Еще одно откровение с большого соленого озера

 

Вчера в Третьем Районном Суде Территории Юта война меж нашими друзьями – Бригамом и миссис XIX – приняла такой оборот, какого даже мы не могли предвидеть. В шесть часов вечера Бригам, при посредстве своих обладающих богатым воображением адвокатов, мистера Хемпстеда и мистера Киркпатрика, представил официальный ответ на иск его жены против Великого Всемогущего Пророка Запада.

Быстро проанализировав юридические документы Бригама, мы смогли определить его новую стратегию, имеющую целью победу в этой войне. В его непреклонном ответе утверждается, что он и Энн Элиза вовсе не сочетались браком 6 апреля 1868 года, как это заявлено в ее собственном иске. По словам Бригама (чья правдивость и объективность делают его вполне достойным нашей выдающейся публикации), Энн Элиза не является и никогда не являлась его законной женой. Он делает свое заявление из самых искренних и честных побуждений. Бригам трогательно объявляет о неизбывной преданности своей первой жене, носящей вполне соответствующее имя – Мэри Анджелл,^[117] которая и есть его ребро с десятого дня января 1834 года, когда они были счастливо обручены в старом Кертланде. Итак, будучи уже женат, Бригам никак не мог вступить во второй брак, не говоря уже о девятнадцатом сердечном союзе. Это ведь стало бы многоженством! Так что, видите ли, Ваша Честь, иск этой женщины не может быть принят по существу. Энн Элиза – и здесь мы должны привести уникальные выражения Пророка без изменений – «есть не что иное, как шлюха для общения». А как насчет давно пропагандируемого Бригамом обычая небесного брака? Это просто гедонистический религиозный ритуал, имеющий не более легальный статус, чем адюльтер, признается Пророк. Так кто же те женщины, что спят за скандально известными мансардными окнами Львиного Дома? Наложницы, все и каждая, да благословит их Господь, – так вещает Пророк.

Далее Бригам признает, что находился в незаконной связи с Мадам 19. Поэтому он почтительно просит Суд, по присущей ему мудрости, прекратить дело, чтобы он мог вернуться с миром к своей единственной жене, к этому, уже упомянутому нами ранее, Ангелу, и осуществить некое восстановление утраченного, так сказать, возмещение убытков. Мы с вами уже хорошо знакомы с тем, как это происходит.

Тем временем Энн Элиза, только что совершившая побег из мест заключения, иначе именуемых Территорией Юта, продолжает блистать по всей горной глубинке Америки, рассказывая о горестях своей супружеской жизни всякому, кто пожелает слушать (и заплатить пятьдесят центов). Эта сестра – хотя теперь она существо, отошедшее от их правил, – утонченная, словно лилия, и робкая, как утро в пустыне, мужественно собирает свою волю в кулак и выкладывает всю правду – это ее слово, не наше – о многоженстве. Как американцы, мы – каждый из нас – должны приветствовать ее смелость и ее призыв к освобождению, пока сама она, ничтоже сумняшеся, набивает свои карманы. Всем, кто усомнится в ее искренности или в ее мотивах, мы заявляем: «Устыдитесь! Разве женщина не имеет права перевести свое закабаление в жемчуга и изумруды? Бог помочь, сестра! Вперед, № 19! Доставь свои обращения в Вашингтон, к самому Президенту! И тогда мы сможем предсказать последнюю остановку на историческом пути Энн Элизы к свободе: БАНК!»

 

Так продолжаться не может

 

Том позвонил мне в полнейшей панике:

– Слушай, я насчет Джонни. Он исчез. Мне надо было поработать за конторкой в холле мотеля, так что я сказал, чтобы он побыл пока с собаками. Я вернулся, а его нет.

– Когда это случилось?

– Почти два часа тому назад. Я поездил вокруг, поискал, но ведь я даже не знал, с чего начать. Просто поездил взад-вперед по Сент-Джорджу. Аве Джордан! А ты где? Я звонил.

– В Месадейл звонки не проходят. А сейчас я в Канабе.

– Мне надо, чтобы ты домой приехал, прямо сейчас. Просто дело в том… – Он помолчал. – Джонни мог куда угодно попасть.

– Не волнуйся. Просто он такой, какой есть.

– Я тут просто с ума схожу. А вдруг с ним что-то случилось?

– Только не начинай так настраиваться.

– Я копам позвонил. Они решили, что я псих. Они сказали: «Давай-ка разберемся. Ты заявляешь о бегстве беглеца?» Они сказали, что ничего не смогут сделать в ближайшие двадцать четыре часа. Джордан, я ведь даже его фамилии не знаю.

Какая-то часть моего существа хотела сказать: «Том, возьми себя в руки. Мальчишка – перекати-поле. Он ушел, и тут ничего не поделаешь». А другая часть хотела ответить: «Я понимаю, понимаю» – и превратить это в разговор двух подружек, у которых глаза на мокром месте. Но ни то ни другое не казалось мне подходящим, и единственное, что я смог придумать, было: «Приеду, как только смогу».

