Примирение Азефа с Департаментом Полиции

 

В настоящее время, оглядываясь на прошлое, трудно даже понять, как могли руководители Цен­трального Комитета и Боевой Организации, — люди, казалось, обладавшие достаточным опытом в подоб­ного рода делах, — допустить те элементарно-грубые ошибки, которые были допущены ими при разработ­ке плана двойной игры Рутенберга с Гапоном-Рачковским. В террористических предприятиях шансы ус­пеха стоят в прямой зависимости от степени неожи­данности наносимого удара. А между тем, ведя че­рез Рутенберга свою игру с Рачковским, руководители Боевой Организации осведомили полицию не только о том, что покушение готовится на Дурново, но и о том, что наблюдение за намеченной жертвой произво­дится террористами, переодетыми извозчиками: псевдо-покушение на Дурново, устроенное специально для того, чтобы выдать его Рачковскому, было точной ко­пией того покушения, которое одновременно и парал­лельно готовилось против того же Дурново с самы­ми серьезными намерениями.

Конечно, ни сам Рутенберг, ни непосредственные его помощники не имели никакой связи с террориста­ми, готовившими действительное покушение, и пото­му полиция, следя за Рутенбергом, не имела никакой возможности добраться до Боевой Организации. В {175} этом отношении расчеты авторов плана игры с Рач­ковским были правильны. Но они упустили из вида, что полиция может пойти и другим путем: вообще усилить поиски террористов, переодетых извозчика­ми. А именно это и случилось в действительности.

Еще после арестов членов Боевой Организации в марте 1905 г., когда было установлено, что терро­ристы применяют приемы работы в качестве извоз­чиков, полиция приняла ряд мер для организации наблюдения за постоялыми дворами, где жили извоз­чики. После получения известий о существовании из­возчиков террористов, производящих наблюдение за Дурново, надзор этот был усилен. От содержателей постоялых дворов требовали представления сведений о всех извозчиках, которые в каком-либо отношении кажутся странными, не подходящими к общей массе людей этой профессии. Все такие случайные сведе­ния тщательно проверялись. Одно из них натолкну­ло на «боевика», участвовавшего в наблюдении за Дурново: приставленный к нему филер установил, что он выезжает на дежурства исключительно к до­му, где жил Дурново, и часами стоит здесь, отказы­вая случайным седокам. Постепенно было выяснено, что этот «извозчик» связан с еще двумя такими же, как и он, «извозчиками» и с какими-то четвертым господином, который регулярно встречается с ними со всеми и явно руководит их работой.

Картина была настолько типична, что никаких со­мнений относительно ее значения быть не могло. Ос­тавалось производить аресты, но здесь встретилось одно весьма существенное затруднение: старший фи­лер Тутышкин, руководивший наблюдением за этой группой террористов, в своих суточных раппортичках того четвертого террориста, который поддерживал сношения с «извозчиками», называл «наш Филипповский». «Мне это, — рассказывает А. В. Гераси­мов, бывший в то время начальником Охранного От­деления в Петербурге, — конечно, не могло не бро­ситься в глаза». Вызванный для объяснений {176} Тутышкин сообщил, что четвертого наблюдаемого он знает давно: лет за 5-6 перед тем его ему показал в Мо­скве в кондитерской Филиппова (отсюда и прозви­ще: «Филипповский») тогдашний руководитель на­ружного наблюдения Е. П. Медников, который расска­зал, что это — один из самых важных и ценных се­кретных агентов, и что его надо старательно оберегать от случайных арестов.

В таких условиях производить арест было невоз­можно: можно было не только «провалить» агента, но и вообще навлечь большие неприятности. Гераси­мов отправился в Департамент, чтобы выяснить лич­ность «Филипповского» и характер его отношений с полицией. Делал он это с тем большей охотой, что уже давно вел энергичную борьбу против ведения Де­партаментом самостоятельной агентуры, настаивая на передаче ее всей в его собственные руки. Но в Депар­таменте категорически отрицали не только какую бы то ни было связь с «Филипповским», но и простую осведомленность об этой личности. «Я, — рассказы­вает Герасимов, — настойчиво просил проверить, чтобы не было недоразумения: может быть это какой-либо агент Департамента, известный под другим име­нем? Или случайно затесавшийся сотрудник из за­граничной агентуры? Но Рачковский уверял, что ни­какого его агента около Боевой Организации нет и быть не может».

