Яжелое наследие: Гипнотическая ситуация.

Элизабет Рудинеско, философ и психоаналитик лакановского направления, заявляет без обиняков, что гипноз заключает в себе «фашистский ритуал» (1978). Потому-то нацисты и проявили к нему особый интерес. Посетив нашу лабораторию, она обвинила наших сотрудников в извращенности, и в частности в «вуаеризме». Экспериментирование в психологии, зая­вила она, противоречит этике психоанализа. На предло­жение загипнотизировать ее последовало возмущенное «никогда». Интересно, что же внушает ей такой страх? Подобной точки зрения придерживаются, по-видимому, не все адепты школы Лакана, поскольку, как мы увидим дальше, один из них ведет исследование эксперимен­тального характера в Венсеннском университете.

В своей недавней книге Мод Маннони, которая слывет «открытым» и «прогрессивным» ученым, возмущается самим фактом возобновления в больницах «психиатрической практики, которая считалась уже давным-давно отвергнутой». «Молодые психоаналитики [в Париже],— добавляет она,— без колебаний предла­гают свое сотрудничество в чистом экспериментиро­вании, где больной выступает в роли подопытной морской свинки» (Mannoni, 1979).

Было бы интересно выяснить, из каких источников получила ока такую информацию, тем более что у нас сложилось прямо противоположное убеждение. Ведь в наше время редко можно встретить молодого психиатра, знающего, как применять гипноз. Так, напри­мер, прошлым летом в газетах много писали о молодом человеке, страдающем амнезией, который провел в психиатрической больнице под Парижем шесть месяцев, и никто за это время не пытался прибегнуть к гипнозу для снятия амнезии. Правда, палатный врач в какой-то момент хотел было привезти больного к нам, но по целому ряду причин это оказалось невозможным.

Может быть, Мод Маннони считает, что снятие амнезии у больного с помощью гипноза равносильно акту насилия над ним. Возможно, какие-то молодые психоаналитики, на которых она намекает, в самом деле используют своих пациентов в качестве подопытных морских свинок. Не зная, кого она имеет в виду, мы не беремся с ней спорить. Одно только вызывает сожа­ление: автор подразумевает, что гипноз неизбежно связан с такой позицией, и это лишний раз свидетельст­вует о царящем в среде психоаналитиков полном неве­дении в отношении гипноза.

Все подобные факты выглядели бы просто комично, если бы они не свидетельствовали о наличии определенной формы помешательства у homo psychoanalyticus и не оказывали бы влияния на развитие научных исследований. Каковы же причины сопротивления гип­нозу со стороны психоаналитиков? В XIX в. отрица­тельное отношение к гипнозу исходило главным образом из врачебных кругов. Это объяснялось, во-первых, тем, что гипноз противоречил самим основам медицинской мысли того времени; во-вторых, врачи чувствовали, что они не могут рассматривать проблему гипнотического отношения, не затрагивая одновременно сексуальных проблем (Chertok, de Saussure, 1973).

Трудно допустить, чтобы последний мотив мог играть роль у психоаналитиков, сама специальность которых требует рассмотрения этих проблем. И все же нет ли в их отказе от гипноза пережитков страхов? В самом деле, гипноз предполагает очень сильную телесную во­влеченность. Он представляет собой нечто вроде рукопашной, слитное отношение, в котором циркулируют архаические страхи, часто плохо контролируемые.

И, конечно, именно на это намекал Фрейд, когда он говорил о «мистическом» элементе, содержащемся в гипнотическом отношении. Здесь, как нам кажется, заключена одна из основных причин, побудивших Фрейда отказаться от гипноза. Известно, что он принял такое решение после того, как одна из его больных в ходе гипнотического сеанса бросилась ему на шею. Этот инцидент послужил также толчком к открытию трансфера (Chertok, 1968). Фрейд истолковал влечение, объектом которого он оказался, как повторение отноше­ния, пережитого пациенткой в прошлом. Возможно, его решение было продиктовано желанием оградить психо­терапевта от отношения, возникающего в ходе лечения, от установления аффективной циркуляции, приобретаю­щей нежелательные для него формы.