 

Когда я зашел в бутербродную, Пятая уже закрывала, но у нее на голове все еще был полиэтиленовый берет.

– Что же ты мне не сказала, что мой отец взял тебя в жены?

Она зашла за прилавок за чашкой кофе. Медлила с ответом, наливая сливки, кладя в чашку сахар, размешивая его, ополаскивая ложечку. Взгляд у нее стал холодный, будто в глазах застыли кусочки льда из автомата для газировки.

– С какой стати я стала бы говорить тебе о самом ужасном дне моей жизни?

– Потому что моя мать сидит в тюрьме за то, чего она не делала.

– Ко мне это никакого отношения не имеет.

– Ты же была его женой!

Она прихлебывала кофе, обдуманно ставя слова одно за другим:

– Если ты считаешь, что, когда падчерицу насилуют, приставив ей к горлу нож, это можно назвать брачной церемонией, то, думаю, я и правда его жена. Но если ты так не считаешь – а я почему-то полагала, что уж ты-то никак не можешь так считать, – то ты сообразишь, что я нисколько не больше его жена, чем ты сам, осел несчастный. – Пятая принялась очищать стойку для сэндвичей и швырять в мойку подносы для их приготовления: грохот стоял ужасный, нержавейка гремела о нержавейку. – Ты думаешь, твоя жизнь пошла так уж сильно наперекосяк? Так знаешь что? Мою совсем набекрень перекосило.

– Ох ты господи, я же не знал!

– Ага, ну да, ты и понятия не имеешь о куче всякого дерьма. А теперь иди-ка сядь.

– Хорошо, ладно, только сначала…

– Нет, помолчи. Когда я закончу, тогда скажешь, идет? Сначала должна предупредить – все это просто воняет. Еще как! О'кей, давай приступим. Как я тебе говорила, я дала деру несколько месяцев назад. Просто удрала, поймала попутку сюда и устроилась на эту работу. Я знала, это безумие – останавливаться здесь. Надо было уехать из Юты. Только знаешь что? Я люблю свою мать. Или любила, или все еще люблю, или уж сама не знаю что. Во всяком случае, как я тебе говорила, я не могла ее там бросить, так что я думала, поеду туда и спасу ее. Да только каким гребаным способом я могла это сделать? У меня ведь ни машины, ни денег, ни вообще ничего. Но я все-таки думала, что это возможно. Ты сестру Карен знаешь?

– Завпочтой?

– Она здорово помогала мне в этом. Передавала мои письма маме так, что он их не видел. Я ей часто писала, говорила, что у меня все о'кей, что я недалеко и чтоб она держалась, что я за ней скоро приеду.

– Ну?

– Джордан, дай мне закончить. Так оно и шло несколько месяцев подряд, и я вроде как бы застряла на месте. А тут вдруг мама присылает мне это письмо, что она больна, по правде больна, может, даже помирает. Пишет, у нее сердечный приступ был или что-то вроде того, она неясно очень про это написала, только что Пророк сказал ей, вроде как ей недолго осталось. Когда я это письмо получила, я совсем с катушек слетела, пошла на окраину города и взяла машину до Месадейла. Когда пришла к маме в дом, она по правде обрадовалась и плакать начала, а я ей как бы: «Мам, я думала, ты болеешь?» А она вроде: «Ах это? Да мне уже лучше. Важно, что ты вернулась. Твой отчим будет ужасно рад тебя увидеть». И тут она пошла в большой дом – за ним. Когда они вернулись вдвоем, я просто помирала от страха, а он только сказал: «Я рад, что ты вернулась. Пожалуйста, оставайся столько времени, сколько захочешь». И так оно было до следующего дня. Я проснулась, и кругом все так спокойно, тихо, знаешь, какой покой и тишина в пустыне бывает, пока все не проснутся, а я лежала в постели и думала про это, и вдруг приходит мама и давай: «Сара, солнышко, мне надо с тобой кое о чем поговорить». Тут она и вывалила на меня эту новость. Она хотела, чтоб я вышла за него – за ее собственного мужа, – знать бы, а? Но она все это спланировала, или он спланировал, или кто-то еще. Мне точно пора было уходить, но, когда я открыла дверь, он уже стоял на крыльце. На нем был галстук-шнурок, и волосы он набриолинил и зачесал назад, и одеколоном надушился – пахло вроде как старой кожей, и был он не один.

– С Пророком?