Объяснения в Департаменте не дали никаких ре­зультатов. Но указания Тутышкина были слишком точны и сам он был старым, вполне надежным и точ­ным в своих указаниях агентом, чтобы его сообще­ниями можно было пренебрегать. Поэтому решено было сначала объясниться с самим «Филипповским», и для этого филерам было поручено арестовать его, но толь­ко так, чтобы факт этого ареста не мог получить ог­ласки.

Приказ был выполнен в точности: числа около 15 апреля «Филипповского» подстерегли на безлюдной улице, около Летнего сада, когда он в сумерках шел {177} после свидания с одним из «извозчиков». Как пола­гается по правилам, филеры схватили его под руки и «честью» попросили следовать за ними. «Филиппов­ский» пробовал протестовать, но ему посоветовали «для его же пользы» не доводить дело до скандала на улице, усадили в заранее приготовленную закры­тую пролетку и доставили в Охранное Отделение. Здесь «Филипповский» возобновил свои протесты, предъявил документы на имя инженера Черкаса и требовал немедленного освобождения, угрожая обра­щением в газеты. Герасимова, лично поджидавшего таинственного «Филипповского», угрозы эти не сму­тили: печати он меньше всего боялся. Арестованно­му заявили, что он не то лицо, за которое он себя выдает, что арестовавшим известно, что он служит или в прошлом служил в Департаменте и т. д. и было предложено «поговорить откровенно». «Филипповский» -Черкас быстро сбавил тон, но от беседы укло­нился.

«Не хотите говорить, — ответил Герасимов, — не надо. Мы можем не спешить. Посидите, подумайте на досуге, — а когда надумаете, скажите только над­зирателю».

И «Филипповский» очутился в одной из одино­чек, устроенных при Охранном Отделении.

«Думал» он сравнительно долго: дня два. Очевид­но, обдумывал создавшуюся обстановку. Наконец, ре­шил сдаться и попросил вызвать его для разговора. Герасимов не заставил себя ждать: дело это его интересовало много больше, чем он показывал.

Теперь у «Филипповского» был совсем иной тон.

«Я согласен говорить откровенно, — заявил он с самого же начала, — но хочу, чтобы при разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Ивано­вич».

«Петром Ивановичем» был Рачковский, против присутствия которого Герасимов ничего не имел: по­следнего он и недолюбливал, и несколько презирал, а {178} «беседа» обещала быть для Рачковского весьма не­приятной.

Связаться с Рачковским по телефону не предста­вило труда.

— Так и так, — говорил Герасимов, — мы, Петр Иванович, задержали того самого «Филипповского», о котором я Вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо Вас знает и служил под Вашим началь­ством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в Вашем присутствии».

«Рачковский, — рассказывает Герасимов, — по своему обыкновению завертелся: что да как и в чем именно дело? И какой это может быть «Филипповский?» Разве что Азеф?»

— Тут, — прибавляет Герасимов, — я впервые в своей жизни услышал эту фамилию.

После этого телефонного разговора Рачковский немедленно примчался в Охранное Отделение, и здесь в кабинете Герасимова и в его присутствии состоя­лось бурное объяснение.

Рачковский разлетелся к Азефу со своей обычной «сладенькой» улыбочкой:

«А, дорогой Евгений Филиппович, давно мы с Вами не видались. Как поживаете?»

Но Азеф после двух дней пребывания в одиноч­ном заключении на скудном арестантском довольствии меньше всего был склонен к любезным излияниям. К тому же он, несомненно, понимал, что переход в на­ступление для него и тактически наиболее выгоден. Поэтому он с места в карьер обрушился на Рачков­ского с площадной бранью. «В своей жизни, — рас­сказывает Герасимов, — я редко слышал такую от­борную брань. Даже на Калашниковской набережной не часто так ругались. А Рачковскому хоть бы что. Только улыбался и приговаривал: «да вы, Евгений Филиппович, не волнуйтесь, успокойтесь!»

