Перед нами судьба человека, одного из миллионов попавших с немецкий плен, история лейтенанта Сергея Кострова. Но он же, один из немногих, смог выжить, духовно выстоять в этом плену, не

потеряв надежды на освобождение. С самого начала Сергей решил: «... я молод и хочу жить. Значит, хочу еще бороться». И он борол­ся. В течение семнадцати глав автор рассказывает нам о том, что пришлось пережить его герою, что пришлось выстрадать.

В плен Сергей попал, когда немцы в 1941 году, в декабре, отсту­пали от Москвы на Волоколамск. Отступали и потому зверели, вы­мещая злобу на «голодных, больных, измученных людях», и не би­ли их, а убивали. Страшные следы оставляли за собой — горы тру­пов, которые «в снегу, молчаливо и грозно шлют проклятия убий­цам, высунув из-под снега руки, словно завещая мстить, мстить, мстить!». В числе военнопленных, двигавшихся под конвоем не­мцев, как раз и был Сергей. Ему повезло, его не убили в дороге, не изувечили, хотя и избили, и он попал в ржевский лагерь военно­пленных. Но так ли повезло? Ведь там, в лагере, заключенных ожидала долгая, мучительно долгая смерть от голода. Шестьдесят граммов хлеба в день. Как же выжить в таких условиях, а тем бо­лее такому сильному, здоровому, молодому, как Сергей, которому должно исполниться только двадцать три года. Но он выжил, пере­болев тифом, выкарабкался из цепких лап смерти. «Да, крепок был костлявый лейтенант! Слишком уж мало крови было в его жи­лах, устала смерть корежить гибкое тело спортсмена, и через двое суток выполз Сергей из-под нар». Окончательно поправиться помог ему доктор Владимир Иванович, который в этой преисподней умуд­рялся помогать людям и даже собирал «в доску своих», чтобы бе­жать. Ио доктор не был единственным человеком такого рода. Ко­стров встретил и капитана Николаева, и Ванюшку, и Мотвякина с Устиновым. Всех этих людей объединяла поразительная любовь к жизни, стойкость, желание сбежать из плена, а главное — стремле­ние всеми силами осуществить задуманное.

Мысль о побеге согревала душу главного героя в страшных условиях фашистского плена. Он голодал, научился беречь каждую крошку хлеба, но всегда был готов поделиться с другими. Он не те­рял присутствия духа, хотя это было почти невозможно. Сергей по­бывал во многих лагерях смерти, видел, как ни за что, просто ради забавы, фашисты расстреливали беззащитных людей, как морили их голодом, видел, во что превращается большинство узников, уставших бороться. Но Сергей видел и других людей, до последних минут борющихся за жизнь и, подобно ему, стремящихся к побегу. Редко кому удавалось сбежать, но Сергею это оказалось по силам.

Первая попытка оказалась неудачной: его и Ванюшку — маль­чика лет семнадцати, который согласился бежать с Сергеем, — поймали, и «прыгали кованые сапоги по двум распростертым те­лам...». Но беглецы выжили, и снова был побег... «Наконец свобо­да! Можно глубоко вдохнуть истощенной грудью! Но ни на минуту нельзя забывать, что мы — все еще пленные, и за такими, как мы, в лесах охотятся полицейские...»

Беглецы скрывались, пробираясь к родной земле. Но все же Сергей остался один, когда схватили Ванюшку. Герой чуть было не погиб в болоте, попал в лапы к эсэсовцам... и снова бежал! «Гады! Русского офицера так не возьмешь!» Но вот беда: отказала правая

нога — идти невозможно! И снова плен, и снова допросы, пытки, издевательства...

Господи, что же делают с человеком такие испытания, какие вынес и пережил Сергей Костров. Молодой парень за несколько ме­сяцев превратился в старика.

«Нет на свете хуже тех минут, когда человек поймет, что все, что предстояло сделать, — сделано, пережито, окончено!..» Такие чувства испытывал и Сергей. Он почти отчаялся. Почти... Там, в глубине души, осталось то, что можно вырвать, «но только цепкими когтями смерти». Сергей сберег это «то». Несмотря на все, что еще ждало его, «он жив, а значит, будет бороться, не за право просто су­ществовать, а за право на жизнь, свободную жизнь...». «Бежать, бе­жать, бежать! — почти надоедливо чеканилось в уме слово».