– Ты догадливый. И у него была эта его улыбочка, от которой мурашки по коже: губы кривятся, зубы до десен видны, и так ясно было, что сейчас произойдет, что я просто завопила изо всех сил, орала: «Не хочу, ни хрена у вас не выйдет!» А мама, она отвела меня в свою комнату, велела мне успокоиться, а когда я не успокоилась, она меня ударила по щеке – не очень больно, но достаточно сильно, чтобы Пророк увидел, на чьей она стороне. А потом – ты не поверишь, что она сделала, я что хочу сказать: никто никогда не поверит, но это правда – она достала свое свадебное платье и сказала так это спокойненько и всякое такое: «А теперь, солнышко, надень вот это». Я с ней дралась, лягалась, кричала, чтоб она шла трахаться с ним сама. Тут раздался стук в дверь и появился сам Пророк. Сестра Кимберли, позволь мне на одно слово. Когда мы остались одни, он подошел очень близко и схватил меня сзади за шею, как хватают собаку. «Если не заткнешь свою долбаную пасть, я убью вас обеих – сначала твою мать, потом тебя». Богом клянусь, это его точные слова, не то чтобы я верила в Бога, но ты понимаешь, что я хочу сказать. А он дальше: «Я тебя укокошу, потаскуха маленькая. Не сейчас. И не завтра. Но я буду приходить за тобой, и ты проживешь в страхе всю жизнь, потому что будешь знать, что однажды ночью я появлюсь у твоей двери, и, когда ты ее откроешь, ты найдешь на пороге голову твоей матери в долбаном мешке».

Пятая замолкла. Глаза у нее были такие, будто она уже видела все самое дурное, что мог показать ей наш мир.

Потом она засмеялась:

– Вот так я вышла за него замуж. В тот вечер – в тот вечер, как его убили, – я сбежала из Месадейла. Я слышала все те крики в доме, только я не знала, что происходит, но это давало мне шанс убраться оттуда, так что я помчалась со всех ног по дороге прямо в ночь.

– И вот ты здесь.

– И вот я здесь. А знаешь, что в этом самое гребаное-перегребаное? Я все равно маму люблю. Джордан, мне ведь только пятнадцать. Я хочу ее вернуть. Я что, совсем шизанутая или как?

– Ты не шизанутая.

После этого мы с Пятой говорили о Пророке и Месадейле и еще о куче всякого дерьма. Если бы вам пришлось в ту ночь проехать мимо бутербродной, вы бы увидели сквозь зеркальные стекла горящие зеленовато-серебристые лампы и двоих ребят в кабинке у окна, едящих кукурузные чипсы, запивая их газировкой, рвущих на полоски бумажные стаканчики на столе и разговаривающих уже не первый час, как повсюду разговаривают двое ребят, когда им больше хочется побыть вне дома, чем отправляться спать.

– Еще только один вопрос, – сказал я. – С какой стати сестра Карен стала тебе так помогать?

– Ты что, так до сих пор и не понял?

– Чего не понял?

– Ты и правда не знаешь, да? Сестра Карен – проводник.

– Проводник?

– На нашей подземной железной дороге.^[118] Это она помогает девчонкам бежать.