Когда Азеф, наконец, несколько отошел и разго­вор принял более мирный характер, то выяснилось, что с Рачковским он не виделся больше полугода, — {179} с того самого дня, когда революционерами было получено письмо из Департамента, содержавшее разо­блачительные сведения об Азефе и Татарове. В на­чале он сам не подавал о себе признаков жизни, так как считал себя разоблаченным и боялся еще больше скомпрометировать себя перед революционерами. Но за последние месяцы он делал ряд попыток возобно­вить свои сношения с Департаментом, написал не­сколько писем Рачковскому с различными сообще­ниями. Во всех этих письмах он настойчиво просил о назначении ему свидания для личных разговоров — но никакого ответа не получал, Рачковский бросил его «на произвол судьбы», не обращая никакого внимания на его многолетнюю службу для Департамента и на все его заслуги в прошлом. Именно за это он и отчитывал теперь Рачковского.

Маневр перехода в наступление Азефом был про­веден очень не плохо. Про подозрения, которые у него имелись относительно двойной роли Азефа, Рач­ковский, по утверждениям Герасимова, теперь и не заикнулся. По-видимому, он просто боялся ворошить всю ту кучу вопросов, которая была связана с этим делом, превосходно понимая, что если начнут рыться в темных делах Департамента, то неизбежно найдут много неприятного и относительно него самого. Имен­но эти общие опасения создали в Департаменте неписаную, но тем более прочную традицию: вообще не касаться определенной группы вопросов. С другой стороны, несомненно, теперь Рачковский чувствовал себя в известной мере связанным в отношении Азе­фа тем, что последний «спас ему жизнь», предупредив относительно подготовлявшегося Рутенбергом поку­шения: на этот факт в своих филиппиках Азеф на­стойчиво напирал, — а судьба Гапона с полной опреде­ленностью свидетельствовала, что отведенная опасность была вполне серьезной. Все это вместе взятое застави­ло Рачковского не выдвигать во время объяснения с Азефом тех действительных аргументов, которые за­ставляли его воздерживаться от сношений с {180} последним.

Поскольку же он такого рода обвинений не вы­двигал, постольку его позиция была в высшей степени трудно защитимой. И он действительно, вопреки сво­ему обыкновению, держал себя крайне смущенно, по­дыскивал различные оправдания для своего поведе­ния, но делал это сбивчиво и невразумительно. Ауди­торию он имел, во всяком случае, не на своей сторо­не. «Я сам, — пишет Герасимов в своих неизданных воспоминаниях, — почувствовал угрызения совести за действия Рачковского и был удивлен, что во главе руководителей политического розыска стояли такие бездарности. Азеф прочитал Рачковскому надлежа­щую и вполне заслуженную отповедь».

Как ни серьезна была эта размолвка, кончилась она тем, что «милые помирились». Рачковский, по рассказу Герасимова, признал, что он поступал не­правильно, и просил Азефа возобновить свою рабо­ту для полиции. Азеф для приличия несколько по­ломался, но затем «смилостивился» и дал согласие. В действительности в тот момент он только этого и хотел: мы уже знаем, что без перестраховки со сто­роны полиции он чувствовал себя в высшей степени неспокойно и сам стремился к возобновлению своей старой связи.

Несмотря на «скромность», присущую всем участ­никам того разговора, совершенно обойти молчанием вопрос о том, почему Азеф оказался причастным к подготовке покушения на Дурново, было невозможно. Объяснения Азефа были весьма характерны. Как пи­шет в своих воспоминаниях Герасимов, Азеф зая­вил, что, будучи оставлен Рачковским без руководства, он «считал себя свободным от службы в Департаменте Полиции» и потому считал себя вправе «приняться за свою профессиональную работу в партии», войдя в состав ее Центрального Комитета и начав прини­мать участие в деятельности Боевой Организации. Это объяснение удовлетворило и Рачковского и Герасимова: они, по-видимому, считали вполне нормаль­ным, что их секретные сотрудники, когда они {181} остаются без полицейской работы, начинают заниматься ор­ганизацией покушений на министров. Видя такое к нему отношение, Азеф, можно сказать, обнаглел и потребовал возмещения тех убытков, которые он по­нес из-за разрыва сношений с Департаментом. И он добился своего: было решено, что он получит 5000 рублей, — т. е. не только жалование за все пропу­щенные месяцы, но и некоторую сумму на покрытие расходов по поездкам, — по примеру того, что он по­лучал в нормальное время... Своими материальными интересами он отнюдь не был намерен поступаться.