«Это мы, Господи!» — страшная книга. Но все написанное — правда, жестокая правда о войне, о плене, о фашистах... Но не нуж­но думать, что все произведения — сплошные картины войны. Есть и лирические отступления, если, конечно, эти строки можно так на­звать. Лирические отступления словно вкраплены в текст, они скрашивают происходящее, но природа словно чувствует, что идет война: «Бархатистыми кошачьими лапами подкрадывалась осень. Выдавала она себя лишь тихими шорохами засыхающих кленовых листьев да потрескавшихся стручков акаций. Исстрадавшейся вдо­вой-солдаткой плачет кровавыми гроздьями слез опершаяся на пле­тень рябина». Природа словно живая, метафоры, неоднократно ис­пользованные автором, делают ее непосредственной свидетельницей войны. Природа плачет над погибшими, страдает вместе с ранены­ми. Но природа является и врагом военнопленных. Природа-убийца и природа-страдалица. Все моменты природы удивительно соответ­ствуют действию, являясь одновременно и «теневым» фоном, и дей­ствующим лицом. Это — авторская особенность, но, по-моему, вся повесть особенная. Пусть это не первое и не второе произведение о войне, но это не просто повесть, это строки, написанные кровью, это то, что выстрадано самим автором, это своего рода крик души — это мы, Господи, мы, люди, прошедшие через ад войны.

«Это мы, Господи!» — предупреждение людям, предупреждение о том, что война — это не просто страшно, война — смерть не толь­ко физическая, но и духовная. Это огромный удар, удар по самому больному, что есть у всех нас, — по нашей жизни, по нашим род­ным и близким, просто по людям...

Я не хочу войны, я хочу жить, жить и видеть синее небо над го­ловой, яркое солнце в этом небе. Я не хочу когда-либо услышать грохот орудий, не хочу узнать, что такое война. И не дай нам, Гос­поди, когда-либо оказаться в водовороте военных действий, по­пасть в омут смерти...

РЕЦЕНЗИЯ НА ПОВЕСТЬ К. Д. ВОРОБЬЕВА «УБИТЫ ПОД МОСКВОЙ»

Книги могут нравиться или не нравиться. Но есть среди них та­кие, которые не попадают ни в одну из этих категорий, но пред­ставляют собой нечто большее, которые врезаются в память, стано-

вятся событием в жизни человека. Таким событием для меня стала книга Константина Воробьева «Убиты под Москвой». Я словно

услышала тот голос:

у

...Нам свои боевые Не носить ордена. Вам — все это, живые, Нам — отрада одна: Что недаром боролись Мы за Родину-мать. Пусть не слышен наш голос, — Вы должны его знать.

Эти строки взяты автором в качестве эпиграфа из стихотворе­ния Твардовского «Я убит подо Ржевом», которое и названием, и настроением, и мыслями перекликается с повестью Константина Воробьева.

Ее автор сам прошел через войну — об этом узнаешь и без чте­ния биографии. Так писать невозможно с чужих слов или из вооб­ражения — так писать мог только очевидец, участник. Повесть «Убиты под Москвой», впрочем, как и все творчество Константина Воробьева, очень эмоциональна. Эта книга особенна еще тем, что в ней сочетаются, с одной стороны, реалистичность, а с другой — глубокое осмысление событий и тонкий психологический анализ поступков героев с высоты прожитых лет.

«Убиты под Москвой» — по форме короткая повесть, однако по содержанию она включает в себя целую эпоху. Такое ощущение по­является потому, что война, врываясь в человеческую жизнь, влия­ет на нее, как ничто другое, радикально меняет ее. Если в мирной жизни душа развивается, эволюционирует, то на войне в ней про­исходит ломка: ломаются прежние нравственные ценности, преж­ний взгляд на вещи. Если в литературе мирного времени символом духовных исканий становится дорога, путь, то у Константина Воро­бьева — беспорядочное, безысходное метание под обстрелом с воз­духа.

Проблемы, встающие перед человеком на войне, почти те же, что и в мирное время, однако они поставлены настолько остро, требовательно, что от них ни скрыться, ни убежать. Эти извеч­ные проблемы героизма, гуманизма, долга решает для себя кур­сант Алексей Ястребов. Автор говорит словами Рюмина: «Судьба каждого курсанта... вдруг предстала средоточием всего, чем мо­жет окончиться война для Родины — смертью или победой». В судьбе одного курсанта словно сконцентрировалась судьба всей России.

Актом огромного гуманизма и гражданского мужества стало само слово в защиту тех, кто струсил, спасовал, проявил слабость в тяжелую минуту, «придавленный к земле отвратительным воем приближающихся бомб», вжавшийся в нее под минометным об­стрелом. Они, курсанты, не думали о спасении так холодно и рас­четливо, как генерал-майор, снявший знаки различия и бежавший с передовой. У них не было времени думать о долге («Он подумал о Рюмине, но тут же забыл о нем... Мысли, образы и желания с осо­бенной ясностью возникали и проявлялись в те мгновения, которы-

ми разделялись взрывы...»), поскольку «тело берегло в себе лишь страх». Тот, кто переборол в себе чувство страха, безусловно, герой. Но в остальных, менее сильных духом, автор учит видеть не тру­сов, а прежде всего людей. Обыкновенных. Таких же, как те, что не почувствовали еще в жизни настоящего страха, не увидели смерть вблизи, но берутся судить свысока, не имея на то морально­го права! На протяжении всей повести я задавала себе вопрос: «А как бы я поступила на месте героев Воробьева?» И, честно ответив на него, понимала, что не все в жизни можно разделить на черное и белое, трусость или героизм.