 

~~~

 

АГЕНТСТВО «ЛИЦЕУМ» РЕДПАТА
Под Руководством Директора
ДЖЕЙМСА РЕДПАТА
ПРЕДСТАВЛЯЕТ
Миссис Энн Элизу Янг
Пресловутую 19-ю Жену!
Отступницу и Крестоносицу!

ЧИТАЮЩУЮ ЛЕКЦИИ НА ТЕМЫ:

МНОГОЖЕНСТВО У МОРМОНОВ!

ГАРЕМ БРИГАМА ИЗНУТРИ!

ЖИЗНЬ ПОЛИГАМНОЙ ЖЕНЫ!

И ДРУГИЕ ИСТИНЫ

О МНОГОЖЕНСТВЕ!

 

ТРЕМОНТСКИЙ ХРАМ

БОСТОН

• ТОЛЬКО ОДИН ВЕЧЕР •

19 ФЕВРАЛЯ, 1874

Вход Всего Пятьдесят Центов!

 

 

Девушка в СЛС

 

В номере 112 Том прикладывал пузырь со льдом к глазу Джонни.

– Что тут у вас происходит?

– Ничего особенного, придурок. А у тебя?

– Он напился, – объяснил Том. – И у него синяк под глазом. А еще я обнаружил у него вот это. – Он указал на дешевые золотые часы, лежащие на низком шкафчике.

– Откуда они у тебя?

– От одного парня. Оч' стран'. Он просто дал их мне. Стран', да?

– Да он еще собак перепугал.

Собаки наблюдали эту сцену, забившись на кровать. Электра волновалась, ее била дрожь; Джои тяжело и часто дышал.

– Джонни, где ты был?

– Нет смысла с ним разговаривать, – остановил меня Том. – Он абсолютно пьян. Слава богу, ты дома.

Строго говоря, я был не дома, но время было не очень подходящим для того, чтобы это подчеркивать.

– Что я могу сделать?

– Уложи его спать. Сегодня ему надо переночевать здесь.

– У кого-нибудь есть что-нибудь пожрать? – произнес Джонни. – Может, хрустящее кремовое?

– Пора спать, парнище. – Я вытащил Джонни из джинсов, свалил его на кровать и набросил на мальчишку одеяло. – Давай спи.

– Убить готов за Биг-мак, – сказал он. – Или за несколько маленьких м-маков. – Он ковылял в сон, слова выходили изо рта все медленнее. Джонни почмокал губами и с трудом выдавил последнюю идею за этот вечер: – Как думаешь, тут в автомате «сникерсы» есть? – И отрубился. Теперь проспит до зари.

Том сидел на краешке другой кровати, поглаживая ухо Джои. Ему бы следовало обозлиться на меня за то, что я принес столько волнений в его жизнь.

– Я по-настоящему беспокоился, – сказал он. – О вас обоих. Как ты думаешь, какой шут в него вселился? Может, он запаниковал потому, что тебя тут не было?

– Боюсь, это явление не одноразового порядка. У Джонни полно проблем.

Том пожал плечами:

– Это не важно. Он может жить здесь, сколько захочет. – Он помолчал и добавил: – Ты тоже.

Том ушел в ванную готовиться ко сну. Я открыл его ноутбук и вошел онлайн на тот веб-сайт – 19thwife.com. Под ярлыком «Если Нужна Помощь» была информация о каком-то месте в Солт-Лейк-Сити под названием «Дом Энн Элизы Янг». И фотография старого дома под остроконечной крышей, с большим витражным окном. Наверху страницы стояло: «Мы всегда здесь».

Том вышел из ванной в священном тайном белье. Вот еще одна штука, которая восхищает меня в мормонах: это идиотское священное нижнее белье вроде по-настоящему сексуальное на самом-то деле. Роланд называет его «Божье неглиже». А это мне напомнило: я уже столько дней не говорил с Роландом! Он небось по-прежнему думает, что я завтра вернусь на ту работу в детской. Не так ли это и срабатывает иногда, я имею в виду – не так ли важные решения принимаются? Ты на самом деле их не принимаешь, ты просто вкатываешься в них, когда они становятся неизбежными. В какое-то время, между моей встречей с Томом в холле мотеля «Малибу-Инн» и сегодняшним вечером, я решил остаться в Юте, чтобы довести дело до конца.

– Вопрос, – сказал я.

– Валяй.

– Чего это ты все еще его носишь?

– А что? Тебе не нравится?

– Не в том дело. Разве ты не должен быть мормоном, чтобы носить такое нижнее белье?

– Формально – да. Только тут дело не в Церкви. Дело во мне. Помимо всего прочего, оно и правда очень удобное. Знаешь, что мне мама говорила, когда я мальчишкой был? Она говорила, когда носишь это белье, ты будто носишь обнимающие тебя руки. Я понимаю – это сентиментально, но это верно. Единственная проблема – надо рекомендацию от храма, чтобы его купить. Но я отыскал такой сайт онлайн, через который могу получать новое. – Том сел на кровать. – А ты как? Ты что, всегда одетый спишь?

А я и не заметил, что заполз в кровать в джинсах.

– Не знаю. Не думал об этом. Это тебя беспокоит?

– Такое ощущение, будто ты собрался свалить.

– Не надо так это воспринимать.

– Завтра куплю тебе пижаму.

– Лучше не надо.

Мы укрылись одеялом, а Электра пробралась под него и улеглась менаду нами. Джои отыскал себе местечко в ногах кровати. В комнате воцарилась тишина, слышались только вздохи собак.

– Джордан?

– Да?

– Могу я задать тебе вопрос про твою маму?

– О'кей.

– Какой она была?

– Что ты имеешь в виду?

– Какой матерью она была?

– Не знаю, довольно средней, учитывая все обстоятельства.

– Тебе удавалось много времени с ней проводить?

– Конечно.

– И что вы делали?

– Не знаю. Самые обычные вещи.

– Например?

– Ну, думаю, мы гулять выходили.

– Она тебе пекла что-нибудь? Печенье там, всякие такие штуки?

