Имеющие свой либо представляемый интерес

Эффективность уголовного судопроизводства как социальной системы во многом определяется теми возможностями, которые законодательство создает гражданам, вовлеченным в производство по уголовному делу, для отстаивания своих интересов. В сущности, как недвусмысленно закрепляет Конституция РФ и ст. 6 УПК РФ, именно ради защиты прав личности и осуществляется всякая уголовно-процессуальная деятельность, создаются целые уголовно-процессуальные институты, а потому от юридического качества нормативного закрепления процессуального статуса частных лиц зависит в целом воплощение в реальность назначения всей системы отправления правосудия по уголовным делам.

Тем не менее, системный анализ норм действующего УПК РФ выявляет множество нерешенных проблем в части регламентации статуса участников, имеющих свой либо представляемый интерес. Особенно это касается потерпевшего, подозреваемого, обвиняемого и защитника.

Согласно закону потерпевший причислен к участникам уголовного судопроизводства со стороны обвинения. Для полноценного участия в производстве по уголов­ному делу новый УПК РФ наделяет его комплексом прав, в том числе и в доказывании, причем некоторые из них по ряду признаков сходны с правами подозреваемого и обвиняемого.

Поддерживая доводы тех авторов, которые полагают, что потерпевший в соответствии с принципом состязательности и равенства сторон должен пользоваться не меньшими правами, чем обвиняемый, считаем целесообразным обратить внимание нато, что основное назначение потерпевшего как участника судопроизводства стороны обвинения — дать полные и объективные показания, уличающие обвиняемого, как этого требует закон. Поэтому представляется весьма неопределенным следующее суждение: «В рамках действующего УПК РФ вопрос должен ставиться не об уравнении прав потерпевшего и обвиняемого, а об изменении отношения дознавателя, следователя, прокурора к потерпевшему как участнику, преследующему общий с ними процессуальный интерес — обвинение и наказание виновного»[83].

Если речь в данном случае идет о том, что следователь, прокурор должны больше оказывать содействие потерпевшему в реализации его прав, то нужно согласиться с авторами данного положения. Вместе с тем необходимо учитывать, что обвинение и наказание виновного нередко далеко не главный интерес потерпевшего. Часто для него главное — забыть о преступлении, тем самым не усугублять нанесенную психологическую травму; размер компенсации морального вреда, при­чиненного преступлением, порой значительно возрастает от хождения посудам, от угроз расправы за дачу показаний. В такой ситуации интерес потерпевшего состоит в том, чтобы органы следствия, прокурор и суд обеспечили ему безопасность, а также чтобы был удовлетворен в должном объеме заявленный по делу гражданский иск, учитывающий и моральный вред, а также были возмещены судебные издержки. Именно в таком содействии нуждается в первую очередь многочисленная категория беспомощных жертв преступлений, которые не только лишены возможности, но и ограничены в своих способностях самостоятельно отстаивать свои права и интересы: несовершеннолетние, престарелые, инвалиды, лица с психическими недостатками[84].

Институт потерпевшего в уголовном процессе России должен быть усовершенствован. Вместе с тем важно, чтобы потерпевший не потерял свое истинное назначение, чтобы он не превратился в лицо, накоторое органы предварительного следствия и прокуратура перекладывали бы бремя доказывания, изобличения виновного и в определенном смысле ответственность за неудачи в уголовном преследовании. Такие опасения вполне реальны, так как законодатель причислил потерпевшего к участникам уголовного судопроизводства со стороны обвинения, и тем самым косвенно возложил на него бремя изобличения виновного. В этом смысле потерпевший теперь утратил право быть лицом, не заинтересованным в исходе дела. В ряде случаев, прежде всего в суде присяжных, тем самым утрачивается объективность его показаний как основного свидетеля — очевидца преступления[85].

В связи с этим представляется и в настоящее время актуальным суждение И.Я. Фойницкого[86], который, обращая внимание на ущемленное правовое положение потерпевшего, предлагал предоставить частным лицам наряду с прокуратурой доступ к уголовному делу по делам публичного обвинения для реализации этими лицами не их частного права, а общественной функции во имя публичного интереса, пользующейся государственной помощью и не исключающей возможности общественного контроля.