К тому же, говорит автор, погибать страшно и противоестест­венно, но погибать напрасно, бесполезной жертвой, противно самой природе человеческой, тому, что отличает человека от зверя. Про­тест против этого звучит в потрясающей сцене, когда курсанты в отчаянии и бессилии стреляют в горизонт.

Автор прощает своим героям страх за собственную жизнь еще потому, что жизнь человеческая была ценна для них вообще, и своя, и чужая. Преодоление любви к человеку, заложенной в них заповедью «не убий», стало для них даже мучительнее, чем борь­ба с трусостью. Война отбрасывает высшие нравственные ценно­сти, лучшие человеческие качества: доброту, гуманность, способ­ность к сопереживанию — и превращает их в источник слабости. Ведь надо совершить единственный выбор: мы или они. Поэтому очень трудно, мучительно происходит перестройка сознания, вы­рабатывается ненависть к врагу. Константин Воробьев, будучи писателем-философом, гуманистом,-под жертвами войны понима­ет не только убитых и пострадавших физически, но и духовно, тех, кто пересилил в себе ради высшей цели — справедливо­сти — чувства добра и милосердия. В этих жертвах — тоже ужас войны.

Сначала у Алексея «сердце упрямилось» думать о фашистах «иначе как о людях». Сердцем он еще чувствовал, что убийство — преступление. Первый немец, убитый им во время ночной атаки, для него все еще такой же _гчеловек. Потом он пытался и не смог взглянуть ему в лицо, боясь, что оно будет лицом человека, а не врага. Воробьев не осуждает своего героя и не оправдывает его. Писатель не призывает к ненависти или мести — он лишь с огромной, бесконечной болью говорит, что сама жизнь учит это­му: «Со стороны учиться мести невозможно. Это чувство само рас­тет из сердца, как первая любовь к не знавшим ее...» Гибель ро­ты, самоубийство Рюмина, смерть под гусеницами немецких тан­ков уцелевших после налета курсантов — все это завершило пере­оценку ценностей в сознании главного героя. В нем зарождается ненависть, освященная воспоминаниями детства. Да, он приобрел способность ненавидеть, ибо «так было легче идти», так было лег­че воевать. Но он при этом многое, очень многое потерял. То, как он «вяло, всхлипывающее повторял ничего не значащие слова: «Стерва... Худая...» — было внешним выражением этой ужасной потери...

Чувство долга и ответственности есть у Алексея Ястребова и ка­питана Рюмина. Это чувство диктует им быть спокойными, уверен-

ными в себе, чтобы курсанты «испытывали облегчающее чувство

безотчетной надежды», требовать прежде с себя, а затем уже с оста­льных. «Нет, сначала я сам, надо все сперва самому... надо пер­вым» и в борьбе с врагом, и в борьбе с самим собой. Такое чувст­во ответственности — у молодых ребят, курсантов! Оно звучит гневным упреком высшему командованию, бросившему их на пере­довую лишь с учебными самозарядными винтовками и бутылками с бензином, без пищи, без пулеметов, бросившему на произвол су­дьбы. А в это время в тылу войска НКВД, сытые, одетые, воору­женные... Чувство долга — это еще то, что подвигло писателя ска­зать правду. И это тоже было подвигом.

Константин Воробьев — писатель-психолог. В его произведени­ях «говорят» даже детали. Вот курсанты хоронят погибших това­рищей. Время остановилось для мертвеца, а на его руке все тикают и тикают часы. Время идет, жизнь продолжается, и продолжается война, которая будет уносить все новые и новые жизни так же не­отвратимо, как тикают эти часы.

Опустошенный страшными потерями, человеческий ум начина­ет болезненно подмечать подробности: вот сожжена изба, а на пепе­лище ходит ребенок и собирает гвозди; вот Алексей, идущий в ата­ку, видит оторванную ногу в сапоге. «И понял все, кроме главного для него в ту минуту: почему сапог стоит?»

И жизнь, и смерть описаны с ужасающей простотой, но сколько боли звучит в этом скупом и сжатом слоге!

С самого начала повесть трагична: еще идут строем курсанты, еще война не началась для них по-настоящему, а над ними, как тень, уже нависло: «Убиты! Убиты!» Под Москвой, подо Рже­вом...»

