Азеф и боевая организация при Гершуни

 

Все это время Азеф жил в Берлине, объясняя свое пребывание здесь служебной командировкой от Все­общей Компании Электричества, которая предполага­ет дать ему более крупный пост и теперь отправила его в Берлин для усовершенствования по специаль­ности. Это объяснение, конечно, не соответствовало действительности. Командировку в Берлин он имел только от Департамента Полиции, — на берлинских же заводах, как это видно из документов, он работал бесплатно, — для того, чтобы иметь возможность маскировать этой работой действительные причины своего пребывания в Берлине.

С внешней стороны для полиции Азеф в это вре­мя работал с большим старанием. Его письма в Де­партамент полны имен и фактов. Выдерживал он их в стиле человека, целиком сливающего себя с делом розыска. Себя и полицию он часто объединял в одно общее местоимение «мы»: «мой приезд туда много даст нам во всех отношениях», «поездка моя в Париж и Швейцарию была очень полезна для нас». Време­нами у него прорывалось даже что-то похожее на на­строения соревнования с революционерами. Так, со­общая подробности относительно организованного Гершуни транспорта заграничных изданий и давая {59} указания, как будет лучше этот транспорт арестовать, Азеф прибавляет: «а то уж больно хвалится Гершу­ни, что замечательный он путь устроил».

Но это — только внешняя сторона. В действи­тельности именно с этого времени он начинает вести двойную игру, утаивая от Департамента целый ряд весьма важных для последнего сведений: сопоставляя его доклады в Департамент, — для этого времени они сохранились полностью, — с тем, что известно об Азефе по рассказам из революционного лагеря, можно совершенно точно установить, что Азеф в этот период систематически скрывал от полиции все, отно­сившееся до боевой деятельности Гершуни. Он, преж­де всего, в своих докладах умолчал о том, как ставил­ся вопрос о терроре во время переговоров относитель­но объединения. Как сказано выше, об этом тогда го­ворилось подробно, — а В. М. Чернов, единственный из оставшихся в живых участников тогдашних совеща­ний, считает даже, что Азеф не мог не знать и кон­кретных планов Гершуни, — его намерения направить первый удар против Сипягина. Обо всем этом в до­кладах Азефа нет и звука.

С еще большей определенностью эта тактика умол­чаний выступает после убийства Сипягина. По соб­ственному признанию Азефа, о роли Гершуни в этом деле он узнал от Гоца «уже через несколько дней» после выступления Балмашева. Так как известно, что Гоц был в Берлине и останавливался на квартире Азефа 17-18 апреля 1902 г., то нет никакого сомне­ния, что признание Азефа относится именно к этим дням. А между тем в течение последующих пяти не­дель, т. е. в течении всего того времени, пока Гершуни оставался в пределах России, Азеф в своих докладах Департаменту пытался убедить последний в непричастности Гершуни к этому делу: он настаивал, что Гершуни слишком увлечен работой по созданию партии, чтобы пускаться в авантюры с террором и высказывал уверенность, что покушение организовано какой-то самостоятельной террористической группой, {60} которая не связана с эмиграцией. И только в конце мая, когда Гершуни уже выбрался заграницу, Азеф начал осторожно подготовлять Департамент к своему сообщению о причастности Гершуни к Боевой Органи­зации. Он создает особую версию о том, при каких условиях ему удалось об этом узнать: как он предло­жил Гоцу 500 руб. на нужды Боевой Организации и как в ответ на это Гоц предложил ему эти деньги пе­редать непосредственно Гершуни, который должен приехать со дня на день. И только затем последовал рассказ о свидании с Гершуни, из которого Азеф, якобы, совершенно точно узнал о роли Гершуни в Боевой Организации.

Один из полицейских мемуаристов, Л. А. Ратаев, в течение ряда лет руководивший полицейской рабо­той Азефа, подводя позднее итоги своим сношениям с последним приходит к выводу, что причиной «измены» Азефа — старого и преданного полицейского агента, — было его знакомство с Гершуни: последний, по мнению Ратаева, обладал способностью увлекать и почти гипнотизировать людей; под такое то его гип­нотическое влияние подпал и Азеф.

Едва ли это объ­яснение верно. Из позднейших признаний Азефа мы знаем, что он соглашался предать Гершуни, но только не сошелся относительно платы: обстоятельство, которое невозможно согласовать с версией о гипнотиче­ском влиянии. Дело обстояло проще: в то время на дружбе с Гершуни держалось все положение Азефа в партии. Ему верили остальные потому, что знали о доверии к нему Гершуни. Арест Гершуни легко мог вызвать подозрения против Азефа, — а такие подо­зрения, если даже не говорить об опасности для жиз­ни, неизбежно влекли за собой потерю исключительно легкого и хорошего заработка. Едва ли можно сомне­ваться, что именно по этим соображениям Азеф берег тогда Гершуни.