По нашему мнению, в годы советской власти эта идея нашла воплощение в законе и на практике в деятельности общественных защитников. В новой системе социальных отношений в прежнем виде указанные лица не должны быть в уголовном судопроизводстве. Потерпевший вправе иметь представителя, им может быть адвокат. Но речь все же идет об общественной, публичной функции представителя потерпевшего, и в этом отношении стоит изучить зарубежный опыт, в частности США, где в последние годы создана система помощи жертвам и все более активно действуют общественные организации, располагающие значительными денежными средствами и авторитетом в обществе, в целях оказания содействия жертвам преступлений. Они не участвуют в уголовном судопроизводстве по делу, но оказывают серьезную социальную поддержку жертвам преступлений, совершаемых в семьях, жертвам сексуальных преступлений, несовершеннолетним и беспомощным жертвам. Эта поддержка в определенном смысле осуществляется при содействии средств массовой информации и под социальным контролем за ходом и результатами производства по уголовному делу в целях обеспечения прав жертв преступлений[87].

В России подобных организаций пока почти нет, исключение — деятельность комитета солдатских матерей. Но очевидно, что и у нас в социальной поддержке, а также в общественном контроле над ходом и результатами расследования нуждается ряд категорий потерпевших. По нашему мнению, целесообразно внести в ч. 1 ст. 45 УПК РФ дополнение, расширяющее понимание представителя потерпевшего за счет наделения такими полномочиями, кроме адвокатов, и членов общественных организаций, занимающихся оказанием социальной помощи жертвам преступлений.

Кроме того, несмотря на пробел в законе, признание пострадавшего потерпевшим по уголовному делу и возмещение ему вреда не должно быть столь формализовано и не должно зависеть от таких особенностей правоприменения, как производство по делу: о применении принудительных мер медицинского характера в отношении лица, совершившего общественно опасное деяние в состоянии невменяемости; о приготовлении, покушении на совершение преступления; о преступлениях с формальным составом; о преступлении, совершенном вследствие аморального, противоправного, провоцирующего поведения самого потерпевшего[88]. Данные особенности имеет смысл оговорить в ст. 42 УПК РФ.

Другой, не менее актуальной проблемой является предоставление дополнительных прав обвиняемому, хотя объективно проблема заключается не столько в наделении его дополнительными правами, сколько в том, что эти права на практике в полном объеме не реализуются.

В частности, то, что обвиняемый может противопоставить обвинительной деятельности следователя (например, показания по предъявленному обвинению, представление доказательств, участие в следственных действиях), в действительности во многом является эфемерным, иллюзорным, не имеющим надежных гарантий. Более того, использование обвиняемым отдельных из принадлежащих ему прав в ряде случаев может обернуться против его законных интересов. Не может не вызывать недоумения, например, следующее положение из УПК РФ: при согласии обвиняемого дать показания он должен быть предупрежден о том, что его показания могут быть использованы в качестве доказательств по уголовному делу[89].

В уголовном процессе его непрофессиональные участники должны предупреждаться об их ответственности за неисполнение процессуальных обязанностей, за совершение деяний преступного характера (например, ложные показания, разглашение данных предварительного расследования) и т.д. Обвиняемого же необходимо предупредить, что данные им показания могут быть использованы против него самого в качестве обвинительных доказательств. Это важнейшее правовое положение, служащее делу защиты обвиняемого от предъявленно­го обвинения, основанное на его презумпции невиновности, оказалось лишь в подтексте названной нормы Кодекса. Ее редакция провоцирует обвиняемого давать показания в надежде на то, что они будут проверены, найдут подтверждение и послужат защите от обвинения. В результате, будучи не проинформированным обо всех возможных последствиях такого шага, обвиняемый дает показания, которые используются как изобличающие; таким образом он сам фактически лишает себя привилегии против самообвинения[90].

Такая же ситуация и с подозреваемым. Вместо того чтобы разъяснить ему право хранить молчание и предупредить, что все сказанное им может быть обращено против него самого, он, в случае согласия дать показания, предупреждается о возможном их использовании в качестве доказательств по уголовному делу. И еще раз Кодекс выбирает модель умолчания, не упоминая ни слова о том, какую опасность для подозреваемого могут представлять данные им показания[91].

Право обвиняемого представлять доказательства изначально ущербно и недостаточно. Оно не специфично для обвиняемого и принадлежит всем иным участникам процесса со стороны обвинения и стороны защиты.

Обвиняемый, в отличие от иных участников производства по уголовному делу, нуждается не только в праве представлять доказательства, но и в праве на то, чтобы эти доказательства были приобщены к материалам дела. Именно в этом заключается главная составляющая содержания его права собирать и представлять письменные документы и предметы «для приобщения их к уголовному делу в качестве доказательств». Данная формулировка не содержит четкого указания на то, что представленные обвиняемым документы и предметы подлежат обязательному приобщению к делу в качестве доказательств. И это не случайно. Вещественными доказательствами, например, признаются и приобщаются к материалам дела только те предметы и документы, которые могут служить средствами для обнаружения преступления и установления обстоятельств дела. Вопрос, могут ли они иметь значение для установления обстоятельств дела, решает не обвиняемый (его защитник), представивший их в качестве оправдательных доказательств, а следователь[92].