И во всем этом мире До конца его дней Ни теплички, ни лычки С гимнастерки моей.

Сжимается сердце при мысли, что они были лишь чуть старше меня, что это они убиты, а я жива, и тотчас же оно наполняется не­выразимой благодарностью за то, что мне не пришлось испытать того, что испытали они, за драгоценный дар свободы и жизни. Нам — от них.

Я ХОЧУ РАССКАЗАТЬ О КНИГЕ

(По роману А. Б. Чаковского «Свет далекой звезды»)

Мне хотелось бы рассказать о замечательной книге — «Свет да­лекой звезды» Чаковского. Эта книга рассказывает о любви. И, на­чав ее читать, уже невозможно оторваться.

Действие этой книги начинается в 1953 году. Игорь — главный герой — отдыхает на море, но вдруг ему попадает в руки старый журнал, где он видит фотографию рабочих с какого-то завода. И вот среди этих рабочих он увидел ее — Олю. Прошлое вновь встало перед его глазами. Он вспомнил, как они встретились в первый раз — это было в самом начале Великой Отечественной войны, тог-

да их любовь только зарождалась, но их пути разошлись. Однако они случайно встретились еще раз, и любовь вспыхнула с новой си­лой. Но однажды он получил извещение, что Ольга погибла, вы­полняя боевое задание.

Автор, как тонкий психолог, очень хорошо сумел передать те чувства, которые овладели в ту минуту его героем: и боль, и ра­дость, и надежда.

Будто бы оживает для меня герой этого романа, и начинаешь переживать вместе с ним, сочувствовать ему, радоваться и пережи­вать за него.

Когда он увидел фотографию, то для него как будто зажегся ма­як.

Игорь бросился разыскивать Ольгу, хотя понимал, что сделать это будет не просто.

Автор сталкивает своего героя с разными трудностями и не­приятностями. На его нелегком пути встречаются разные люди. Одним глубоко безразличны его чувства, мысли, переживания, другие принимают их близко к сердцу, стараются ему помочь изо всех сил. И очень хорошо, что те, кому безразлично чужое горе, встречаются в жизни не так уж и часто.

Автор ведет своего героя нелегким, тернистым путем. Не раз, когда уже казалось, что цель близка, он (Игорь) оказывался в ту­пике. Но он не терял надежды. Он продолжал свои поиски. И снова оказывался в тупике, но не сдавался. Ведь каждый раз он был все ближе и ближе к цели.

Сталкивая своего героя с людьми, близко знавшими Олю, автор поддерживает своего героя, вдохновляет его. А эти люди, рассказы­вающие об Оле, о ее смелости, честности, доброте, отзывчивости, помогают понять ему, что он не ошибся в ней.

Это произведение очень реалистично. И автор старается быть ре­алистичным до конца. Мне бы очень хотелось увидеть счастливый конец, где Оля с Игорем встретились бы, но автор решает по-друго­му.

В тот момент, когда Игорь, как никогда, близок к своей цели, он узнает, что Оля умерла.

Это место нельзя читать без слез, кажется, что все вокруг ру­шится, но автор помогает своему герою пережить это потрясение и вернуться к жизни, к новой жизни.

Это произведение знакомит нас с настоящей, чистой любовью, которая не угасла со временем, учит нас ценить настоящую друж­бу. И в этом полностью заслуга автора.

РЕЦЕНЗИЯ НА ПОВЕСТЬ В. Л. КОНДРАТЬЕВА «САШКА»

Автор этой повести — бывший фронтовик. Он открывает нам правду о войне, пропахшей потом и кровью.

Действие повести разворачивается подо Ржевом в 1941 году. Мы первый раз застаем Сашку, когда ночью он задумал достать вален­ки для ротного.

Война есть война, и несет она только смерть. И такая война с первых страниц повести: «Деревни, которые они брали, стояли,

будто мертвые. Только летели оттуда стаи противно воющих мин, шелестящих снарядов. Из живого видели они лишь танки...» Чита­ешь и видишь танки — махины, которые прут на маленьких лю­дей, а им негде спрятаться на белом от снега поле. О многом гово­рит заведенный на передовой порядок: «Ранило: отдай автомат оставшемуся, а сам бери трехлинейку». И это не ирония автора. Из воспоминаний маршала Жукова мы узнаем, что в период наступле­ния подо Ржевом устанавливалась норма расхода боеприпасов — один-два выстрела в сутки на орудие в связи с тем, что были огром­ные потери и войска переутомлены и ослаблены.