– Да нет.

– Нет?

– Это было как бы трудно – вообще что-то печь. Из-за всех этих кухонных правил.

– А что еще вы делали?

– Я иногда уходил к ней в комнату.

– Вы разговаривали?

– Ага.

– О чем?

– Про самые разные вещи.

– Например?

– Про Бога и Церковь и всякое такое. Но и про другое тоже говорили.

– Про что?

– Не знаю. Например, про солнце и какое оно разное бывает зимой и летом. И про горы – какие они красивые, когда под снегом. И про Вирджинию.

– А кто это?

– Наша старая собака.

– И что с ней случилось?

– Она еще жива.

– Ты, наверное, по ней скучаешь?

– По Вирджинии? Да, иногда.

– Нет, я маму имел в виду.

– Конечно, думаю, да.

Том примял свою подушку и повернулся на бок:

– Джордан?

– Да?

– Как ты думаешь, что с ней будет?

– Она либо выйдет оттуда, либо нет.

– А когда ты планируешь ее снова увидеть?

– Скоро. Очень скоро.

 

Утром я рассказал Тому про то место в СЛС.

– Отвезу туда Джонни.

– А может, есть местечко поближе?

Он собирался идти к своей стойке в холле, прикалывал именную планку к рубашке. Вид у него был бодрый, начищенный, щеки сияли утренней свежестью.

– Нет другого места, – возразил я. – Я не хочу, чтобы он устраивал тебе вечерочки вроде вчерашнего. Вернусь завтра.

– Дождись субботы. Я поеду с тобой.

– С этим нельзя ждать. За неделю многое может случиться.

– Я буду скучать по тебе.

– Да ладно тебе. Всего-то и было, что два дня.

– Двух дней достаточно. – Он помолчал. – Но видно, не для тебя.

Я решил оставить Электру с Джои у Тома в комнате. Ей эта идея оказалась не по вкусу, она выбежала к фургону и попыталась туда залезть. Пришлось оттащить ее назад в номер. Когда я выезжал с парковки, ее коричневая морда торчала в окне, оставляя слюнявые следы на стекле. Том стоял в вестибюле за стойкой администратора, глядя на мой фургон, глядя, как я выезжаю. Он помахал мне рукой на прощанье, но мне кажется, он не видел, как я помахал в ответ.

Джонни почти всю дорогу проспал на футоне, все еще не отделавшись от вчерашнего похмелья. Он время от времени просыпался, заявляя, что ему надо пописать, но, кроме этих случаев, он практически все время находился более или менее в отключке. До СЛС почти пять часов пути, так что у меня оказалось слишком много времени для раздумий.

Сначала я увидел храм с фривея. Думаю, вы сказали бы, что он красив, с этим его белым гранитом и целым лесом шпилей и золотым ангелом, играющим на трубе на самом верху золотого шара. Я потряс Джонни за ногу и велел ему просыпаться.

– Вон он, – сказал я, – корабль-носитель.

Джонни воззрился на храм:

– А ты тут бывал раньше?

– Не-а.

– И я нет. Он не такой, как я ожидал.

– А чего ты ожидал?

– Не знаю. Почему-то я думал, он будет похож на рай небесный.

– А может, он и похож.

– А где же то знаменитое озеро?

– Где-нибудь тут, чуть подальше.

– Я его не вижу.

– А я уверен, оно где-то недалеко.

– Так скажи мне, мистер Международный Парень с Плаката за Однополые Браки, что привело нас в Солт-Лейк?

– А о чем ты сейчас говоришь?

– У вас с Томом это здорово всерьез, верно? Верно? – Он принялся насвистывать «Вот идет невеста…».^[119] – Нет, серьезно, с чего это мы пропилили всю дорогу досюда?

– У меня тут встреча.

– Что, с одной из наших чат-партнерш? Мне до смерти хотелось повидать и других тоже.

– Да я от них больше ни слова не слышал. Это совсем другой человек.

Мы уже съехали с фривея и направлялись к Храмовой площади по восьмиполосному шоссе: по нему в город должен вливаться поток машин. Только сейчас машин было не так уж много, да и пешеходов вокруг не было видно. Я остановился на красный свет – дал пройти поезду. Мой фургон ждал в полном одиночестве, и поезд тоже был совершенно пуст.

– Я собираюсь тебя где-нибудь высадить, а сам поеду на эту встречу. Потом вернусь за тобой.

– Ой-ой-ой, постой-ка минутку, ты чего хочешь, чтобы я сделал?

– Да чтобы просто поболтался немного где-нибудь.

– А с чего это ты мне вдруг под зад коленкой?

– А с того, что вид у тебя дерьмовый и несет от тебя как из горшка.

– Не пойдет, придурок, нечего было тащить мою задницу всю дорогу до СЛС, чтоб потом оставлять меня в фургоне.

– Я не оставляю тебя в фургоне. Мы найдем какой-нибудь парк.

– А я не собираюсь сидеть в гребаном парке-парилке, где целая свора отлученных мормонских пидоров начнет ко мне приставать.

– Джонни, ты знаешь, как я отношусь к этому слову.

Он передразнил:

– Ты знаешь, как я отношусь к этому слову.

– Вот. Оставайся тут.

Я свернул на обочину, подрезав парня, ехавшего прямо за мной.

– Здесь торговый центр. Зайди туда и поброди там. Вот тебе десятка. Купи себе хот-дог и катись на фиг.

– Кого-то сегодня ночью не трахнули, и он теперь на мне оттаптывается.

– И почему ты всегда такой мерзкий?

– Потому что я из Месадейла, мамочка.

– Это оправдание несколько устарело.