Встречи последнего с Азефом состоялись в первой половине июня в Швейцарии. Гершуни был увлечен успехом и полон самых смелых планов. Он намечал {61} покушения против нового министра внутренних дел Плеве, харьковского губернатора Оболенского, кото­рый только что подавил крестьянские волнения, при­менив при этом массовые порки, а также против Зубатова. К участию в обсуждении всех этих проектов он привлек Гоца и Азефа. Последнего он вообще на­стойчиво втягивал в работу Боевой Организации и в частности в работу по устройству в Швейцарии ди­намитной мастерской. Азеф брался за все эти дела, активно участвовал во всех переговорах... Но поло­жение, в которое он попадал, его явно смущало: он еще не привык к двойной игре. В Департамент он пи­сал: «нам необходимо лично повидаться для перегово­ров относительно моей дальнейшей практики. Мое по­ложение несколько опасно. Я занял активную роль в партии социалистов-революционеров. Отступать те­перь уже невыгодно для дела, но действовать тоже не­обходимо весьма и весьма осмотрительно».

Из того, что ему стало известным во время разго­воров с Гершуни, он о многом сообщил Департаменту: о планах покушений на Плеве и на Зубатова, о пере­говорах по устройству динамитной мастерской, и т. д. Но сообщил все же далеко не обо всем. Так в его докладах нет ни звука о проекте покушения на Обо­ленского, — а именно это покушение, как совершенно точно знал Азеф, Гершуни решил выполнить в пер­вую очередь, отправившись из Швейцарии в Харьков и Киев. Далее, рассказав подробно про переговоры с И. И. Мейснером относительно устройства динамит­ной мастерской, Азеф умолчал, что Мейснер от сде­ланного ему предложения, в конце концов, тогда отка­зался; лиц же, которые взялись за это дело, и работой которых Азеф тогда руководил, он в своих докладах совсем не назвал.

Но самым характерным в его докладах являются его сообщения о роли Гершуни. Отрицать причаст­ность последнего к Боевой Организации теперь стало невозможным: об этом знали слишком многие. Азеф теперь ее и не отрицает, но он настойчиво стремится {62} убедить Департамент, что роль Гершуни в терроре только вспомогательная: он собирает деньги, вербует молодых террористов и пр. Главными же руководи­телями всех террористических предприятий, по его утверждениям, являются какие то неизвестные ему не­легальные революционеры. Причины такого поведения ясны: Азеф хотел, продолжая беречь Гершуни, как главную свою опору в партии, предавать второсте­пенных работников Боевой Организации, изображая их перед Департаментом за главных ее руководителей.

Департамент согласился с доводами Азефа о не­обходимости личного свидания, и в июле 1902 r. Азеф приехал в Петербург. Там в это время про­изошли большие перемены в руководящем составе Департамента Полиции. Только что назначенный дирек­тором Департамента Лопухин при полном одобрении Плеве привлек к руководству делом политического ро­зыска Зубатова и всех его ближайших помощников. Решено было все внимание направить на усиленное развитие секретной агентуры. Азеф, который имел возможность подойти к самому центру Боевой Орга­низации, был желанным гостем. Все его сомнения бы­ли рассеяны. Вопрос о нем был доложен самому Пле­ве, и последний прямо потребовал, чтобы Азеф, совершенно не считаясь ни с какими правилами, суще­ствовавшими в Департаменте для секретных агентов, постарался войти в партийный центр и в Боевую Организацию (Департамент Полиции во всех официальных заявле­ниях позднее настаивал, что ему совершенно не было из­вестно о причастности Азефа в тот период к Боевой Орга­низации. Между тем в секретной справке, составленной Де­партаментом в феврале 1909 г., совершенно определенно гово­рится: «по требованию Плеве и руководивших в Департаменте Азефом лиц, он вошел в центральную организацию и в боевую группу». Эта справка была сохранена Департаментом в стро­жайшем секрете. В 1917 г. следователь Чрезвычайной Следственной Комиссии Кореньев задал вопрос относительно этого места «справки» одному из лиц, причастных к составление» последней, — а именно Климовичу. Последний ответил; «я не могу точно указать, откуда именно почерпнуты включенные в справку сведения о требованиях, предъявленных покойным министром Плеве о том, чтобы агентура Департамента про­никла и в боевую группу социалистов-революционеров. Пола­гаю, что это могло быть включено в справку со слов старослужащих Особого Отдела, — в частности Пешкова, которому были известны требования Плеве».).

