В творческом наследии М.М. Бахтина — КиберПедия 

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰)...

Своеобразие русской архитектуры: Основной материал – дерево – быстрота постройки, но недолговечность и необходимость деления...

В творческом наследии М.М. Бахтина

2017-11-22 813
В творческом наследии М.М. Бахтина 0.00 из 5.00 0 оценок
Заказать работу

Бахтин М.М. (1895-1975) – исследователь творчества Достоевского и Рабле, проблем эстетики, истории и теории литературы, социологии личности. Но в первую очередь, он философ, разрабатывавший на протяжении всей своей жизни проблемы диалога как широкой мировоззренческой концепции и парадигмы гуманитарного исследования. Отметим главные методологические идеи русского мыслителя.

Бахтин М.М. наметил, по существу, ряд фундаментальных программ создания принципиально нового видения и изменения ситуации в философии познания. Наиболее плодотворная и вдохновляю­щая его идея — построение учения о познании не в отвлечении от человека, как это делается в теоретизированием мире естествен­нонаучного рационализма, но на основе доверия целостному субъекту - человеку познающему Бахтин оставил нам размышле­ния о философских основах гуманитарных наук. «Критерий здесь не точность познания, а глубина проникновения. Здесь познание направлено на индивидуальное. Это область открытий, открове­ний, узнаний, сообщений. Сложность двустороннего акта познания-проникновения. Активность познающего и активность открывающегося (диалогичность). Умение познать и умение вы­разить себя. «Предмет гуманитарных наук - выразительное и говорящее бытие» /26, с.315/.

B работе «Автор и герой в эстетической действительно­сти» Бахтин, анализируя то, что он называет «эстетической реальностью», связывает эстетический подход с наличием двух несовпадающих сознаний (автора и героя). За счет это­го несовпадения (позиции «вненаходимости», «трансгредиентности» по отношению к сознанию героя) автор не просто художественно описывает героя, но полностью его опреде­ляет и завершает. «Эстетическое событие, - пишет Бах­тин, - может совершиться лишь при двух участниках, предполагает два несовпадающих сознания. Автор - носи­тель напряженно-активного единения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его. Сознание автора есть сознание сознания, то есть объемлющее сознание героя и его мир, сознание, объемлющее это сознание героя момен­тами, принципиально трансгредиентными ему самому, ко­торые, будучи имманентными, сделали бы фальшивым это сознание» /23, с.22/.

Бахтин подчеркивает, что завершение и определение внешнего и внутреннего мира человека, так же как его объективная характеристика, возможны лишь в результате существования «Другого»; только в рамках отношения «Я и Другой» возможно определение и завершение человека, возможен сам эстетический акт познания. «В категории Я моя наружность не может переживаться как объемлющая и завершающая меня ценность, так переживается она лишь в категории Другого, избыток видения - почка, где дремлет форма и откуда она и развертывается, как цветок». В отличие от героя, утверждает Бахтин, автор всегда остается незавершенным, сов­падающим с сами собой. Если поведение автора определя­ется смыслом конкретной бытовой ситуации, ее событиями и предметом, напряженными ценностно-смысловыми отно­шениями существования, то поведение героя полностью за­вершается и определяется позицией, оценкой и творческим художественным заданием автора.

В другой работе этого периода - «Марксизм и филосо­фия языка» - Бахтин (языком В. Волошинова) развивает идею «языкового общения» или взаимодействия. Он дока­зывает, что всякое речевое высказывание, не исключая и эстетического, является «моментом непрерывного рече­вого общения», которое может быть представлено как широко понимаемый диалог («реальной единицею язы­ка - речи (Sprach als Rede), как мы уже знаем, является не изолированное единичное монологическое высказывание, а взаимодействие по крайней мере двух высказываний, т. е. диалог») /24, с.97, 115/.

Третья идея - многоголосья, неслиянности сознания героев в романах Достоевского. Обсуждая логику постро­ения романтического характера, Бахтин отмечает здесь три важных момента: во-первых, автор должен определить и завершить «самочинную», «творчески одинокую», «ценностно-инициативную личность»; во-вторых, цен­ность и единство всех определений подобной личности за­дается категорией «идея» («индивидуальность романти­ческого героя раскрывается не как судьба, а как идея, или, точнее, как воплощение идеи») и, в-третьих, автор как бы вносит свое отношение к герою в его сознание. «Роман­тизм, - пишет Бахтин, - является формою бесконечного героя, рефлекс автора над героем вносится вовнутрь героя и перестраивает его, герой отнимает у автора все его трансгредиентные определения для себя, для своего саморазви­тия и самоопределения, которое вследствие этого становит­ся бесконечным» /23, с.157/.