– А ты в зеркало посмотри, братишка.

– И чтобы никаких этих дерьмовых шуточек с исчезновениями. Если тебя ровно через два часа тут не будет, я еду назад в Сент-Джордж, а тебя ожидает поистине прекрасная жизнь.

– Ну ты и сучий сын, твою мать, ты хоть сам-то это понимаешь?

Джонни рванул дверь и бросился прочь, только черные подошвы его кроссовок сверкали, пока он не скрылся из виду.

 

Дом Энн Элизы Янг находился на Юго-Восточной Темпл-стрит, в квартале от Храма СПД, от Табернакля, от Библиотеки семейной истории и от всего остального. Он был похож на множество старых домов вокруг, но я узнал его по золотому улью на стекле витражного окна. Я позвонил в звонок, и девушка, несколькими годами старше меня, открыла мне дверь. Я сказал ей, что смотрел их веб-сайт и захотел выяснить, правда ли все это.

– Правда – что?

– Что вы здесь на самом деле для того, чтобы помогать.

Она рассмеялась, вроде это шутка у меня такая или что, но потом поняла, что я спрашиваю совершенно серьезно, и провела меня в кабинет в дальней половине дома. На ее письменном столе я увидел пару ее фотографий в обнимку с другими блондинками. Еще на одном снимке была она же в миссионерской форме, с черно-белой именной планкой и в длинной темной юбке; она стояла перед светофором на Таймс-Сквер, в Нью-Йорке.

– Садись. Наш директор будет примерно через час, но ты вполне спокойно можешь подождать ее прямо здесь.

– Мне нужно лишь немного информации.

– Я с удовольствием расскажу тебе о нашей программе, помогу сориентироваться и так далее, но только директор может официально оформить прием. Если хочешь, я покажу тебе комнату для мальчиков^[120] – прими душ и надень… – Она замолчала. – В чем дело? Ты голоден? У нас еще осталось немного вегетарианской лазаньи.

Я сказал этой девушке, что не голоден. Сказал, что пришел не из-за себя.

– У меня есть парнишка, то есть, я хочу сказать, он мне не сын, он просто увязался за мной в Сент-Джордже, и теперь он всегда со мной.

Я рассказал девушке все. То есть, конечно, не все, а только всю историю о том, как Джонни ко мне прилепился.

– Ох, прости. А я решила…

– Я понимаю.

– Ты так молодо выглядишь.

– Мне захотелось проверить это место. Но я не хочу оставлять Джонни где попало.

– Разумеется, нет. Ты хочешь оставить его в таком месте, где у него появится шанс.

Она была привлекательная девушка – живая, лет, вероятно, двадцати четырех, ее волосы, подстриженные челкой, были хорошо уложены и блестели. Черты лица мелкие, четкие, возможно чуть жестковатые, чуть холодноватые, и от нее шел свежий запах антибактериального мыла.

– Дом Энн Элизы Янг по-настоящему совершенно особое место, – сказала она. Голос ее зазвучал чуть более официально и заученно. – В Юте больше нет ничего подобного, впрочем, и во всей стране тоже нет. За всеми этими дебатами о полигамии и о Первых мы порой теряем из виду тот факт, что там есть дети, которым нужно где-то спать. Сегодня ночью. Вот почему мы здесь – ради этих детей, которым некуда податься и которые не могут ждать, пока кто-то разберется в политических дебатах и судебных исках. Хочешь, я устрою тебе коротенькую экскурсию?

Она повела меня по коридору, говоря:

– Не знаю, насколько тебе известно то, что происходит с многоженством в наши дни.

– Кое-что известно.

– Тогда ты понимаешь, как нуждаются в помощи эти дети. То, чем мы занимаемся, – это обеспечиваем им место, где они могут жить, и начинаем процесс возвращения им детства, давая им возможность снова почувствовать себя детьми. До этого ведь происходило вот что: они приходили из дому, где было восемь или десять жен и тридцать – сорок детей…

– Иногда и того больше.

– Да, иногда больше. А потом их бросали в приемную семью, отсылали в школу-пансион и заявляли: «Ах, с этими детьми теперь все в порядке». Но с ними вовсе не было все в порядке. У этих детей совершенно уникальные проблемы, и мы стараемся помочь им вписаться в нормальную жизнь. Между прочим, как тебя зовут?

Я сказал.

– А тебя?

– Келли. Келли Ди.

Келли провела меня по верхнему этажу, показала мальчишечью спальню с узкими койками, общую умывалку и туалет, комнату отдыха с ящиком, полным дивидишек, и с полками потрепанных книжек в бумажных обложках. Она уже вела меня вниз по лестнице, когда вдруг остановилась на площадке и указала на витражное окно. Солнце било в стекло, освещая улей, кусочки стекла были толстые и гладкие и белые и золотые.

– Правда, замечательно красиво? – спросила Келли. – Это оригинальное стекло, со времен постройки дома, тысяча восемьсот семидесятые годы. В наших местах витражные стекла тогда были большой редкостью. Окно это теперь довольно знаменито. Ты знаешь, кто такая Энн Элиза Янг?

– Понятия не имею.