{63} Боевая Организация уже в этот период была уч­реждением, в организационном отношении вполне ав­тономным. Ее единоличным руководителем был Гершуни, который в меру необходимости приискивал и привлекал к той или иной работе помощников. Мето­ды его работы были элементарно просты. Во время своих разъездов по России, которые он совершал по общепартийным делам, он специальное внимание уде­лял вербовке людей, которые хотели и, по его мнению, могли принять участие в террористической борьбе. Их он так сказать «брал на учет», — иногда оставляя на старых местах, иногда заставляя отойти от общепартийной работы, а порою и убеждая выехать для большей безопасности заграницу. Ближе всего к ра­боте Боевой Организации в то время стояли П. П. Крафт и M. M. Мельников. Доверенным лицом заграницей был M. Р. Гоц.

В полном соответствии с этой организационной слабостью Боевой Организации, все ее выступления носили характер «коротких ударов». Никакой слож­ной подготовки не велось. Террорист действовал револьвером. В покушении очень многое зависело от импровизации, — блестящий талант которой был при­сущ Гершуни в полной мере. Зубатов впоследствии совершенно правильно говорил о нем, что он был «художником в деле террора» и часто действовал без предварительно разработанного плана, «по вдохнове­нию».

Такова была действительная роль Гершуни в Бо­евой Организации, — и о ней Азеф, конечно, был превосходно осведомлен. Но Департаменту он изоб­разил дело в совершенно ином виде, выдав Мельни­кова и Крафта за наиболее опасных террористов, а {64} Гершуни за их помощника. Соответственно с этим основное внимание Департамента было сконцентриро­вано на выяснении личностей и поимке именно Мель­никова и Крафта.

Получив разрешение Департамента подойти к центру Боевой Организации, Азеф уговорил Гершуни устроить совещание лиц, наиболее близко прикосно­венных к работе последней, — это было первое и единственное совещание этого рода, состоявшееся до ареста Гершуни. Собралось оно в Киеве, в октябре 1902 года. Участие в нем приняли Крафт, Мельни­ков, Азеф и подъехавший с некоторым запозданием Гершуни. Никто из них мемуаров об этом совеща­нии не оставил и никаких подробностей о нем мы по­этому не знаем. Известно лишь, что на нем обсуж­дался план покушения на Плеве: два всадника-офице­ра, — Григорьев (тот самый, который должен был совершить покушение на Победоносцева во время по­хорон Сипягина) и его товарищ Надаров, — должны были напасть на карету министра; один должен был убить лошадей и тем самым остановить карету; другой брал на себя министра. Само собой разумеется, осуществления этот план не получил: предупреж­денный Азефом, Департамент взял означенных офи­церов под бдительное наблюдение.

На киевское совещание Азеф, конечно, поехал не один: его сопровождало несколько опытнейших филе­ров, которым Азеф и «показал» всех участников со­вещания. Арестов в Киеве никаких произведено не было, но за Мельниковым и Крафтом началось особо тщательное наблюдение и в течении ближайших ме­сяцев они были арестованы. Наблюдение за Гершу­ни было менее тщательным, аресту его не придавали столь большого значения, — и ему удалось вскоре ускользнуть от следовавших за ним филеров.

Кроме поездки в Киев на совещание, Азеф зимою 1902-03 г. г. совершил ряд других поездок по России, — в Москву, Харьков, Саратов и т. д., всюду приез­жая в сопровождении филеров. Результатом его {65} визитов повсюду бывали аресты. Основной же его ба­зой в этот период был Петербург. Здесь Азеф был представителем «общепартийного центра» и в каче­стве такового ставил перевозку литературы через Финляндию, сносился с писателями народнического направления, которые доставляли материал для «Ре­волюционной России», — с Пешехоновым, Мякотиным, Клеменсом, Иванчиным-Писаревым и др.; соби­рал данные об образе жизни Плеве и т. д. На его же плечах лежала и вся местная работа, — Пешехонов свидетельствует, что Петербургский комитет социали­стов-революционеров тогда вообще состоял из одного только Азефа. В силу этого последнему пришлось за­ниматься такой мелкой работой, как сношения с мо­лодыми студентами-пропагандистами, желавшими ве­сти пропаганду с.-р. идей в рабочей среде. Эта по­следняя деятельность в жизни Азефа едва не сыграла роль той «апельсинной корки», на которых спотыка­лось так много «великих людей».