В обмен за это он дал некоторую информацию о деятельности и планах Боевой Организации. Эта ин­формация далеко не была обильной: об исчерпываю­щей ее полноте и говорить не приходится. Из двух основных предприятий, которые тогда вела Боевая Организация, об одном, — о покушении против Дубасова, — Азеф совершенно не упомянул. Работа по подготовке второго основного предприятия, — покуше­ния против Дурново, — в то время велась двумя груп­пами террористов: с одной стороны, группой из трех «извозчиков», (Абр. Р. Гоц, Павлов и А. Третья­ков), сношения с которыми поддерживал Азеф, и, с другой стороны, смешанной группой «извозчиков» и различных «уличных торговцев» (Кудрявцев, Петр Иванов, Горинсон, Пискарев, и Вс. Смирнов), работой которых руководил Б. В. Савинков. Первая группа и без того была полностью прослежена полицией. Выда­вать ее не приходилось, — Азеф мог только подтвердить правильность уже собранных Охранным Отделением сведений, что он и не преминул сделать. Что же каса­ется до второй группы, на след которой Охранное От­деление не напало, то о ней Азеф не сказал ни сло­ва. Таким образом, относительно обоих основных предприятий Боевой Организации в этот момент он не сообщил полиции абсолютно ничего нового.

Такое новое было только в его рассказах о двух сравнительно второстепенных предприятиях Боевой Организации, — о задуманных последнею покушениях {182} против ген. Мина и полк. Римана, — двух офицеров Семеновского полка, особенно отличившегося своей жестокостью при подавлении декабрьского восстания в Москве. Общее руководство этими покушениями Бо­евая Организация возложила на В. М. Зензинова, который под руководством Азефа разработал весьма несложный план: террористы-исполнители, — тако­выми были намечены бывшие студенты Самойлов и Яковлев, — должны были явиться на квартиры озна­ченных офицеров переодетыми в военную форму и, конечно, под чужими фамилиями. Оба эти предприя­тия Азеф теперь выдал. Имен намеченных исполни­телей он не назвал, но он рассказал, каким образом эти покушения предположено осуществить, и тем са­мым дал полиции возможность принять свои меры предосторожности.

Таков был общий баланс этого свидания Азефа со своими полицейскими руководителями, первого после перерыва в почти 7 месяцев. Из него ясно, что Азеф в этот момент совсем не собирался прекращать свою двойную игру: выдавая одни из намеченных пред­приятий Боевой Организации, он по-прежнему умал­чивал о других.

С тем большею охотою и подробностями расска­зывал он во время этого свидания о деле Гапона-Рутенберга, не думая при этом скрывать свою нас­мешку над Рачковским. «Что, — говорил он, — уда­лось Вам купить Рутенберга? Хорошую агентуру в Боевой Организации Вы завели, — нечего сказать!» От него от первого Рачковский и Герасимов узнали точно, что Гапона уже нет в живых. Рачковский по­дозревал, что с ним случилось что то неладное, так как Гапон в течение нескольких дней не подавал о себе никаких вестей, но только теперь, из рассказа Азефа, он узнал, какая именно судьба постигла Га­пона, — о том, что труп последнего в течении уже нескольких дней висит в пустой даче где то на гра­нице Финляндии. Точного адреса этой дачи Азеф не сообщил, — возможно, что он его действительно не {183} помнил. Поиски пришлось вести через местную поли­цию по всем пограничным населенным пунктам как в России, так и в Финляндии. Тело было найдено толь­ко спустя месяц после убийства...

По обсуждении создавшейся обстановки решено было ареста «боевиков», с которыми был связан Азеф, не производить: Азеф заявил, что такой арест окончательно скомпрометирует его в глазах революционеров и совершенно лишит возможности про­должать службу. Поэтому решено было просто «спуг­нуть» террористов, распространив через имеющиеся у Департамента связи слух о том, что полиция напа­ла на след этой группы и собирается ее арестовать. Сам Азеф был, конечно, освобожден.

Обо всех этих переговорах Герасимов поставил в известность и министра внутренних дел Дурново. По рассказу Герасимова, во время этого своего доклада он высказал сомнение относительно возможности ус­пешной работы Азефа в качестве секретного агента: против него уже существовали подозрения в револю­ционных рядах; как агента его знали не только от­ветственные служащие Департамента, но и многие филеры, и потому ни в каком случае нельзя было ру­чаться за то, что кто-либо не предаст его снова. А последствия такого предательства для Азефа будут самыми печальными: он сам говорил, что его убьют. В виду всего этого Герасимов, по его словам, был склонен отказаться от услуг Азефа. Но Дурново по­смотрел на вопрос совсем иными глазами: он был большой циник и не имел никакого желания считать­ся с тем, что жизни Азефа может грозить опасность. «Боевики» доставляли ему слишком большие неудоб­ства: по докладам Герасимова, ему не раз приходи­лось отказываться от выездов на самые интимные свидания и вести образ жизни зверя, обложенного в его собственной берлоге. Поэтому все, что хоть немно­го облегчало условия его существования, он считал допустимым.