Сашка жалел, что не знал немецкого. Он спросил бы у плен­ного, как у них с кормежкой, и сколько сигарет в день получа­ют, и почему перебоев с минами нет. Про свое житье-бытье Саш­ка, разумеется, рассказывать бы не стал, хвалиться нечем. И с едой было туго, и с боеприпасами. Не было сил хоронить ребят. Даже себе, живым, не было сил вырыть окоп. Ни окопов, ни зем­лянок не было у первой роты, они ютились в шалашах. Только у ротного был маленький блиндажик. Не было сил, не было надеж­ды, что завтра сюда не придет враг. Все подчеркивало ненадеж­ность положения. За два месяца из каждых десяти солдат погиб­ли девять.

Сашка вызывает симпатию, уважение к себе своей добротой, участливостью, гуманностью. Война не обезличила, не обесцветила Сашкин характер. Он любознателен и пытлив. На все события име­ет свою точку зрения.

Писатель показывает, что душа мирного человека, став душой солдата, не потеряла ничего от коренных устоев человеческой нрав­ственности, И не случайно высшей точкой, кульминацией повести, стала сцена, когда даже под угрозой угодить под трибунал Сашка не хочет выполнить приказ комбата — расстрелять пленного не­мца. Пожалуй, само это столкновение Сашки с комбатом продикто­вано в значительной мере не реальностью боев подо Ржевом, а на­шими сегодняшними переживаниями. Но тем-то и оказалась инте­ресной повесть, что она обостренно представила то духовное здоро­вье, которое не позволяет убить безоружного или нарушить слово, данное в листовке от имени народа.

Сашке не по себе от почти неограниченной власти над другим человеком, он понял, какой страшной может стать эта власть над жизнью и смертью. В Сашке есть огромное чувство ответственно­сти за все. Даже за то, за что отвечать он не мог. Ему стыдно пе­ред немцем за никудышную оборону, за ребят, которых не похо­ронили. Он старался вести пленного так, чтобы тот не видел на­ших убитых и не захороненных еще бойцов, а когда все-таки на­тыкались они на них, стыдно было Сашке, словно он в чем-то ви­новат.

Встретил Сашка на фронте и свою первую любовь — Зину. Ио, увидев ее с другим, уходит, не причиняя Зине боли лишними раз­говорами. Он бы по-другому не мог.

История Сашки — это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом трудном месте на самой трудной должнос­ти — солдатской.

Книга В. Кондратьева «Сашка» — правдивая, душевная, психо­логически точная. Она помогает читателю заглянуть в себя. Читая «Сашку»_; по-другому представляешь себе войну. Правда о ней не забывается.

РЕЦЕНЗИЯ НА ПОВЕСТЬ С. А. АЛЕКСЕЕВИЧ «У ВОЙНЫ НЕ ЖЕНСКОЕ ЛИЦО*

Я ушла из детства в грязную теплушку. В эшелон пехоты, в санитарный взвод... Я пришла из школы в блиндажи сырые, От Прекрасной Дамы в «мать» и *перемать». Потому что имя ближе, чем Россия, Не смогла сыскать...

Ю. Друнина

Особой главой нашей отечественной литературы является проза о событиях военного времени. Эта тема породила огромное количе­ство выдающихся произведений, в которых описывается жизнь и борьба русского народа в годы Великой Отечественной войны с не­мецкими захватчиками. Но так уж случилось, что все наши пред­ставления о войне связаны с образом мужчины-солдата. Это и по­нятно: воевали-то в основном представители сильного пола — муж­чины. И почему-то обычно забывают сказать о женщинах, о том, что и они тоже многое сделали для победы. В годы Великой Отече­ственной войны женщины не только спасали и перевязывали ране­ных, но и стреляли из «снайперки», подрывали мосты, ходили в разведку, летали на самолетах. Вот об этих женщинах-солдатах и идет речь в повести Светланы Алексиевич «У войны не женское ли­цо». Именно об этой книге мне бы хотелось вам рассказать. Здесь собраны воспоминания многих женщин-фронтовиков, в которых они повествуют о своей судьбе, о том, как сложилась их жизнь в те страшные годы, и обо всем, что они видели там, на фронте. Но это произведение не о прославленных снайперах, летчицах, танкистах, а об «обыкновенных военных девушках», как они сами себя назы­вают. Собранные вместе, рассказы этих женщин рисуют облик вой­ны, у которой совсем не женское лицо.

«Все, что мы знаем о женщине, лучше всего вмещается в слово «милосердие». Есть и другие слова — сестра, жена, друг и самое высокое — мать... Женщина дает жизнь, женщина оберегает жизнь. Женщина и жизнь — синонимы» — так начинается книга С. Алексиевич. Да, в нашем представлении женщина — это неж­ное, хрупкое, безобидное существо, которое само нуждается в за­щите. Но в те ужасные военные годы женщине пришлось стать сол­датом, идти защищать Родину, чтобы сберечь жизнь будущим по­колениям.