Среди молодежи, свести знакомство с которыми пришлось на этой почве Азефу, был один совсем юный студент, некто Н. Крестьянинов. Представле­ния о революции и революционерах у него были са­мые наивные, романтические. Революционеров он представлял в виде «изящных молодых людей с блед­ными, благородными лицами». Судьбе захотелось, чтобы первым революционером, с которым свели это­го желторотого романтика, был Азеф. Впечатление было, конечно, очень сильное, — по закону контрастов. Внешность Азефа, как говорит Крестьянинов, ему запомнилась навсегда: «угловатая неинтеллигентного склада голова, с темными подстриженными щетиной волосами, низко набегавшими на узкий лоб, большие выпуклые непроницаемые глаза, медленно скользив­шие по лицам присутствующих, производили какое то странное, несколько неприятное впечатление... Но от всей грузной, тяжело поместившейся на стуле фи­гуры, от бронзового, как мне показалось, неподвиж­ного лица веяло силой и хладнокровием...»

{66} Азеф предложил Крестьянинову заняться пропа­гандой среди рабочих, — род деятельности, с кото­рой обычно начинали все революционеры тех лет. Но рабочий кружок, данный им Крестьянинову, не при­надлежал к числу обычных: он был организован Охранным Отделением из агентов последнего. Это Охранное Отделение, оказывается, находилось в тупи­ке: оно не хотело допустить существования кружков, в которых с его ведома рабочим внушались бы рево­люционные идеи, — но в то же время не могло не оказать помощи Азефу, положение которого в партии было бы поколеблено, если бы ему не удалось нала­дить хотя бы нескольких рабочих кружков. Исход был найден: кружки составлялись из двух-трех аген­тов полиции, которые обязаны были всю, получаемую от партийного пропагандиста нелегальную литерату­ру не читая сдавать по начальству. При таком положении, казалось полиции, будут и овцы целы, и вол­ки сыты: пропагандист аккуратно приходил в кружок, читал там свои лекции и передавал разные брошюры; а по окончании лекций «пропагандируемые» агенты являлись по начальству, докладывали, как прошел вечер, и сдавали непрочитанной всю полученную ли­тературу. Уверенность среди пропагандистов, что они ведут партийную работу, создавалась; в письмах за­границу Азеф эти свои достижения, конечно, реги­стрировал, — и в то же время никакого «потрясения основ» не происходило, с точки зрения полиции де­ятельность пропагандистов была вполне безопасна и потому, поскольку она не выходила за указанные пре­делы, пропагандистов можно было не трогать.

Все было рассчитано хорошо, но в деле с Крестьяниновым сорвалось: член кружка рабочий-провока­тор Павлов почувствовал симпатию к новому молодо­му пропагандисту; «собачья» работа провокатора ему опротивела, — тем более, что «старший сыщик» его чем то обидел; в результате — после первого же по­сещения Крестьяниновым кружка, Павлов рассказал ему о своей службе в полиции, о действительном {67} характере подобных кружков и о своем желании вер­нуться к «честной жизни». При дальнейших встречах Павлов сообщил ряд таких деталей, которые убедили Крестьянинова в том, что в партии имеется крупный предатель и что этим предателем является никто другой, как Азеф.

— Охранникам о вашей партии все, брат, извест­но, — говорил Павлов, — у вас есть кто-то из глав­ных. Все обсасывает. Ваши думают, что все шито-крыто, а там смеются... Вот, например, я сегодня слышал, что у вас есть склад электрических принад­лежностей — Энергия... там вы храните оружие, ли­тературу. Охранное его не арестует, потому что там сидит уже кто то из агентов, значит, ваше оружие и литература никуда не убежит.

Склад «Энергия» был организован Азефом вместе с двумя его старыми товарищами по Дармштадту, искренне преданными революции, и был одним из главных опорных пунктов организации социалистов-революционеров в Петербурге.