{184} «Ведь рискуем не мы, — приблизительно так гово­рил Дурново, — так пусть он об этом и думает. Если он согласен, то нам-то что об этом беспокоиться? Вре­мя теперь такое, что каждый сотрудник нужен до зареза. Пускай работает, — там видно будет».

Приказ о выдаче 5000 рублей Дурново подписал без всяких возражений. Таким образом, сделка с Азе­фом была утверждена. Руководить его работой дол­жен был Рачковский, но с тем, чтобы при свиданиях присутствовал и Герасимов.

Отсутствие Азефа из-за этого ареста продолжа­лось несколько дней, но большого внимания на себя со стороны революционеров оно не обратило: в усло­виях боевой работы это было явлением более или ме­нее обычным. Азеф объяснил, что заметил за собою слежку и вынужден был в течение нескольких дней скрываться, заметая свои следы. Это было тем более правдоподобно, что известия о полицейской слежке за тем отрядом, которым руководил Азеф, теперь на­чали поступать со всех сторон. Слежку за собой нача­ли замечать, прежде всего, сами извозчики: Герасимов дал филерам инструкцию вести себя так, чтобы быть замеченными. Кроме того, до центра Боевой Ор­ганизации теперь начали с разных сторон доходить те слухи, которые были пущены полицией о предсто­ящих арестах террористов-«извозчиков». Так В. И. Натансон, жена одного из членов Центрального Ко­митета, будучи в гостях у какого то видного кадета, услыхала за столом разговор о трех «извозчиках», которые ведут наблюдение за Дурново и арест ко­торых предстоит в ближайшем будущем. Другому члену Центрального Комитета А. А. Аргунову о том же было передано от имени одного из сочувствующих. Все эти сведения, конечно, были немедленно переда­ны Азефу, который поспешил поделиться ими с Са­винковым.

После тщательного обсуждения оба они пришли к выводу, что ничего иного не остается, как немедленно же ликвидировать указанную группу «из­возчиков», чтобы спасти хотя бы людей. Азефом был {185} разработан план такой ликвидации, который и был «успешно» осуществлен. Арестован в этот момент никто не был, — все «извозчики» были переарестова­ны спустя несколько месяцев поодиночке и на осно­вании филерских показаний осуждены на каторжные работы.

Ликвидация этого отряда совпала с общим острым кризисом внутри Боевой Организации.

Утверждая программу деятельности последнего Центральный Комитет поставил условием выполне­ние ее до дня открытия Государственной Думы. Пред­виделось, что после открытия последней общая по­литическая обстановка в стране будет такова, что партия вновь будет вынуждена по политическим со­ображениям отказаться от применения террористиче­ских методов борьбы. Теперь день открытия Государ­ственной Думы, — 10-го мая 1906 г., — был уже совсем близок. Выборы всюду приносили победу про­грессивным партиям. Не было никакого сомнения в том, что Дума в подавляющем большинстве будет настроена оппозиционно, и не в одних только уме­ренно-либеральных кругах люди тешили себя надеж­дой на капитуляцию старой власти перед «волей на­родных избранников», впервые появлявшихся на арене политической жизни России.

Неизбежность близкой приостановки деятельности Боевой Организации становилась все более и более очевидной. А между тем намеченная программа ни в одной ее части осуществлена не была. Боевую Орга­низацию всюду преследовали неудачи. Вслед за «извозчиками», которые выслеживали Дурново, под удар попал второй основной отряд Организации, готовив­ший в Москве покушение против Дубасова. Азеф не дал Департаменту никаких указаний относительно этого отряда, но московская полиция самостоятельно напала на его след, — и только с большим трудом Са­винкову, который руководил подготовкой покушения в Москве, и его товарищам удалось ускользнуть от ареста.