Когда я прочитала эту книгу, то меня очень поразило, что такое огромное число женщин воевало в годы Великой Отечественной войны. Хотя здесь нет, наверное, ничего необычного. Всякий раз, когда угроза нависала над Родиной, женщина вставала на ее защи­ту. Если вспомнить нашу историю, то можно найти множество при­меров, подтверждающих эту истину. Во все времена русская жен-

щина не только провожала на битву мужа, сына, брата, горевала, ждала их, но в трудное время сама становилась рядом с ними. Еще Ярославна поднималась на крепостную стену и лила расплавлен­ную смолу на головы врагов, помогая мужчинам защищать город. И в годы Великой Отечественной войны женщина стреляла, убивая врага, обрушившегося с невиданной жестокостью на ее дом, ее де­тей, родственников и близких. Вот отрывок из рассказа Клавдии Григорьевны Крохиной, старшего сержанта, снайпера. «Мы залег­ли, и я наблюдаю. И вот я вижу: один немец приподнялся. Я щелк­нула, и он упал. И вот, знаете, меня всю затрясло, меня колотило всю». И не единственная она была такая. Не женское это дело — убивать. Все они не могли понять: как это можно убить человека? Это же человек, хоть он враг, но человек. Но этот вопрос постепен­но исчезал из их сознания, а его заменяла ненависть к фашистам за то, что они делали с народом. Ведь они беспощадно убивали и детей и взрослых, сжигали людей живьем, травили их газом. Я и раньше много слышала о зверствах фашистов, но то, что я прочита­ла в этой книге, произвело на меня огромное впечатление. Вот только единственный пример, хотя в этом произведении их сотни. «Подъехали машины-душегубки. Туда загнали всех больных и по­везли. Ослабленных больных, которые не могли передвигаться, снесли и сложили в бане. Закрыли двери, всунули в окно трубу от машины и всех их отравили. Потом, прямо как дрова, эти трупы бросили в машину».

И как мог кто-нибудь в то время думать о себе, о своей жизни, когда враг ходил по родной земле и так жестоко истреблял людей. Эти «обыкновенные девушки» и не задумывались над этим, хотя многим из них было по шестнадцать-семнадцать лет, как и моим ровесницам сегодня. Они были простыми школьницами и студент­ками, которые, конечно, мечтали о будущем. Но в один день мир для них разделился на прошлое — то, что было еще вчера: послед­ний школьный звонок, выпускной бал, первая любовь; и войну, ко­торая разрушила все их мечты. Вот как началась война для медсе­стры Лилии Михайловны Будко: «Первый день войны... Мы на танцах вечером. Нам по шестнадцать лет. Мы ходили компанией, проводим вместе одного, потом другого... И вот уже через два дня этих ребят, курсантов танкового училища, которые нас провожали с танцев, привозили калеками, в бинтах. Это был ужас... И я ска­зала маме, что пойду на фронт*.

А Вера Даниловцева мечтала стать актрисой, готовилась в теат­ральный институт, но началась война, и она ушла на фронт, где стала снайпером, кавалером двух орденов Славы. И таких историй об искалеченных жизнях множество. У каждой из этих женщин была своя дорога на фронт, но их объединяло одно — желание спа­сти Родину, защитить ее от немецких оккупантов и отомстить за смерть близких. «У нас у всех было одно желание: только в военко­мат и только проситься на фронт», — вспоминает минчанка Татья­на Ефимовна Семенова.

Конечно, война — это не женское дело, но эти «обыкновенные девушки» были нужны на фронте. Они были готовы к подвигу, но не знали девчонки, что такое — армия и что такое — война. Прой-

дя шестимесячные, а то иногда и трехмесячные курсы, они уже имели удостоверения медсестер, зачислялись саперами, летчицами. У них уже были военные билеты, но солдатами они еще не были. И о войне, и о фронте у них были только книжные, часто совершенно романтические представления. Поэтому трудно им было на фронте, особенно в первые дни, недели, месяцы. Тяжело было привыкнуть к постоянным бомбежкам, выстрелам, убитым и раненым. «Я до сих пор помню своего первого раненого. Лицо помню... У него был открытый перелом средней трети бедра. Представляете, торчит кость, осколочное ранение, все вывернуто. Я знала теоретически, что делать, но, когда я... это увидела, мне стало плохо», — вспоми­нает Софья Константиновна Дубнякова, санинструктор, старший сержант. Выдержать на фронте надо было не кому-нибудь, а дев­чонке, которую до войны мать еще баловала, оберегала, считая ре­бенком. Светлана Катыхина рассказала, как перед самой войной мать не отпускала ее без провожатого к бабушке, мол, еще малень­кая, а через два месяца эта «маленькая» ушла на фронт, стала сан­инструктором.