Подобное открытие могло ошеломить и весьма опытного, бывалого человека; юный же Крестьянинов, естественно, был совершенно раздавлен. Он чув­ствовал, что безнадежно запутался в сетях, раскину­тых провокаторами, что его скоро арестуют, — и в то же время ничего не мог предпринять для разоблаче­ния провокации, так как все, к кому он обращался, относились к его рассказам, как к бреду нервнобольного. Он и на самом деле был в это время болен: его мучили кошмары. Ему все же удалось добиться со­ставления небольшой комиссии для расследования его сообщений. В эту комиссию вошли видные писатели, примыкавшие к партии: Пешехонов, Гуковский. Они выслушали Крестьянинова, который рассказывал, как он сам признает, сбиваясь и путаясь и только по­том уже сообразил, что многого важного он вообще не рассказал. Этим сбивчивым рассказом противо­стояли «немногословные, но совершенно отчетливые» объяснения Азефа. Правда, как это ясно теперь, при {68} более внимательной проверке эти «отчетливые объ­яснения далеко не полностью подтвердились бы, но судьи были мало опытны в подобных вопросах, мно­гое принималось на веру; партийный центр на их за­прос дал самый лучший отзыв об Азефе: он стоит «вне всяких подозрений». В результате судьи почув­ствовали себя почти виноватыми перед «невинно за­подозренным» Азефом и как должное принимали упреки, которые к концу «суда» стали вполне опреде­ленно звучать в заявлениях Азефа:

«Этому молодому человеку еще простительно оши­баться, но вам, вам, пожилым людям...» — укориз­ненно начинал и не договаривал Азеф.

Азефу удалось выйти из суда полностью реабили­тированным, но было ясно, что судьба его висела на волоске.

Приблизительно в это же время опасность прова­ла подошла с другой стороны. Как рассказано выше, Азеф выдал полиции план нападения двух офицеров на Плеве. За этими офицерами в течение почти пол­года велась тщательная слежка, но она дала очень ма­ло результатов. 21 февраля 1903 г. их арестовали: на этот день был назначен царский парад, в котором должны были принять участие и эти офицеры, и по­лиция боялась, как бы они не совершили покушения на царя. На допросах полиция осторожно приоткрыла перед ними краешек завесы над тем, что она знала. Григорьев и его невеста были совершенно раздавле­ны: полиция оказалась осведомленной о том, что на­мечалось совсем в небольшом кружке лиц. Уже через два-три дня после ареста они начали давать «откро­венные показаниям, назвав всех, с кем имели сноше­ния. Держать в тайне эти признания Департамент не мог: допросы велись в присутствии представителя прокурорского надзора, и при том показания эти должны были лечь в основу готовившегося процесса Боевой Организации. А в таком случае приходилось производить аресты лиц, в этих показаниях назван­ных. В числе их имелись люди, близко связанные с {69} Азефом, — например фельдшерица Ремянникова, на квартире которой Азеф часто бывал. Тот факт, что эти аресты, захватывая людей, с которыми Азеф был близко связан, не трогали его самого, неизбежно на­влекал на него некоторые подозрения, — и Азеф очень сердился на полицию за это мало бережное к нему отношение.

Была недовольна и последняя: руководители ее, — Зубатов и Лопухин, — уже поняли, что Азеф гово­рит им далеко не все, что знает, — что он умалчива­ет, как писал потом Зубатов, «об очень серьезном». Это было сказано даже слишком мягко: Азеф в это время умалчивал перед полицией о самом главном, что тогда последнюю интересовало, — о роли Гершуни в Боевой Организации и о своих с ним сношениях.

Вопрос о последнем приобрел для Департамента исключительно большое значение. Из показаний Гри­горьева и Юрковской ему впервые стала ясна роль Гершуни. На докладе о следствии по делу Григорьева царь заявил, что «озолотит» того, кто произведет арест Гершуни. Плеве рвал и метал: вызвав к себе Зубатова, он заявил ему, что отныне карточка Гершу­ни будет стоять у него на столе до того момента, когда его арестуют, — как постоянное напоминание о важ­ности этого дела. Фотографии и приметы Гершуни были разосланы по всем розыскным учреждениям. Был пущен слух, что за его голову дадут премию — пятнадцать тысяч. Поиски велись по всей России, и в целом ряде мест производили аресты лиц, имевших несчастье быть похожими на Гершуни. А последнему все удавалось ускользать.

Естественно, что Зубатов наседал и на Азефа, требуя от последнего помощи в этом деле. Азеф имел полную возможность это сделать. Позднее он при­знался Бурцеву, что соглашался выдать Гершуни, но требовал за это 50 тыс. рублей, — не меньше: обе­щание царя «озолотить» того, кто арестует Гершуни, он, очевидно, знал и предпочитал, чтобы «озолочен» был он сам, а не его начальство.