– Она была одной из жен Бригама. Она некоторое время жила в этом доме, до того как развелась с мужем. Энн Элиза всегда говорила, что он вставил это окно, чтобы его соглядатаям было легче найти ее дом. Доказательств, что это правда, нет, зато как раз это и делает дом сегодня таким известным. Во всяком случае, она не отступила и начала крестовый поход, чтобы положить конец многоженству.

– Думаю, у нее ничего не вышло.

– Нет, совсем наоборот. Она сыграла большую роль в том, чтобы вынудить Церковь отказаться от полигамии.

Экскурсия закончилась, и мы, вернувшись в кабинет Келли, сидели в ожидании, пока появится директор.

– Как давно ты здесь работаешь?

– Фактически я просто волонтер. Я здесь на полной ставке только летом и два дня в неделю во время учебного года. Я пишу магистерскую работу в Университете Бригама Янга. По истории. Гендерные исследования. – Она произнесла это с оттенком гордости или, может, протеста. – Вот так я и связалась с этим домом. Я пишу работу об Энн Элизе Янг. Поэтому и услышала – впервые – о том, что сейчас происходит с многоженством. Я и представления не имела… Я хочу сказать, я слышала всякие истории про места вроде Месадейла, но никогда и думать не думала, что на самом деле может быть так плохо, как все о том рассказывают. В то время я была совершенно погружена в свое исследование. Из-за того что я пишу о девятнадцатом веке, это все связано со старыми документами и текстами, ну, знаешь – сидишь, копаешься в архивах. Я очень много узнавала, но одно мне было невероятно трудно понять: ее гнев, то есть гнев Энн Элизы. Она испытывала настоящую ярость к Бригаму и к Церкви СПД из-за многоженства. Ярость не в смысле злобности, но она как бы вела яростную духовную битву. Все прошедшие годы очень многие Святые – они вроде просто отмахивались от нее как от этакой обозленной бывшей жены, но тут крылось гораздо больше, чем обида. Энн Элиза была вроде женщины с миссией, так сказать. Это стало ее верой, а для меня эта идея оказалась очень интересной, понимаешь, – отказаться от одной веры ради другой, да еще такой, совершенно противоположной тому, во что ты верила раньше… Потом я подумала – знаешь, – что самым лучшим способом понять, что чувствовала Энн Элиза, по-настоящему понять, почему она была так возмущена и оскорблена, станет настоящее понимание, чем для нее в реальности было многоженство. Поначалу мой ум просто не способен был все это охватить, то есть, я хочу сказать, я ведь самая обыкновенная девушка, СПД, как все, с мамой и папой, и старшим братом, и младшей сестренкой, и собакой по имени Лили. Конечно, я повидала мир, когда была на миссии, – вот, видишь, это я в Нью-Йорке, в который я абсолютно влюбилась. Может, это время, проведенное на миссии, помогло мне осознать, что единственный способ понять людей – это их выслушивать. Ну, во всяком случае, я решила, что мне надо познакомиться с кем-то, кто вышел из того мира, кто мог бы помочь мне понять, через что прошла Энн Элиза. Вскоре я нашла веб-сайт 19thwife.com и договорилась об интервью с женой многоженца.

– Надо было позвонить мне.

– Что?

– Ничего. Просто шутка. Не смешная. Так ты говорила…

– Я встретилась с этой женщиной в кофейне, недалеко отсюда. Взяла с собой магнитофон, блокнот и чувствовала себя ну, знаешь, прямо как детектив какой-нибудь. Это было такое волнующее событие: ведь обычно историки… ну, мы знакомимся с людьми только через посредство документов, никогда лично не приходится встречаться. И вот эта женщина входит… Такая худенькая, такая испуганная и очень молодая, моложе меня года на два. И глаза у нее красные – никогда не забуду, какие красные у нее были глаза, – но она не плакала. Вот тогда меня прямо как ударило: это же не исследовательский проект, это человеческая жизнь – жизнь людей, искалеченная и сломанная этим учением, доктриной, которая есть побочный продукт моей Церкви! Разумеется, я знала об этом и раньше, но одно – знать о чем-то интеллектуально, и другое – столкнуться с ним лицом к лицу. Та женщина… Она сидела напротив меня в кабинке, и спина у нее была очень прямая, будто застывшая, и она просто стала мне рассказывать про своего мужа и двенадцать сестер-жен, очень спокойно, очень методично, будто до этого репетировала свою речь снова и снова. Через какое-то время она сбежала, через какое-то время решила, что если такая жизнь действительно то, что возжелал для нее сам Бог, то такой Бог ей не нужен. Но вот что ее убивало, из-за чего она захотела со мной поговорить прежде всего: ей пришлось оставить там своих детей – сына и дочку. Ты бы ее видел! Она вроде как рассыпалась прямо у меня на глазах, когда рассказала, как решила, что единственная возможность спасти ее детей – это сначала уйти самой, оставив их, а потом вернуться за ними, но было очевидно, что это одно из тех ужасных решений, с какими ни одна мать никогда не должна сталкиваться, да только ей пришлось, и она его приняла, вот и все. Теперь ей нужно было их как-то вызволить, но в реальности