Да, не сразу и не легко давалась им солдатская наука. Потребо­валось обуть кирзачи, одеть шинели, привыкнуть к форме, научи­ться ползать по-пластунски, копать окопы. Но они со всем справи­лись, девушки стали отличными солдатами. Они проявили себя в этой войне как отважные и выносливые воины. И я думаю, что только благодаря их поддержке, их храбрости и смелости мы смог­ли победить в этой войне. Девчонки прошли через все трудности и испытания, чтобы спасти свою Родину и защитить жизнь будущего поколения.

Завтра я проснусь и надо мной будет сиять солнце. Я буду уве­рена, что оно будет светить и на следующий день, и через месяц, и через год. И именно для того, чтобы мы жили беззаботно и счаст­ливо, чтобы это «завтра» для меня состоялось, те девушки — мои ровесницы — пятьдесят лет назад шли в бой.

РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН В. С. ГРОССМАНА «ЖИЗНЬ И СУДЬБА» (/ вариант)

Основной круг философской проблематики эпопеи В. Гроссмана «Жизнь и судьба» — жизнь и судьба, свобода и насилие, законы войны и жизни народа. Писатель видит в войне не столкновение армий, а столкновение миров, столкновение различных взглядов на жизнь, на судьбу отдельного человека и народа. Война выявила ко­ренные проблемы современнорти, вскрыла основные противоречия эпохи.

В романе две основные темы — жизнь и судьба.

«Жизнь» — это свобода, неповторимость, индивидуальность; «судьба» — необходимость», давление государства, несвобода. Ко­миссар Крымов говорит: «Как странно идти по прямому, стрелой выстреленному коридору. А жизнь такая путаная тропка, овраги, болотца, ручейки, степная пыль, несжатый хлеб, продираешься, обходишь, а судьба прямая, струночкой идешь, коридоры, коридо­ры, коридоры, в коридорах двери».

Судьба основных действующих лиц трагическая или драматиче­ская. Б героизме Гроссман видит проявление свободы. Капитан Греков, защитник Сталинграда, командир бесшабашного гарнизона «дома шесть дробь один*, выражает не только сознание «правого дела борьбы с фашизмом», отношение к войне как к трудной рабо­те, самоотверженность и здравый смысл, но и непокорство натуры, дерзость, независимость поступков и мыслей. «Все в нем — и взгляд, и быстрые движения, и широкие ноздри приплюснутого но­са — было дерзким, сама дерзость». Греков — выразитель не толь­ко народного, национального, но и всечеловеческого, свободолюби­вого духа (недаром его фамилия Греков).

Главный конфликт романа — конфликт народа и государства, свободы и насилия. «Сталинградское торжество определило исход войны, но молчаливый спор между победившим народом и побе­дившим государством продолжался. От этого спора зависела судьба человека, его свобода». Этот конфликт прорывается наружу в раз­мышлениях героев о коллективизации, о судьбе «спецпереселен­цев», в картинах колымского лагеря, в раздумьях автора и героев о тридцать седьмом годе и его последствиях.

Колымский лагерь и ход войны связаны между собой. Гроссман убежден, что «часть правды — это не правда». Арестованный Кры- мов ловит себя на мысли, что ненавидит пытающего его особиста больше, чем немца, потому что узнает в нем самого себя.

Гроссман изображает народные страдания: это и изображение лагерей, арестов и репрессий, и их разлагающего влияния на души людей и нравственность народа. Храбрецы превращаются в трусов, добрые люди — в жестоких, стойкие — в малодушных. Людей раз­рушает двойное сознание, неверие друг в друга. Причины данных явлений — сталинское самовластие и всеобщий страх. Сознанием и поведением людей со времен революции управляют идеологические схемы, приучившие нас считать, что цель выше морали, дело выше человека, идея выше жизни. Насколько опасна такая перестановка ценностей, видно из эпизодов, когда Новиков на восемь минут за­держал наступление, то есть, рискуя головой, идет на невыполне­ние сталинского приказа ради того, чтобы сберечь людей. А для Гетманова «необходимость жертвовать людьми ради дела всегда ка­залась естественной, неоспоримой не только во время войны».

Отношение к судьбе, к необходимости, к вопросу о вине и ответ­ственности личности перед лицом обстоятельств жизни у героев ро­мана разное.

Штурмбанфюрер Кальтлуфт, палач у печей, убивший пятьсот девяносто тысяч людей, пытается оправдать это приказом свыше, своей подневольностью, властью фюрера, судьбой: «судьба толкала его на путь палача». Но автор утверждает: «Судьба ведет человека, но человек идет потому, что хочет, и он волен не хотеть».

