Меморандум, оставленный Люси Вестенр

 

 

17 сентября.

 

Ночью. Я пишу это и оставляю открытым, чтобы никто обо мне не

беспокоился. Вот точная запись того, что случилось в эту ночь. Я чувствую,

что умираю от слабости, у меня едва хватает сил, чтобы писать, но это должно

быть сделано, даже если бы я при этом умерла.

Я легла спать как обыкновенно, предварительно поза-ботившись о том,

чтобы цветы лежали там, куда велел их положить д-- р Ван Хелзинк, и вскоре

заснула.

Меня разбудило то хлопанье крыльев об окно, которое началось после

того, как я ходила во сне на утесы в Уайтби. Я не испугалась, но мне очень

хотелось, чтобы д-- р Сьюард был в соседней комнате. Д-- р Ван Хелзинк

говорил, что он будет -- тогда я смогла бы позвать его. Я старалась заснуть,

но не могла. Тут мною снова овладел прежний страх перед сном, и я решила

бодрствовать. Строптивая сонливость нападала на меня именно тогда, когда я

боялась заснуть, так что, испугавшись одино-чества, я открыла дверь и

крикнула: "нет ли здесь кого-- -нибудь?" Ответа никакого не было. Я боялась

разбудить мать, поэтому снова закрыла дверь. Затем я услышала в кустах

какой-- то вой, точно собачий, только более низ-ких и глухой. Я подошла к

окну и взглянула, но ничего не увидела, кроме большой летучей мыши, которая,

должно быть, билась своими крыльями об окно. Тогда я снова легла в постель,

но решила не спать. Вскоре дверь моя открылась, ко мне заглянула мать; видя

по моим дви-жениям, что я не сплю, она вошла, подсела ко мне и неж-но

сказала:

-- Я очень беспокоюсь о тебе, дорогая, и пришла посмотреть, как твое

здоровье.

Я боялась, что она простудится, сидя так, и сказала ей, чтобы она легла

со мною спать, и она легла ко мне в постель; но она не сняла своего халата,

потому что ре-шила пробыть у меня недолго и пойти спать к себе.

Когда мы лежали, обнявшись, снова раздался стук и хлопанье крыльев об

окно. Она вздрогнула слегка, ис-пугалась и спросила: "Что это такое?" Я

старалась ее успокоить, наконец мне это удалось, и она тихо лежала; но я

слышала, как ужасно билось ее сердце. Немного по-годя снова послышался

глухой вой в кустах, и вскоре вслед за этим раздался треск в окне, и масса

разбитых стекол посыпалась на пол. Ворвавшийся ветер распахнул штору, и в

отверстии показалась голова большого, тощего волка. Мать в страхе

вскрикнула, приподнялась на кро-вати, хватаясь за все, что попадалось ей под

руку. Между прочим, она схватилась и за венок из цветов, который доктор

Хелзинк велел мне носить вокруг шеи, и сорвала его с меня. В течение

нескольких секунд она сидела и, дрожа от страха, указывала на волка; затем

упала на-взничь, как пораженная молнией, и падая, так ударила меня по

голове, что на мгновение комната и все осталь-ное закружилось передо мной. Я

уставилась в окно, волк вдруг исчез, и мне показалось, что целые мириады

мошек вместе с ветром ворвались в комнату сквозь разбитое окно и кружились и

вертелись как тот столб пыли, ко-торый, по описанию путешественников,

образуется из пе-ска в пустыне при самуме. Я пробовала пошевелить рукой, но

находилась под влиянием какого-- то колдовства, и кроме того, тело моей

дорогой, несчастной матери, ко-торое, казалось, уже холодело, так как ее

сердце пере-стало биться, давило меня своей тяжестью, и я на некото-рое

время потеряла сознание.

Время не казалось мне длинным, но было очень страшно; наконец, я снова

пришла в себя. Где-- то вблизи раздался звон колокольчика на проезжей

дороге; все со-баки в соседстве завыли; и в кустах, как будто совсем близко,

запел соловей. Я была совершенно ошеломлена и разбита от страданий, от

страха и слабости, но пение соловья казалось мне голосом моей покойной

матери, вернувшейся, чтобы утешить меня. Звуки, кажется, раз-будили и

прислугу, так как я слышала шлепанье их босых ног у моих дверей. Я позвала

их, они вошли, и когда уви-дели, что случилось и кто лежит в моей постели,

громко вскрикнули. Ветер ворвался в разбитое окно, и дверь рас-пахнулась.