никаких возможностей это сделать у нее не было. Я хочу сказать, теперь много говорят о женщинах, лишенных материнских прав, но у этой женщины не было вообще ничего, даже ее веры. Потом она взяла меня за руку и спросила: «Вы мне поможете?» Мне не забыть, какой холодной была ее рука, будто ледяные тиски сжали мою ладонь… Тогда я поняла, что должна что-то делать. Не должна просто сидеть в своей библиотечной кабине, и читать свои тексты, и посещать свои семинары, и писать свою магистерскую работу, полную идей, но с полным отсутствием людей. Конечно, факультету именно этого от меня и нужно, но я не могла, и, к счастью, мой руководитель, профессор Спрэг, она полностью поняла, о чем я толкую, и вроде как меня спонсировала. Так что я получила здесь стажировку, а это было уже два года тому назад. И теперь я просто пытаюсь помогать другим женщинам вроде той и детям. Этот опыт изменил всю мою жизнь. – Келли взглянула на часы на стене. – Директор должна уже скоро вернуться.

– А что эта дама, о которой мы говорили?

– Дама, у которой я брала интервью?

– Нет, дама, в память которой назван этот дом. Что, ты говоришь, она сделала?

– Она реально помогла положить конец полигамии. Она ездила по стране с лекциями, рассказывая всем о том, каково многоженство на самом деле. Повсюду в стране люди стремились ее увидеть, и на некоторое время она стала столь же знаменита, как какая-нибудь наша рок-звезда или кто-то с ТВ, только ведь это были тысяча восемьсот семидесятые годы. Через некоторое время она появилась в конгрессе и описала им многоженство, и встретилась с президентом Грантом, и ему тоже все об этом рассказала. После ее визита в Вашингтон правительство наконец-то решилось сделать антиполигамное законодательство не таким беззубым. Энн Элиза запустила мяч в нужном направлении, и в конце концов нашей Церкви пришлось от этой доктрины отказаться. Энн Элиза призывала нас к этому, и она победила.

– Как это ты смогла столько о ней узнать?

– Последние два года своей жизни я читала все, что смогла достать об Энн Элизе Янг. О ней есть довольно много, она ведь написала эту свою по-настоящему знаменитую книгу «Девятнадцатая жена», и существуют дневники, и письма, и записи всяких людей, которые ее знали, и чем больше я читаю, тем больше мне хочется узнать. А знаешь, что странно? Даже сегодня очень многие из членов нашей Церкви эту женщину не любят. Она очень жестко боролась с Бригамом во время развода и написала много гадкого про Церковь в своей книге; кое-что из этого могло вводить в заблуждение и было вовсе необъективно, но она также заставила нас понять правду о чем-то очень важном. Она спасла нашу Церковь – по-своему, понимаешь, заставив нас отказаться от многоженства. Я никоим образом не могла бы верить в церковь, которая выступает за полигамию, особенно теперь, когда я все это увидела своими глазами. Я чувствую, что обязана Энн Элизе столь многим… Моей верой, а это самое важное, что у меня есть, конечно наряду с моей семьей, но я люблю мою Церковь так сильно, как вообще способна что бы то ни было любить. Я просто по-настоящему рада, что Энн Элиза провела нас через это испытание и, словно мощной струей, вымыла эту гадость из нашего организма… Для некоторых она стала поистине героиней. Но множество Святых на нее злятся, даже в наши дни. Кое-кто, например потомки Бригама, даже имени ее не произносят. Несколько лет тому назад они выпустили книгу воспоминаний о Бригаме, знаешь, собрали старые письма и другие документы детей и внуков Бригама, описывающие Бригама в домашней жизни, какой он был отец, а в конце привели список его жен. Они ее вообще не включили. Отредактировали: вычеркнули из истории! К счастью, не все оказались такими. Этот дом – его начала создавать группа членов СПД, почувствовавших, что необходимо что-то делать по поводу полигамии сегодня. Было не очень трудно собрать деньги, чтобы купить и отремонтировать этот дом. Очень многие вызвались помочь. Они смотрят на это так же, как я, считают это нашим долгом, понимаешь, потому что в некоторых отношениях это как бы часть нашего наследия.

– Я понимаю, что мне надо поговорить с директором, – сказал я. – Но ты сама можешь рассказать мне, как вся эта штука сработает для Джонни?

– Конечно. Сначала директор должна с ним познакомиться и убедиться, что он впишется в среду. Ведь это сообщество, и мы не можем допустить в него кого-то деструктивного, или слишком невыдержанного, или какого-то еще в этом роде.

– Ну, он не такой. – (Это было не совсем точно.)

– Разумеется, существуют правила, и мы требуем их строгого соблюдения. Помимо всего прочего, этим детям нужна дисциплина. Никакой выпивки, никаких наркотиков, никаких видов оружия; малейший признак чего-то подобного – и ты немедленно вылетишь отсюда. Здесь у нас зона НЕ-терпимости. Прежде чем он будет принят, Джонни