Смысл параллелей Сталин — Гитлер, фашистский лагерь — ко­лымский лагерь в том, чтобы заострить проблему вины и ответст­венности личности в самом широком, философском плане. Когда в обществе творится зло, в той или иной степени в нем виноваты все. Пройдя через трагические испытания XX века — вторую мировую войну, гитлеризм и сталинизм, — человечество начинает осозна-

вать тот факт, что покорность, зависимость человека от обстоя­тельств, рабство оказались сильны. И в то же время в образах геро­ев Отечественной войны Гроссман видит свободолюбие и совестли­вость. Что превысит в человеке и человечестве? Финал романа от­крыт.

РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН В. С. ГРОССМАНА «ЖИЗНЬ И СУДЬБА» (II вариант)

Природное стремление челове­ка к свободе неистребимо, его можно подавить, но нельзя унич-тожить. Человек добровольно не откажется от свободы.

В. Гроссман

«Рукописи не горят...» Сколько раз уже цитировали эту фразу Воланда, но хочется повторить ее вновь. Наше время — время от­крытий, возвращенных мастеров, ждавших своего часа, наконец увидевших свет. Роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», написан­ный тридцать пять лет назад, пришел к читателю лишь в 1988 году и потряс литературный мир своей современностью, великой силой своего правдивого слова о войне, о жизни, о судьбе. Он отразил свое время. Лишь теперь, в девяностые, возможно стало говорить и пи­сать о том, о чем размышляет автор романа. И поэтому это произве­дение принадлежит сегодняшнему дню, оно злободневно и сейчас.

Читая «Жизнь и судьбу», не можешь не поразиться масштабно­сти романа, глубине выводов, сделанных автором. Кажется, что философские идеи сплетаются, образуя причудливую, но гармонич­ную ткань. Порой увидеть, понять эти идеи сложно. Где главное, какая основная мысль пронизывает повествование? Что есть жизнь, что есть судьба? «Жизнь такая путаная,...тропки, овраги, болотца, ручейки... А судьба прямая-прямая, струночкой идешь... Жизнь — это свобода», — размышляет автор. Судьба же — несво­бода, рабство, недаром обреченные на смерть в газовых камерах люди чувствуют, как «силится в них чувство судьбы». Судьба не подчиняется воле человека.

Основная тема произведения Гроссмана — свобода. Понятие «свобода», «воля» знакомо и дикому зверю. Но то свобода или несво­бода физическая. С появлением человеческого разума смысл этих понятий изменился, стал глубже. Существует свобода моральная, нравственная, свобода мысли, непорабощенность души. Так что же важнее — сохранить свободу тела или разума? Почему именно эта философская проблема волновала автора? Очевидно, это было предо­пределено той эпохой, в которой он жил. Два государства встали над миром в то время, сошлись в борьбе, и от исхода этой битвы зависела судьба человечества. Обе державы, по словам одного из персонажей романа, — государства партийные. «Сила партийного руководителя не требовала таланта ученого, дарования писателя. Она оказывалась над талантом, над дарованием». Под термином «воля партии» под­разумевалась воля одного человека, которого сейчас мы называем диктатором. Оба государства были сходны между собой тем, что

граждане их, лишенные официального права мыслить, чувствовать,

вести себя в соответствии со своей индивидуальностью, постоянно ощущали довлеющую над ними силу страха. Так или иначе, госу­дарственные здания, больше похожие на тюрьмы, были возведены и казались несокрушимыми. Человеку в них отводилась незначитель­ная роль; куда выше, чем он, стояли государство и выразитель его воли, непогрешимый и могучий. «Фашизм и человек не могут сосу­ществовать. На одном полюсе — государство, на другом — потреб­ность человека». Не случайно Гроссман, сравнивая два лагеря, срав­нивает тоталитарные государства — Германию и Советский Союз тридцатых—сороковых годов. Люди сидят там за одни и те же «пре­ступления»: неосторожное слово, плохую работу. Это «преступники, не совершившие преступлений». Разница лишь в том, что немецкий лагерь дан глазами русских военнопленных, знающих, за что они сидят, и готовых к борьбе. Люди же, находящиеся в сибирских лаге­рях, считают свою судьбу ошибкой, пишут письма в Москву. Деся­тиклассница Надя Штрум поймет, что тот, к кому обращены ее пи-сьма, по сути, и есть виновник происходящего. Но письма продол­жают идти... Сибирский лагерь, пожалуй, страшнее германского. «Попасть к своим в лагерь, свой к своим. Вот где беда!» — говорит Ершов, один из героев романа. К страшному выводу приводит нас Гроссман: тоталитарное государство напоминает огромный лагерь, где заключенные являются и жертвами, и палачами. Н