{70} Едва ли может быть сомнение, что именно на этой почве развернулся конфликт между Азефом и его патроном — Зубатовым. Последний «открыто выразил Лопухину свои сомнения в допустимости» практикуемой Азефом системы умолчаний. Специаль­но в целях воздействия на Азефа было устроено его свидание с Лопухиным, но и оно не помогло: на пре­тензии Департамента Азеф отвечал контр-претензиями за недостаточно бережливое отношение к его со­общениям. Подводя итоги работе Азефа, Лопухин писал 1 марта 1903 года Ратаеву: «он был нам поле­зен, но меньше, чем могли ожидать, вследствие своей конспирации, — к тому же наделал много глупостей, — связался с мелочью, связи эти скрывал от нас, теперь эту мелочь берут, а та, того гляди, его прова­лит. Он теперь все время около провалов, ходит по дознаниям и не будь прокуратуры, с которой мы спе­лись, скандал давно произошел бы». Было решено от­командировать Азефа заграницу: «через неделю он вернется на старое пепелище», — прибавлял Лопухин в том же письме.

Эта неделя затянулась... Не сговорившись с Зу­батовым об условиях выдачи Гершуни, Азеф поехал в Москву на свидание с последним. Свидание это со­стоялось приблизительно в конце марта на квартире инженера Зауера, знакомого Азефа еще по Дармштадту, который в это время занимал место помощ­ника директора московской электрической станции общества 1886 г. Его квартирой Азеф пользовался для особо важных встреч. Свидание было обставлено очень конспиративно и, по-видимому, осталось совер­шенно неизвестным для полиции: Гершуни и Азеф прожили у Зауера в течении 3 дней, никуда не выхо­дя из его кабинета. Именно во время этого свидания состоялась передача Азефу всех партийных связей, которые были в распоряжении Гершуни: последний назначил Азефа своим преемником по всем делам — и, прежде всего по делам Боевой Организации. Несомненно, во время этого же совещания было принято {71} решение о покушении против уфимского губернатора Богдановича, по приказанию которого незадолго пе­ред тем был произведен расстрел безоружных рабо­чих стачечников в Златоусте: по крайней мере несо­мненно, что непосредственно же после этого свидания, только с заездом в Орел для свидания с Брешковской, Гершуни выехал в Уфу.

К этому покушению Азеф был им привлечен в качестве ближайшего по­мощника: он должен был снестись с намеченными Гершуни террористами-исполнителями, которые жили где-то в Западном крае, и переправить их в Уфу. Азеф за поручение взялся и выполнил его точно, но помощь приезжих исполнителей оказалась ненужной: приехав в Уфу, Гершуни узнал, что местными соци­алистами-революционерами во главе с В. В. Леоновичем не только проведено необходимое предваритель­ное наблюдение за Богдановичем, но и найдены испол­нители, — местные — железнодорожный рабочий Дулебов и интеллигент «Апостол», настоящее имя ко­торого в печати до сих пор не названо. Их план был санкционирован Гершуни и удачно приведен в испол­нение: 19 мая 1903 г. около полудня к Богдановичу, по своему обыкновению прогуливавшемуся в укромном углу соборного сада, подошли два молодых человека и, вручив ему приговор Боевой Организации, бук­вально расстреляли его из браунингов, а затем перепрыгнули через низкую ограду сада и скрылись в ло­щинке, которая вела от расположенного на горе го­рода к реке. Все поиски оказались безрезультатными. Было произведено много арестов, но никаких следов действительных исполнителей найти не удалось.

Так много раз счастливо ускользавший из хитро расставленных сетей, Гершуни попался почти случай­но. Из Уфы он выбрался вполне благополучно. Успел написать и переслать заграницу подробное описание события в Уфе и официальное заявление о нем от имени Боевой Организации. Повидался в Саратове кое с кем из единомышленников и пробирался загра­ницу полный планов на будущее. На свою беду по {72} пути он решил заехать в Киев, — хотя знал, что этот город для него особенно опасен. С дороги дал туда условную телеграмму, указав время своего прибытия. Случайно эту телеграмму подглядел маленький провокатор — студент Розенберг, который даже не дога­дывался, о ком идет речь. Этой нити было достаточно для местной полиции. На указанной в телеграмме пригородной станции была устроена засада. Когда вечером 26 мая подошел указанный поезд, из него вышел хорошо одетый мужчина в фуражке инженера и с портфелем под мышкой. Сначала он медленно по­шел вдоль поезда, делая вид, что осматривает колеса и в то же время оглядываясь по сторонам. Филеры не двигались с мест. Поезд, свиснув, ушел. Гершуни вышел на улицу и приостановился, якобы оправляя шнурки на ботинках, — а на самом деле осматриваясь по сторонам: нет ли подозрительных симптомов.