Они сняли с меня тело моей дорогой матери и положили его, покрыв простыней,

на постель, как толь-ко я встала. Они все были до такой степени перепуганы и

расстроены, что я велела им пойти в столовую и выпить по стакану вина. Дверь

на мгновение распахнулась и за-тем снова закрылась. Девушки вскрикнули, и

мне пока-залось, что кто-- то вошел в столовую; а я положила все цветы,

которые только у меня были, на грудь моей доро-гой матери. Тут я вспомнила,

что д-- р Ван Хелзинк гово-рил мне, но я не хотела их больше трогать, да

кроме того решила, что одна из прислуг посидит теперь вместе со мною. Я

очень удивилась, почему девушки так долго не возвращались. Я позвала их, но

не получила ответа, так что сама пошла в столовую посмотреть, что с ними.

Мое сердце упало, когда я увидела, что случилось. Все четыре девушки

лежали беспомощно на полу, тяжело дыша. До половины наполненный графин с

хересом стоял на столе, но какой-- то странный, дикий запах исходил оттуда.

Мне это показалось подозрительным, и я исследо-вала графин -- пахнет опием;

взглянув на буфет, я уви-дела, что бутылка, из которой доктор давал

лекарство моей матери, была пуста. Что мне делать? Что мне де-лать? Я не

могу ее оставить, а я одна, потому что при-слуга спит, кем-- то отравленная.

Одна со смертью! Я боюсь войти туда, так как слышу глухой вой волка сквозь

разбитое окно...

Воздух полон кружащимися и вертящимися мошками, и огоньки в глазах

волка светятся каким-- то синим тусклым светом. Что мне делать? Да хранит

меня Бог от всякого несчастья в эту ночь! Я спрячу бумагу у себя на груди,

где ее найдут, если меня придется переносить" Моя мать умерла! Пора и мне!

Прощай, дорогой Артур, если я не переживу этой ночи! Да хранит вас Бог,

дорогие, да поможет Он мне!

 

 

Глава двенадцатая

 

 

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

 

 

18 сентября.

 

Немедленно по получении телеграммы я поехал в Хиллингэм и добрался туда

рано утром. Оставив свой кэб у ворот, я пошел по дорожке. Я осторожно

постучал и позвонил как можно тише, так как боялся потревожить Люси или ее

мать и надеялся, что разбужу только при-слугу. Но никто не вышел, и я снова

постучал и позвонил; опять нет ответа. Я проклинал лень прислуги, в такой

поздний час валявшейся в постели, так как было уже де-сять часов, и

нетерпеливо постучал и позвонил еще раз, по ответа все не было. До сих пор я

винил только прислу-гу, но теперь мной начал овладевать ужасный страх. Я не

знал, чем вызвано это странное молчание: отчаянием ли перед неумолимостью

рока, крепко стягивавшего нас, или тем, что передо мной дом смерти, куда я

пришел слишком поздно. Я знал, что минута, даже секунда запоздания равняется

часам страдания для Люси, если с нею снова повторился один из ее ужасных

припадков; и я обошел вокруг дома в надежде найти где-- нибудь случайный

вход.

Я не нашел нигде даже намека на это. Все окна и две-ри были закрыты, и,

расстроенный, я снова вернулся к дверям. Тут я вдруг услышал топот быстро

мчавшейся лошади. Топот затих у ворот, и несколько секунд спустя я увидел

бегущего по дорожке доктора Ван Хелзинка. Увидев меня, он воскликнул:

-- Так это вы? И вы только что приехали? Как она? Мы опоздали? Получили

вы мою телеграмму?

Я ответил так скоро и связно, как только мог, что по-лучил телеграмму

рано утром и что не потерял ни одной секунды, чтобы сюда прийти, и что мне

никак не удается дозвониться. Он был в недоумении и сказал:

-- Ну тогда, боюсь, мы опоздали. Да будет воля Божия. Но если нигде не

найдется открытого входа, нам са-мим придется как-- нибудь устроить вход.

Время для нас теперь дороже всего.

Мы подошли к задней стороне дома, куда выходило кухонное окно.

Профессор вынул из чемодана хирургиче-скую пилу и передал ее мне, указав на

железную решетку окна. Я принялся за дело, и вскоре три прута было

распи-лено. Затем с помощью длинного тонкого ножа мы выта-щили решетку и

открыли окно. Я помог профессору влезть и сам последовал за ним. В кухне и

людской никого не оказалось. Мы осмотрели все комнаты и когда, нако-нец,

пришли в столовую, скудно освещенную светом, проникавшим сквозь ставни, то

нашли четырех служанок, лежащих на полу. Ясно было, что они живы, так как их

тяжелое дыхание и едкий запах опия в комнате объяс-няли все. Ван Хелзинк

посмотрел на меня и, направ-ляясь дальше, сказал:

-- Мы можем вернуться к ним позже.