{186} В виде дополнения к этому удару полное круше­ние потерпело и покушение на Мина и Римана. После получения от Азефа сведений о подготовке этих поку­шений Герасимов поставил на квартирах указанных офицеров особую охрану, которая получила инструк­цию из посетителей пропускать на свидания с ними только тех, кто лично известен. Незнакомые, как они себя не называли бы и какие мундиры они не носили бы, на свидания должны были быть пропус­каемы только после наведения о них надлежащих справок. В виду этих инструкций оба террориста, хо­тя они явились в офицерских мундирах и назвались весьма громкими фамилиями (один кн. Вадбольским, другой — кн. Друцким-Соколинским) на свида­ние допущены не были, — под предлогами случай­ного отсутствия Мина и Римана в их квартирах. Мун­диры и княжеские титулы помогли им только в од­ном отношении: они не были тут же задержаны. Но когда Яковлев («кн. Друцкой-Соколинский») через несколько часов попытался явиться к полк. Риману вторично, он был арестован: к этому моменту поли­ция уже установила, что он не то лицо, за которое себя выдавал.

Вся широко задуманная кампания Боевой Органи­зации опять грезила закончиться ничем, — и ее дея­тели склонны были этот факт воспринимать, как удар для их чести. Молодежь стремилась, во что бы то ни стало реабилитировать честь Боевой Организации и была готова идти на самые отчаянные предприятия. А. Р. Гоц носился с планом открытого нападения тер­рористов на дом, в котором жил Дурново: «боевики», одетые в особые «панцыри» из динамита, должны были силой прорваться внутрь дома и там взорвать себя, чтобы под развалинами здания похоронить Дур­ново и всех, кто был в его квартире. Этот план по разным соображениям был отвергнут. Но решено бы­ло совершить перегруппировку сил и напрячь все уси­лия для того, чтобы до открытия Думы произвести два основных покушения, — на Дурново и Дубасова.

{187} Руководство первым покушением теперь перешло в руки Савинкова. За дело Дубасова взялся «сам» Азеф.

Все усилия первого остались безрезультатными: на след отряда, которым он руководил, полиция напасть не смогла, но меры предосторожности, привитые для охраны Дурново, были настолько велики, что тер­рористам не удалось ни одного раза даже просто уви­деть его.

Более удачлив был Азеф. Покушение он назначил на 6 мая, — день рождения государыни. В тот день Дубасов, по своему официальному положение москов­ского генерал-губернатора, должен был обязательно быть в Кремле на торжественном молебне. На обрат­ном пути с этого молебна и должно было быть совер­шено покушение. Действовал Азеф крайне осторож­но: отправив вперед всех остальных участников покушения, сам до последнего момента оставался в Фин­ляндии. Судя по всему, покушение он действительно хотел довести до успешного конца. За неделю перед покушением от случайного взрыва в Москве выбыли из строя техники, и был потерян почти весь запас динамита. При желании Азеф имел полную возможность отказаться от покушения, и всем было бы ясно, что вина за неудачу падает на случайные причины. Вместо этого он в экстренном порядке принял меры, и образовавшаяся в организации пред­приятия брешь была заполнена.

Сам Азеф в Москву приехал только накануне на­значенного для покушения дня. Поездку эту он совер­шил с разрешения Рачковского и Герасимова, кото­рым он необходимость этой поездки мотивировал личными делами. О покушении на Дубасова при этом не было сказано ни слова.

В назначенный день покушение состоялась. Дубасов ехал в открытой коляске в сопровождении сво­его адъютанта гр. Коновницына. Около самого ге­нерал-губернаторского дома, на углу Чернышевского переулка и Тверской площади, мимо стоявших у {188} дворца часовых, к коляске прорвался член Боевой Органи­зации Бор. Вноровский и бросил бомбу, которая разор­валась под коляской. Взрывом был убит адъютант гр. Коновницын и сам Вноровский. Дубасов был вы­брошен из коляски, получил ушибы и несколько пора­нений, которые не представляли опасности для жизни, но требовали продолжительного лечения. Он ушел в от­пуск, из которого на активную службу так больше и не вернулся. Азеф, руководивший всем покушением, в момент взрыва находился совсем поблизости, в кон­дитерской Филиппова. Эта кондитерская немедленно после покушения была оцеплена полицией, которая хо­тела выяснить, нет ли там соучастников покушения. Азеф арестован не был: старый филер, руководив­ший проверкой задержанных посетителей кондитер­ской, знал его по прежним временам, как секретного сотрудника, и дал распоряжение об его освобожде­нии.