Гениальным открытием Фрейда было создание си­туации, позволяющей возникшему отношению существовать очень долго. С этой целью, то есть для того чтобы терапевт мог переносить неоднократное повторе­ние непосредственного контакта с больным, Фрейд разработал удобную для психотерапевта ситуацию, при которой он может уклоняться от взгляда пациента и получает благодаря трансферу возможность в каком-то смысле самому выключаться из отношения. И разве не этой же цели служит иногда ограничение отношений, складывающихся в процессе психоанализа, одним толь­ко словесным, интеллектуальным общением между ана­литиком и его пациентом?

Гипнотическая ситуация может также служить сред­ством, с помощью которого терапевт защищается от вовлечения в отношение посредством «техники», на­правленной на пациента, в то время как психоанализ заставляет аналитика вступать в открытое столкнове­ние с фантазмами пациента и переживать свой собствен­ный контртрансфер. Эта объективация составляет по­стоянную опасность гипноза. Но как только гипнотизер отказывается от этой защитной позиции, гипнотическое отношение становится менее «удобным», чем психоана­литическое. Его бессознательное ближе соприкасается с бессознательным пациента.

57.

Тяжелое наследие: внушение

Главное же, гипноз ощутимым образом напоминает нам об ограниченности наших знаний. Он заставляет нас ясно понять, что мы воздействуем лишь на неболь­шую часть спектра отношений и что психотерапия зиждется на факторах, которые в значительной части нам еще неизвестны. С этой истиной готовы, однако, согласиться лишь очень немногие психоаналитики.

И все же в наши дни во Франции наблюдается некоторое возрождение интереса к гипнозу в кругах психоаналитиков, и в частности среди учеников Лакана. Так, например, Жерар Миллер уже давно начал изучать гипноз, сначала в эпистемологическом плане, а затем и в экспериментальном. В недавней статье «Язык мэтра и гипноз» (Miller, 1977a) он дает первый обзор своих исследований.

Миллер пишет, что пытается применять гипноз, освободив его от всякого «церемониала». Он называет это «уличным гипнотизмом». Трудно сказать, какой точный смысл он вкладывает в это понятие, ибо он не приводит никакого конкретного примера. Судя по всему, имеется в виду максимальное очищение процесса ин­дукции с тем, чтобы «предоставить свободу действую­щим факторам». Такой метод равносилен отка­зу от специфических психофизиологических элементов гипноза: от установления особой атмосферы, благоприятствующей изменению состояния сознания. И дей­ствительно, для Миллера эта обстановка лишь внешне играет определяющую роль в создании гипнотических феноменов. «Я экспериментировал с гипнозом в состоя­нии бодрствования…— пишет он,— потому что хотел четко показать следующее: мы никогда не знаем, в ка­кой именно момент он начинается. Я хотел также показать, что он начинается всегда раньше, чем мы думаем». Иными словами, гипнотическая ин­дукция развивается потому, что пациент уже загипно­тизирован. Гипноз предполагает, что до начала всяких манипуляций устанавливается символический договор, правила игры, в силу которых пациент подчиняется воле гипнотизера, ставит себя в положение «раба» по отношению к наделенному властью «мэтру».

Таким образом, гипнотическое отношение сводится к феномену чистой внушаемости. В этом смысле позиция Миллера несколько напоминает позицию некоторых американских исследователей, стремящихся показать, что гипнотические феномены могут быть достигнуты также внушением в состоянии бодрствования. Правда, между ними есть принципиальное различие. Упомяну­тые американские исследователи являются психолога­ми-экспериментаторами, которые в целом стремятся оставаться на чисто описательном уровне. Миллер же, напротив, остается в рамках психоанализа. Если гип­ноз — игра, то эта игра, имеющая бессознательное значение.

Мы не будем подробно останавливаться на идеях Миллера, опирающихся на концепции и математические формулы Лакана. Скажем только, что их основу сос­тавляют положения Фрейда, разработанные в труде «Психология масс и анализ человеческого «я»» (1921) и прокомментированные Лаканом (1973); согласно этим положениям, в гипнотическом отношении объект — гипнотизер — занимает место «идеала я».