Затем мы вошли в комнату Люси. На секунду мы при-остановились у дверей

и прислушались, но ничего не услышали. Дрожа и побледнев от странного

предчувст-вия, мы тихо открыли дверь и вошли.

Как я вам опишу, что мы увидели! На постели лежали две женщины, Люси и

ее мать. Последняя лежала даль-ше от нас и была покрыта белой простыней,

уголок кото-рой был отогнут ветром, врывавшимся через разбитое окно,

открывая бледное искаженное лицо с отпечатком пережитого страха. Около нее

лежала Люси с бледным и еще более искаженным лицом. Цветы, положенные нами

вокруг ее шеи, были на груди матери, а шея Люси была открыта, и на ней были

видны две маленькие ран-ки, такие же, как и раньше, но только края их были

ужасно белы и изорваны. Не говоря ни слова, профессор приложил голову к

груди Люси; затем быстро повернул голову в сторону, как будто прислушиваясь

к чему-- то и, вскочив на ноги, крикнул мне:

-- Еще не слишком поздно! Скорее, скорее! Прине-сите водки!

Я помчался вниз и вернулся с водкой, причем попро-бовал и понюхал ее из

предосторожности, боясь, как бы и она не оказалась отравленной, как тот

графин хересу, который я нашел на столе. Служанки все еще спали, но дыхание

их стало тревожнее -- по-- видимому, снотвор-ное начинало утрачивать свое

действие. Я не остановился, чтобы убедиться в этом, а вернулся к Ван

Хелзинку. Он натер водкой губы, десны, кисти и ладони Люси и сказал мне:

-- Здесь пока больше ничего нельзя сделать! Ступайте и приведите в

чувство служанок. Похлопайте их по-крепче мокрым полотенцем по лицу. Пусть

они разожгут огонь и приготовят горячую ванну. Эта бедняжка почти так же

холодна, как ее мать. Ее нужно согреть, раньше чем приниматься за что--

нибудь другое.

Я тотчас же спустился, и мне не трудно было разбудить трех из них.

Четвертая была еще очень молода, и от-рава подействовала на нее сильнее, чем

на остальных, так что я положил ее на диван и дал ей выспаться. Дру-гие

сначала были одурманены, когда же сознание к ним вернулось, они стали

истерически плакать и рыдать. Но я сказал им, что достаточно и одной

погибшей жизни, если же они станут медлить, то погубят и Люси. Рыдая и

плача, они, как были полуодетые, принялись за работу, развели огонь и

вскипятили воду. Мы приготовили ванну, вынесли на руках Люси и посадили ее

туда. В то время как мы растирали ее члены, раздался стук в дверь. Одна из

служанок накинула на себя какую-- то одежду и выбе-жала открыть. Затем

вернулась и шепотом сказала нам, что какой-- то господин пришел с поручением

от мистера Холмвуда. Я велел ей сказать, чтобы он подождал, так как мы очень

заняты. Она ушла с поручением, и погру-женный в свою работу, я совершенно

забыл о нем.

Наконец мы заметили, что теплота начинает произво-дить на Люси

некоторое действие. Удары сердца при стетоскопическом исследовании слышались

уже яснее, а дыхание стало чуть-- чуть более ощутимым.

Мы вынули ее из ванны и понесли в другую комнату, которую приготовили

за это время, положили на кровать и влили ей несколько капель водки в рот. Я

заметил, что Ван Хелзинк завязал вокруг шеи Люси мягкий шелковый платок. Она

все еще была без сознания, и ей было очень плохо -- хуже, чем когда-- либо.

Ван Хелзинк позвал одну из служанок, велел остаться около Люси и не

сводить с нее глаз, пока мы не вер-немся, -- затем вышел со мной из комнаты.

-- Нам нужно обсудить, как поступить! -- сказал он, когда мы спускались

по лестнице.