Это покушение, хотя и не полностью удавшееся, было единственным в активе Боевой Организации за этот период, — тем сильнее оно способствовало укреп­лению репутации Азефа. После письма Меньщикова, хотя Азеф и был реабилитирован полностью, червь сомнения все же закрался в души многих. Все были уверены, что в период организации убийств Плеве и вел. кн. Сергея он был искренним революционером. Но кое-кто начинал допускать возможность вступле­ния его в сношения с полицией после того, как эти покушения были осуществлены.

Хороший знаток людей, Азеф, несомненно чув­ствовал нарастание подобных настроений. Желание положить им конец и толкнуло его на тот риск, кото­рый был для него связан с участием в покушении против Дубасова. Он не ошибся в расчетах: это по­кушение на время реабилитировало его в глазах даже наиболее подозрительных революционеров.

Для достижения именно этого результата Азеф и шел на риск чрезвычайно неприятных объяснений с {189} Рачковским и Герасимовым. Эти объяснения не замед­лили последовать.

В России была традиция: каждое «порядочное» Охранное Отделение имело своего агента среди мест­ной террористической организации. К этому прилага­лись все усилия и на это не щадили никаких средств. Не иметь такого агента считалось своего рода призна­ком «дурного тона». Московское Охранное Отделение никто не имел права упрекнуть в нежелании считать­ся с традициями. Близко к самому центру местного боевого отряда оно держало своего старого и заслу­женного агента, — Зин. Жученко, которая имела от­ношение ко всем террористическим предприятиям, ор­ганизованным местными «боевиками». В состав цен­тральной Боевой Организации она не входила, но не­которых из ее деятелей знала и кое-какие сведения об ее деятельности, — особенно, поскольку это касалось Москвы, — по своему положению получать могла. Именно она за несколько недель перед тем навела московскую полицию на след группы Савинкова. Азеф держался осторожнее, с местной организацией ни в какие отношения не вступал. Но один из руководи­телей местных террористов, М. Сладкопевцев, случай­но встретил его на улице, узнал и после того, как покушение на Дубасова состоялось, рассказал своим ближайшим товарищам о том, что это покушение, несомненно, организовано «самим» Азефом. Жученко была среди тех, кто узнала эту новость от Сладкопевцева, и не замедлила сообщить ее в Охранное От­деление. Оттуда полетели телеграфные доклады в Пе­тербург. Они уже были получены в Департаменте, когда состоялось первое после этого покушения сви­дание Азефа с Рачковским и Герасимовым.

Это свидание носило бурный характер. Позднее Азеф рассказывал Бурцеву, что, указывая на него, Рачковский кричал:

«Это его дело в Москве!»

На это Азеф не без вызова ответил:

«Если мое, то арестуйте меня!»

{190} Рассчет его был ясен: он был уверен, что поли­ция побоится большого скандала. А скандал вышел бы действительно исключительным по своим разме­рам: Азеф не просто отрицал свою причастность к покушению на Дубасова; он утверждал, что действи­тельным организатором его был никто иной, как ука­занная З. Жученко. Трудно сказать, догадывались ли они о действительной роли друг друга, — но этими утверждениями они ставили своих полицейских руко­водителей в совсем невозможное положение: если бы это дело получило огласку, — что было неизбежным в случае ареста Азефа, — полиция не только потеряла бы двух своих важнейших сотрудников по пар­тии социалистов-революционеров; она должна была считаться с тем, что вскрытие провокаторской роли двух ее агентов в крупнейших террористических орга­низациях вызвало бы в стране настоящую бурю воз­мущения против полиции. А в тогдашней обстанов­ке, — это было всего за день — за два перед откры­тием первой Государственной Думы, — подобное разоблачение могло бы иметь огромные последствия и политического характера. И без того шаткое поло­жение правительства неизбежно сделалось бы совсем невозможным. В этих условиях Рачковский и Герасимов с точки зрения интересов тех групп, пред­ставителями которых они были, ничего иного делать не могли, как стараться потушить столь неприятное для них дело. Так они и сделали. Рассчет Азефа оправдался.

Официальной версией, по-видимому, была сделана та, за которую еще и теперь держится Герасимов в своих воспоминаниях.

«Возможно допустить, — пишет он, — что Жу­ченко принимала участие в организации этого поку­шения, но этим не исключается и предположение, что Азеф, будучи в течении многих месяцев свободным от службы в Департаменте Полиции, мог по поруче­нию партии организовать покушение, а сорганизовав его, расстроить ему уже не удалось. Кажется, {191} только одно не подлежит сомнению, — что как Азеф, так и Жученко, знали о подготовлявшемся покушении, но по соображениям шкурного характера они о нем не доносили, так как уже были на подозрении у пар­тии».