Их было — увы — больше чем достаточно: весь район был полон филеров. Взгляд Гершуни они поймали и по нему узнали, что это тот, кого они ищут: «наш, — бросил старший филер, — глаза его, с косинкой». Заметив слежку, Гершуни подошел к ларьку с фрук­товыми водами и выпил стакан лимонада. Филеры заметили, что он волновался, рука дрожала и едва держала стакан; Гершуни чувствовал, что на его шее затягивалась петля. Через несколько минут он был арестован, закован в кандалы и отправлен в Петер­бург, где его ждали крепость, военный суд и смерт­ный приговор, замененный бессрочной каторгой...

Азеф в это время был заграницей. Он боялся, что полиция заподозрит его в причастности к покуше­нию, а потому уже в мае послал своему начальнику, Ратаеву, какую то незначительную по содержанию те­леграмму из Берлина: он на всякий случай обеспечи­вал свое alibi.

 

ГЛАВА VI

 

Охота за Плеве

 

Во время своего последнего приезда заграницу, в начале 1903 г., Гершуни оставил у Гоца, который был его постоянным поверенным по всем делам, — и спе­циально по делам Боевой Организации, — свое, так сказать завещание; подробный обзор всех связей по­следней, адреса, явки, пароли и т. д., — а так же список лиц, которые предложили себя для работы в Боевой Организации. В случае ареста Гершуни, со­гласно этому завещанию, во главе Боевой Организа­ции должен был стать Азеф. Гоц полностью одобрял этот выбор Гершуни, а потому вполне понятно, что когда в июне 1903 г. на женевском горизонте появил­ся Азеф, то он был встречен Гоцем и близкими к не­му людьми, как признанный новый вождь Боевой Ор­ганизации, который должен увеличить славу послед­ней. И он не спеша принимал дела.

На очереди в это время с особой остротой встал вопрос о покушении против Плеве.

Незадолго перед тем разразился известный анти-еврейский погром в Кишиневе. В течение двух дней, — 19-20 апреля 1903 г., — организованно руководимые толпы погром­щиков беспрепятственно разрушали еврейские дома, грабили магазины, насиловали женщин, убивали, — не щадя ни возраста, ни пола. Ни полиция, ни вой­ска не делали попыток прекратить погром.

С их {74} стороны громилы, наоборот, нередко слышали слова пол­ного одобрения и поощрения. За то в тех случаях, когда группы евреев пытались оказывать сопротивле­ние, полиция обнаруживала свое существование: раз­гоняла группы самообороны, производила аресты, не церемонилась пускать в ход оружие. Убитые состави­ли много десятков, — общее количество пострадавших исчислялось сотнями.

Главным виновником все считали Плеве, который считал анти-еврейские погромы полезным средством для борьбы с революционным движением и открыто высказывал эту точку зрения в доверительных беседах с представителями администрации.

Впечатление, произведенное известиями о погро­ме, было огромным, — как в России, так и заграни­цей: ведь этот погром действительно воскрешал самые худшие призраки средневековья. Огромное впечатле­ние произвел он и на Азефа. Последний не был евреем-националистом.

В воспоминаниях московского раввина Мазе рассказано, как насмехался Азеф над еврейской религией, над обычаями и обрядами, как мало он придавал значения своей связи с еврейским народом. Но евреем он себя все же чувствовал. Судя по всему, особенно прочно в нем жили воспоминания о тяжелых годах детства: Ивановская рассказывает, что во время их встреч в Варшаве и Вильно, как бы серьезна ни была тема их разговоров (а они встреча­лись там в период подготовки покушения на Плеве), Азеф никогда не пропускал ни одного из тех босоно­гих уличных торговцев — еврейских мальчишек, кото­рых так много бегало по улицам этих городов, — без того, чтобы не купить у него чего-нибудь на грош или два. И его глаза, так часто глядевшие «холодными, на выкате», наверное, именно в эти минуты чаще все­го становились похожими на обычные «грустные ев­рейские глаза». А ведь одной из самых жутких стра­ниц в рассказах о Кишиневе были сообщения о звер­ски убитых детях, — о грудных младенцах, которым разбивали головы ударами о стену.