Из передней мы прошли в столовую, где и останови-лись, закрыв за собой

двери. Ставни были открыты, но шторы уже опущены с тем уважением к смерти,

которое так свойственно британским женщинам низшего круга. Поэтому в комнате

царил полумрак. Тем не менее для нас было достаточно светло. Ван Хелзинка,

очевидно, что-- то тревожило; после небольшой паузы он сказал:

-- Что нам теперь делать? Куда нам обратиться за помощью? Необходимо

доставить ей новый приток крови и как можно скорее, потому что жизнь этой

бедняжки висит на волоске; она не выдержит больше часу. Я боюсь довериться

этим женщинам, даже если бы у них хватило храбрости подвергнуться операции.

Как нам найти кого--- нибудь, кто бы согласился открыть свои вены ради нее?

-- Не могу ли я вам услужить?

Голос раздался с кушетки на другом конце комнаты, и звуки эти принесли

облегчение и радость моему сердцу, так как это был голос Квинси Морриса. При

первых звуках голоса Ван Хелзинк нахмурился, но выражение его лица

смягчилось и глаза смотрели уже ласково, когда я воскликнул: "Квинси

Моррис!" и бросился к нему с распростертыми объятиями.

-- Как вас сюда занесло? -- крикнул я ему, когда наши руки встретились.

-- Я думаю, причина -- Арчи!

Он вручил мне телеграмму: "Вот уже три дня, как от Сьюарда ничего нет,

страшно беспокоюсь. Не могу уехать. Отец все еще в том же положении.

Напишите, здорова ли Люси. Не медлите. Холмвуд".

-- Мне кажется, что я пришел как раз вовремя. Вы ведь знаете, что вам

стоит только сказать слово, чтобы я сделал все.

Ван Хелзинк шагнул вперед, взял его за руку и, взгля-нув ему прямо в

глаза, сказал:

-- Кровь храброго человека -- самая лучшая вещь на свете, когда женщина

в опасности. Вы настоящий муж-чина, в этом нет сомнения. Прекрасно, пусть

черт рабо-тает изо всех сил, но Бог шлет нам людей, когда они нам нужны.

И снова мы пережили эту ужасную операцию. У меня не хватает сил, чтобы

описать ее подробно. Люси, по-- ви-димому, перенесла страшное потрясение, и

оно отрази-лось на ней сильнее, чем раньше, так как несмотря на то, что в ее

вены была влита масса крови, ее тело не подда-валось лечению так же хорошо,

как раньше. Тяжело было смотреть на ее возвращение к жизни. Но, как бы то ни

было, работа сердца и легких улучшилась; Ван Хелзинк сделал подкожное

впрыскивание. Обморок перешел в глу-бокий сон. Профессор остался сторожить,

пока я спу-стился вниз с Квинси Моррисом и послал одну из служа-нок

отпустить ожидавшего извозчика. Я оставил Квинси отдохнуть, заставил его

выпить стакан вина и велел ку-харке приготовить солидный завтрак. Тут вдруг

мне в го-лову пришла одна мысль, и я пошел в комнату, где лежа-ла Люси.

Когда я тихо вошел, то застал там Ван Хелзинка с несколькими листочками

бумаги в руках. Он, очевидно, уже их прочел, и теперь сидел, опершись

головой на руку, в глубокой задумчивости. На лице его застыло вы-ражение

смутного удовлетворения, точно он удачно раз-решил какое-- то сомнение. Он

передал мне бумаги, сказав:

-- Это упало с груди Люси, когда я нес ее в ванну. Прочтя, я взглянул

на профессора и после некоторого молчания сказал:

-- Ради Бога, что все это значит? Была ли она раньше сумасшедшей или же

теперь сошла с ума, или то, что написано -- правда, и в этом кроется какая--

то ужасная опасность?

Хелзинк ответил мне:

-- Не думайте об этом сейчас. Вы узнаете и поймете все в свое время; но

попозже. А теперь скажите, о чем вы собирались мне рассказать?

Это вернуло меня к делу, и я снова пришел в себя.

-- Я хотел сказать вам, что надо написать удостове-рение о смерти

миссис Вестенр.

Я снова спустился и в передней встретил Квинси Мор-риса с написанной им

Артуру телеграммой, в которой он сообщал о смерти миссис Вестенр и о том,

что Люси так-же была больна, но что теперь ей лучше, и что Ван Хел-зинк и я

с нею.

Затем он спросил:

-- Можно мне поговорить с вами, Джон, когда вы вернетесь?

Я кивнул ему в ответ головой и вышел. Я не встретил никаких затруднений

при внесении в реестр и велел гро-бовщику прийти вечером снять мерку для

гроба и взять на себя устройство похорон.