Эта версия во всех ее частях не соответствует дей­ствительности: Жученко к покушению на Дубасова никакого отношения не имела. О нем она узнавала стороной, из вторых и третьих рук, и о том, что узнавала, она «честно» сообщала своему начальству. На ее совести лежит достаточно ее собственных пре­ступлений, чтобы существовала необходимость взва­ливать на нее ответственность также и за чужие грехи. Что же касается до роли Азефа, то ее действитель­ный характер ясен из предыдущего. Позволительно сомневаться, чтобы сами Герасимов и Рачковский брали в серьез эту ими созданную версию: они имели вполне достаточно материалов для суждения об Азе­фе и были достаточно опытными в подобных делах людьми, чтобы могли действительно, — а не для вида только, — принять подобное противоречивое объяснение.

По их поведению видно, что в действительности этим объяснением они и не думали удовлетворяться: факты свидетельствуют, что не после своего апрель­ского «ареста», а именно после данного объяснения из-за покушения против Дубасова, Азеф прекратил попытки ведения двойной игры и стал некоторое вре­мя послушным и старательным исполнителем пред­писаний своего полицейского начальства. Без причин он этого не сделал бы: очевидно во время этого объ­яснения он принужден был убедиться, что двойная игра в дальнейшем для него будет связана с весьма серьезными опасностями.

Конечно, во время этого же объяснения ему при­шлось заплатить «выкуп» за свое участие в деле Ду­басова: таким выкупом явилась голова Савинкова. Роль последнего полиция преувеличивала, считая его главной организаторской силой Боевой Организации.

{192} Азеф в своих первых беседах с Герасимовым всеми силами поддерживал эту версию. С тем большей на­стойчивостью Герасимов потребовал теперь его выда­чи. Азеф на это пошел, — и не его вина, если Савин­ков все же смог спастись от приготовленной для него петли.

10-го мая при общем ликовании столицы откры­лась Государственная Дума, — первое в истории Рос­сии представительное учреждение. Оппозиционные партии имели в ней подавляющее большинство. В Центральном Комитете социалистов-революционеров была предрешена приостановка террора на время су­ществования этой Думы. Формальное объявление об этом решении было отложено до Совета партии, — совещания членов Центрального Комитета с предста­вителями местных крупнейших организаций. Член Центрального Комитета Азеф был в курсе этих реше­ний Центрального Комитета. Это не помешало ему за несколько дней до открытия работ Совета партии на­править Савинкова в Севастополь для организации там покушения против адмирала Чухнина, который в конце 1905 г. жестоко подавил волнения в Черномор­ском флоте. Начиная от самого Петербурга и Савинков и его помощники были взяты под наблюдение лучшими филерами петербургской охранки. Арест их должен был быть произведен на юге: таким путем должна была быть отведена возможность подозрения против Азефа; с другой стороны, там, на месте долж­ны были быть найдены такие данные для обвинения, чтобы Савинков не смог ускользнуть от смертного приговора.

Случай помог осуществлению этих полицейских планов: через два дня после прибытия Савинкова в Севастополь местными социалистами-революционера­ми было организовано покушение на коменданта горо­да, ген. Неплюева. Савинков и его товарищи к этому делу никакого отношения не имели, — и поли­ции это было превосходно известно. Тем не менее, они были арестованы и преданы по этому делу военному {193} суду. Смертный приговор был обеспечен. Но другой «случай» спас Савинкова: примчавшимся из Петер­бурга товарищам-членам Боевой Организации уда­лось организовать смелый по замыслу и по выполне­нию побег. Переодетый в солдатскую форму, Савин­ков был выведен из тюрьмы и благополучно выбрался за границу. Без главного обвиняемого процесс поте­рял свою остроту, и никто из остальных подсудимых не получил смертного приговора. А Савинков, после короткой передышки заграницей к осени был на своем старом посту в рядах Боевой Организации. В жизни последней за эти месяцы произошло много перемен. Савинков поспел как раз ко времени, чтобы помочь Азефу, — тому, кто его предал, — в осуществлении плана общего упразднения Боевой Организации.

 

 

{194}

 

ГЛАВА XII