в обоих слу­чаях мы находим различные системы и различные виды сложной деятельности.

Если подходить к вопросу с классификацион­ной точки зрения, то неверно рассматривать вооб­ражение как особую функцию в ряду других функ­ций, как некоторую однотипную и регулярно по­вторяющуюся ферму деятельности мозга. Воображе­ние надо рассматривать как более сложную форму психической деятельности, которая является реаль­ным объединением нескольких функций в их свое­образных отношениях.

Для таких сложных форм деятельности, выходя­щих за пределы тех процессов, которые мы привык­ли называть функциями, было бы правильным при­менять название психологической системы, имея в виду ее сложное функциональное строение. Для этой системы характерны господствующие внутри нее межфункциональные связи и отношения.

Анализ деятельности воображения в его много­образных фермах и анализ деятельности мышления показывают, что, только подходя к этим видам дея­тельности как к системам, мы находим возможность описывать те важнейшие изменения, которые в них происходят, те зависимости и связи, которые в них обнаруживаются.

Позвольте в заключение остановиться на некото­рых выводах из того, что мы рассматривали до сих пор. Мне кажется, они раньше всего должны касаться того, действительно ли существует такой неприми­римый антагонизм, такая противоположность между направленной реалистической мыслью и мечтатель­ной, фантазийной, аутистической мыслью. Если мы коснемся вербального характера мысли, то увидим, что он может быть одинаково присущ и воображе­нию, и реалистическому мышлению. Если мы возьмем так называемую направленность или сознательность мысли, т. е. мотивы и цели, то увидим, что как аутис-тическое, так и реалистическое мышление могут быть в одинаковой степени направленными процессами; можно показать и обратное: в процессе реалистичес­кого мышления человек очень часто не до конца осоз­нает свои истинные мотивы, цели и задачи.

Если мы рассмотрим, наконец, связь обоих про­цессов — воображения и мышления — с аффектив­ными моментами, участие эмоциональных процес­сов в процессах мышления, то увидим, что как во­ображение, так и реалистическое мышление могут характеризоваться высочайшей эмоциональностью и между ними нет противоположности. И обратно: мы увидим, что есть такие сферы воображения, кото­рые сами по себе вовсе не являются подч<