По нашему мнению, в уголовном деле должны быть как доказательства, полученные следователем посредством следственных и иных процессуальных действий, так и то, что представлено обвиняемым и его защитником в качестве доказательств[93].

Набольшие замечания, однако, у ученых и практиков вызывает процессуальное закрепление статуса защитника - профессионального участника уголовного судопроизводства со стороны защиты, и в первую очередь, декларированное законом право на собирание доказательств. Так, согласно ч. 3 ст. 86 УПК защитник вправе собирать и представлять предметы, документы и сведения, необходимые для оказания юридической помощи, в том числе беседовать с частными лицами с их согласия для возможного их последующего допроса в порядке, предусмотренном УПК РФ, а также запрашивать справки, характеристики и иные документы из различных организаций; запрашивать с согласия подзащитного мнение специалистов для разъяснения возникающих в связи с оказанием юридической помощи вопросов, требующих специальных познаний[94].

Однако чтобы эти доказательства по делу стали допустимыми, следует закрепить в законе порядок собирания и фиксации защитником этих материалов в присутствии понятых с обязательным для следователя признанием их доказательствами и приобщением к материалам уголовного дела[95]. При избрании такой нормативной модели в ст. 165 УПК следует внести право следователя, кроме прочего, возбудить перед судом ходатайство о признании таких доказательств недопустимыми ввиду порока процессуальной формы и об исключении их из материалов дела в порядке, предусмотренном ст. 235 УПК. Наконец, в ст. 74 - 84 УПК следует добавить ссылки на возможность получения соответствующих доказательств защитником в предусмотренной УПК РФ форме[96].

Не отличается анализируемая редакция ст. 86 и ясностью терминов. Непонятно, что авторы УПК РФ понимают под «предметами, документами и иными сведениями», перечисленными в п. 1 ч. 3 ст. 86 УПК РФ? У кого, как и каким образом защитник вправе их получить? Когда он будет этим заниматься: до следователя или после него, осматривая, например, повторно место происшествия и отыскивая там то, что «проворонила» следственно-оперативная группа[97]?

В связи с рассматриваемым вопросом необходимо коснуться идеи так называемого параллельного адвокатского расследования. Суть ее в том, чтобы предоставить частному обвинителю и его представителю, а также защитнику обвиняемого право осуществлять частные расследовательские меры. Это предложение вызвало оживленную дискуссию и решительные возражения многих российских процессуалистов. И это не удивительно, поскольку законодатель, признав за адвокатом полноценное право на сбор доказательств в одной статье, забыл урегулировать порядок этого самого сбора в другой статье[98].

На наш взгляд, идея параллельного расследования в российском уголовном процессе не осуществима в силу следующих причин. Во-первых, адвокат изначально не способен произвести такие следственные действия, как обыск, выемка, освидетельствование, которые могут быть связаны с ограничением прав граждан, с применением тех или иных мер процессуального принуждения. Это функция государственная, осуществлять ее могут только должностные лица, наделенные властными полномочиями, но не частный обвинитель, его представитель или адвокат-защитник. Попытки последних произвести подобные действия, несомненно, будут наталкиваться на противодействие граждан[99].

Во-вторых, введение «параллельного расследования» обострит неравное положение граждан, участвующих в процессе в качестве потерпевших и обвиняемых. Естественно, большую возможность организовать самостоятельное, эффективное адвокатское расследование получили бы люди состоятельные, а не те участники уголовного судопроизводства, которым защитник предоставляется по назначению за счет средств федерального бюджета.

«Параллельное расследование» создаст сложные правовые и нравственные проблемы и для адвокатов. Как, например, должен будет поступить защитник обвиняемого, если в результате того или иного частного следственного действия он получит данные, уличающие его подзащитного? Скрыть, уничтожить эти данные он, очевидно, не вправе. Но и представить их должностному лицу, ведущему дело, противоречит природе, назначению профессиональной защиты[100].

Таким образом, идея о «параллельном расследовании» в настоящее время не может быть реализована в российском уголовном судопроизводстве в силу дороговизны, организационной и технической неспособности адвоката производить следственные действия и фиксировать доказательства[101].

Таким образом, исследование правовых и фактических возможностей участников, отстаивающих свои интересы, показало, что общей фундаментальной проблемой для них является обеспечение уже имеющихся прав механизмом практической реализации, уточнение некоторых из них: понятия потерпевшего, возможности компенсации вреда со стороны государства, обязательного удовлетворения ходатайств защиты об истребовании новых доказательств и т.д. При этом многое, если не все, зависит от тактической эффективности деятельности этих участников.