{75} Как и вся Россия, Азеф ответственным за эти со­бытия считал Плеве и не скрывал своего возмущения против последнего. Так он держал себя не только в революционной среде, — где это возмущение было только общим настроением. Именно в этом смысле он вел беседы и со своим полицейским начальством. Еще до своего отъезда заграницу, под свежим впечатлени­ем от первых известий из Кишинева, Азеф имел разговор о них с Зубатовым и, по рассказу последнего, «трясся от ярости и с ненавистью говорил о Плеве, которого считал главным виновником» кишиневского преступления. И позднее, заграницей, в беседах со своим начальником по полицейской линии, с Л. А. Ратаевым, Азеф высказывался в том же духе. Нет ни­какого сомнения в том, что это обстоятельство оказа­ло решающее влияние на судьбу Плеве: если в других случаях Азеф, по соображениям корыстной выгоды более или менее пассивно допускал совершиться тер­рористическим актам, то в деле Плеве он активно при­лагал усилия к тому, чтобы довести его до успешного конца.

Но, конечно, огромную роль в поведении Азефа в деле Плеве играли и соображения «корыстной выго­ды». Раньше основным источником его доходов была касса Департамента Полиции. От революционных ор­ганизаций никаких доходов он не имел, — или имел доходы совсем незначительные. Революционная карь­ера ему была нужна постольку, поскольку она была необходимым условием карьеры полицейской. По­этому он с «чистой совестью» продавал секреты этих организаций. Теперь положение существенно меня­лось. В безотчетном распоряжении главы Боевой Ор­ганизации находилась касса последней, — а через эту кассу проходили многие тысячи. Из этой кассы ста­новилось возможным извлекать доходы более значи­тельные, чем те 500 р. в месяц, которые платила кас­са Департамента. И вполне естественно, что у Азефа начинают все большую и большую роль играть сооб­ражения об укреплении своего положения в {76} революционной среде, — говоря проще, о закреплении и на будущее возможности бесконтрольно пользоваться ре­волюционной кассой. А для этого обязательно необходима успешная деятельность руководимой им Бо­евой Организации: систематические неудачи послед­ней неминуемо должны были привести к замене его на руководящем посту кем-либо другим.

Создавалась исключительно «счастливая» для Азефа обстановка: «экономика» толкала его туда же, куда его влекло и «чувство». Убийство Плеве стано­вилось для него желательным со всех точек зрения.

Силы, которыми располагала Боевая Организация при вступлении Азефа в руководство ее делами, были достаточно велики: имелось много добровольцев, име­лись деньги. Вместе с Гоцем, который стал его ближайшим поверенным и советником по делам Боевой Организации, Азеф разработал план нападения на Плеве: было известно, что он регулярно ездит к ца­рю для докладов; нужно было проследить маршрут этих поездок, выяснить их дни и часы и произвести нападение на его карету на улице, с бомбами в руках, — наподобие того, как было организовано нападение на Александра II в 1881 г.

При этом плане покушение переставало быть ин­дивидуальным актом революционера-одиночки, кото­рому Боевая Организация оказывала только сравни­тельно небольшое содействие. Для его подготовки и исполнения теперь требовалась сложная организация, включающая в себя целую группу людей: наблюдение должны были вести специальные наблюдатели, играв­шие роль извозчиков, продавцов газет, мелких тор­говцев в разнос и т. д.; особые люди обслуживали «технику», — занимались изготовлением взрывчатых веществ и снаряжением бомб; особое значение приоб­ретала деятельность организаторов-руководителей, ко­торые согласовывали работу отдельных частей орга­низации и направляли ее. Непосредственный же акт покушения становился только конечным звеном боль­шой подготовительной работы, — и сам исполнитель {77} — только более или менее случайно выступавшим во вне представителем большого организованного кол­лектива.

План был заботливо продуман во всех деталях и принят. В первоначальный состав отряда, который должен был действовать против Плеве, вошли Е. С. Са­зонов, Б. В. Савинков, М. И. Швейцер, А. Д. Покотилов и два брата Мацеевских, — все молодежь, быв­шие студенты, за участие в студенческих волнениях 1899-1902 г. г. исключенные из высших учебных за­ведений. За суровость, с которою были подавлены эти волнения, в начале носившие чисто академический характер, правительство вообще заплатило очень до­рогой ценой: офицерский состав всех революционных организаций эпохи революции 1905 г., как социа­листов-революционеров, так и социал-демократов, — почти сплошь состоял из бывших участников этих вол­нений.

Никакого опыта боевой работы, никакой специ­альной подготовки члены вновь сформированной бое­вой группы не имели. Эти недочеты искупа­лись обилием молодого революционного энтузиазма, преданности делу и готовности к самопожертвованию. Опыт пришел только много позднее, — отравив ядом скепсиса первоначальные настроения, и тогда стало ясно, что в этом деле молодой энтузиазм много важ­нее со