Внушаемость, которую проявляет гипнотизируемый, является, следовательно, лишь средством реализации фантазма всемогущества путем идентификации с вооб­ражаемым «мэтром». И, стало быть, власть гипнотизера является мнимой. Она всего лишь выполняет функцию, возложенную на нее загипнотизированным пациентом.

Напомним, что Стюарт (1969, с. 201) уже выска­зывал сходную идею, когда сравнивал гипнотическую ситуацию с британской парламентской системой, где королева обладает лишь той властью, которая вверена ей народом.

Если Миллер рассматривает гипноз только в плане внушаемости, то другой последователь Лакана, Нассиф, анализирует гипнотическое отношение с точки зрения его специфики. Его выдающаяся работа, носящая, прав­да, по преимуществу исторический характер, представ­ляет собой плод десятилетнего труда. Автор исследует в ней роль гипноза в создании психоанализа (Nassif, 1977).

Здесь нет возможности изложить столь богатую по содержанию и объемистую книгу. Мы ограничимся лишь несколькими положениями автора, особенно важ­ными для нас в силу того, что они свидетельствуют о снятии табу, окружавшего до сих пор гипноз в среде французских психоаналитиков.

Опираясь на работы Фрейда, относящиеся к 1886— 1892 гг., то есть к периоду от его возвращения из Парижа до появления «Предварительного сообщения», охватывающему пять важнейших лет в развитии его учения, Нассиф прослеживает пройденный Фрейдом путь и остроумно замечает: если Фрейд и отказался от внушения, он никогда не отказывался от гипноза. Поскольку гипноз в его время рассматривался как злоупотребление властью, заявление Фрейда о том, что он прекращает заниматься гипнозом, было просто уловкой с его стороны. В действительности же (мы уже говорили об этом в начале данной главы) вся, по выражению Нассифа, «декорация» психоаналитиче­ского сеанса — кушетка, положение лежа и т. п.— ведет свое начало от гипноза. Язык психоанализа неотделим от этой «декорации»; он не может сущест­вовать без своего рода естественного обмена, в котором предметами обмена служат взгляд и голос.

Важнейшее отличие гипноза состоит в том, что пациент не смотрит на гипнотизера (многие пациенты закрывают глаза) и сосредоточивается на его голосе. В «декоративно-сценической» стороне психоаналитиче­ского сеанса всегда присутствует элемент гипноза, гипноз всегда лежит в основе сеанса психоанализа, и сама теория психоанализа никогда не появилась бы на свет, если бы Фрейд не занимался гипнозом. И не­смотря на это, все психоаналитики пошли по пути «медицинского вытеснения» гипноза.

Мы согласны с Нассифом относительно общности, существующей между психоанализом и гипнозом. Однако при чтении его книги возникает впечатление, будто Фрейд, создав психоанализ, выявил в гипнозе то, что является в нем главным, освободив его от того, что Нассиф называет «шелухой внушения». Такая точка зрения легко может стать уловкой для того, чтобы, признавая важность гипноза, одновременно отказаться от него. Если гипноз то же самое, что и психоанализ, то первым нет нужды заниматься, разве что в историческом плане, поскольку он послужил для становления психоанализа. На наш взгляд, проб­лема вовсе не является решенной, и изучение гипноза, как мы подробно показывали в ходе нашего изло­жения, необходимо для расширения наших знаний в области феноменов отношений. У психоаналитиков есть все основания заняться проблемой гипноза, если они действительно хотят знать, что они делают. В сущности, исследователи сталкиваются всегда с одной и той же проблемой. Нассиф, как и Миллер, сбрасывает со счетов психофизиологический аспект гипноза. Чтобы объяснить такие явления, как гипноанестезия или вну­шенный ожог, последователи Лакана прибегают к ме­тафоре: означающее, говорят они, включено в тело. Однако, рассуждая так, они предполагают заранее, что проблема решена. В самом деле, в чем состоит это включение? Почему оно не происходит у всех людей и при любых условиях? До тех пор, пока мы не сможем ответить на подобные вопросы, такие тер­мины, как «означающее» или «включение», будут в ка­кой-то части оставаться темными.

60.