Когда я вернулся, Квинси уже ждал меня. Я сказал, что поговорю с ним,

как только узнаю о состоянии Люси, и вошел к ней в комнату. Она все еще

спала, а профессор, по-- видимому, так и не двигался с места. Он приложил

палец к губам, и я понял, что в скором времени он ожи-дает ее пробуждения.

Когда я вернулся к Квинси, он произнес:

-- Я не люблю бывать там, где у меня нет на то права, но здесь случай

исключительный. Вы знаете, как я любил эту девушку; но несмотря на то, что

это все уже в прошлом, я не могу не беспокоиться о ней. Ска-жите, что

случилось; датчанин -- очень славный госпо-дин; он сказал, когда вы вошли,

что необходима новая трансфузия крови и что вы оба истощены. Я догады-ваюсь,

что вы с Ван Хелзинком уже раз проделали над собой то, что я сделал сегодня.

Не так ли?

-- Да, так.

-- И я догадываюсь, что Артур тоже принес себя в жертву. Когда я

встретился с ним четыре дня тому назад, он очень плохо выглядел. С тех пор,

как у меня в пампасах погибла кобыла в одну ночь, я никогда не видел, чтобы

можно было так быстро измениться. Одна из тех больших летучих мышей, которых

там называют вампирами, напала ночью на несчастную лошадь, высо-сала у нее

из горла и открытых ран столько крови, что она уже не в силах была

оправиться, и мне пришлось пристрелить ее из сострадания. Скажите совершенно

откровенно, Джон, -- Артур был первым, не так ли?

Я задумался, так как сознавал, что не следует выда-вать того, что

профессор держит в секрете, но Моррис знал уже слишком много и о многом

догадывался, так что не было причины ему не отвечать, поэтому я ответил ему

той же самой фразой: "Да, так".

-- И как долго это продолжается?

-- Дней десять.

-- Десять днейЗначит, в вены этого бедного созда-ния, которое все мы

так любим, за это время вкачали кровь четырех здоровых людей. Помилуй

Господи, да ее тело не выдержало бы этого! Куда же она девалась, вся кровь?

Я покачал головою.

-- Куда? -- повторил я. -- Я положительно ничего не соображаю и

представить себе не могу. Тут целая серия мелких обстоятельств перепутала

все наши распо-ряжения относительно охраны Люси. Но больше этого не

случится. Мы останемся тут, пока все это не кончит-ся, -- хорошо ли, дурно

ли, как будет угодно Богу!

Когда Люси поздно вечером проснулась, то первым движением ее было

схватиться за грудь, и к моему удив-лению, она вытащила оттуда те листы,

которые Ван Хелзинк давал мне прочесть. Осторожный профессор положил их

обратно, чтобы она, проснувшись, не встре-вожилась. Затем она оглянулась

кругом и, заметив, где находится, вздрогнула, громко вскрикнула и закрыла

свое бледное лицо бледными, худыми руками. Мы оба поняли значение этого, т.

е., что она вспомнила о смерти матери, так что мы приложили все старания,

чтобы ее успокоить. Когда стемнело, она снова задрожала. Но тут произошло

странное явление. Во сне она схватила листки и разорвала их. Ван Хелзинк

встал и отобрал их у нее, а она продолжала рвать воображаемую бумагу;

наконец, она подняла руки и развела их, как будто раз-брасывая оставшиеся

куски. Ван Хелзинк был поражен и нахмурился, что-- то соображая, но ничего

не сказал.

 

 

19 сентября.

 

Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как-- то все боялась заснуть,

и когда проснулась, то чувство-вала себя немного слабее. Профессор и я по

очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Мор-рис ничего не

говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг дома и

сторожил. На сле-дующий день, при дневном свете, мы увидели, насколько

ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то ничтожное

количество пищи, которое она в состоянии была принять, нисколько не помогло

ей.

Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая

большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее

состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и дыха-ние

было ровнее; открытый рот обнажал бледные бес-кровные десны, причем зубы

казались как-- то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же она

бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица -- она снова

становилась похожей на себя, хотя очень изме-нилась от истощения, и

казалось, что сейчас умрет. Ве-чером она спросила об Артуре, и мы вызвали

его теле-граммой. Квинси поехал на вокзал встречать его.

Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его

охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В

течение дня при-падки сонливости стали учащаться, так что возмож-ности

разговаривать с ней почти не было. Все-- таки при-сутствие Артура

подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала с

ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного обод-рился.

Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около нее. Через

четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все это на фонограф

Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что завтра -- конец

нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно -- бедное дитя не

может выдер-жать. Да поможет всем нам Бог!