Анализируя творчество Достоевского, которого Бахтин относил к романтикам, он обнаружил, что с точки зрения «литературно-критической мысли творчество Достоевско­го распалось на ряд самостоятельных и противоречащих, друг другу философских построений, защищаемых его ге­роями. Среди них далеко не на первом месте фигурируют и философские воззрения самого автора» /25, с.5/. Бахтин приходит к мысли, что герой Достоевского как творческая ценностно-инициативная личность «идеологически автори­тетен и самостоятелен, он воспринимается как автор собственной полновесной идеологической концепции, а не как объект завершающего художественного видения». Отсюда в романах Достоевского, утверждает Бахтин, «мно­жественность самостоятельных и неслиянных голосов и сознаний, подлинная полифония полноценных голо­сов». Необходимое условие самостоятельности голоса ге­роя, показывает Бахтин, - его идеологичность («Он не только сознающий, - он идеолог»). В свою очередь, «условие создания образа идеи у Достоевского - глубокое понимание им диалогической природы человеческой мы­сли, диалогической природы идеи. Идея - это живое собы­тие, разыгрывающееся в точке диалогической встречи двух или нескольких сознаний».

Далее Бахтин действует вполне по рецептам научного познания: он сводит новые случаи к уже изученным, т.е. представляет интересующие его феномены как диалог, про­тивостояние голосов, идеологические отношения и т. д. Во-первых, далее само согласие он трактует как диалог. «Нужно подчеркнуть, - пишет Бахтин, - что в мире Достоевского и согласие сохраняет свой диалогический характер, то есть никогда не приводит к слиянию голосов и правд в единую безличную правду» /25, с.161/.

Во-вторых, слово в произведениях Достоевского Бахтин представляет как диалог, столкновение идей, голосов: «Жизнь слова - в переходе из уст в уста, из одного контекста в другой контекст». Слово человек «получает с чужого голоса и наполненное чужим голосом». В произведениях Достоев­ского, подчеркивает Бахтин, «явно преобладает разнонаправ­ленное двухголосное слово, притом внутренне диалогизированное и отраженное чужим словом: скрытая полемика, полемически окрашенная исповедь, скрытый диалог».

В-третьих, на основе представлений о диалоге, а также противостояния «Я и Другого», Бахтину удается объяснить в романах Достоевского функцию двойников. По сути, показывает Бахтин, герой и его двойник моделируют амбива­лентность сознания героя (столкновение и противостояние его внутренних голосов). «В «Двойнике» второй герой (двойник) был прямо введен Достоевским как олицетворен­ный второй внутренний голос самого Голядкина. Два героя всегда вводятся Достоевским так, что каждый из них ин­тимно связан с внутренним голосом другого».

Наконец, Бахтин показывает, что такие предшествую­щие полифоническому роману литературные жанры, как «сократический диалог» и мениппея, также основываются на диалоге и идеологических отношениях.

Таким образом, Бахтин строит полноцен­ную теорию, которая включает идеальные объекты и дей­ствия с ними. Теперь главный вопрос: что во всех этих тео­ретических построениях от гуманитарного познания? Во-первых, Бахтин тоже имеет дело с текстами, в данном случае Достоевского, и эти тексты по-разному интерпрети­руются искусствоведами (литературоведами). «Поэтику Достоевского» Бахтин начинает с разбора литературовед­ческих точек зрения на произведения Достоевского и по­лемики с ними. При этом он предлагает свое собственное новаторское прочтение текстов Достоевского. Во-вторых, полемизируя с другими литературоведами и создавая соб­ственное прочтение и объяснение Достоевского, Бахтин реа­лизует свои ценности и взгляды на мышление, литературу, творчество. Короче говоря, бахтинская теория творчества Достоевского валентна личности Бахтина. Но внутри субъективной бахтинской «рамки» реализуется строгий объективный научный подход: формулируются проблемы и эмпирические особенности произведений Достоевского (их требуется объяснить теоретическим путем), строятся идеальные объекты, более сложные случаи сводятся к более простым и уже изученным, проводятся культурно-истори­ческие обоснования. Но есть еще один важный момент.

Читая Бахтина, стараясь его понять, вживаясь в реаль­ность, о которой Бахтин говорит, переживая события этой реальности («вненаходимости», напряженно-активного единства», «Я», «Другого», «почки, где дремлет форма и откуда она развертывается, как цветок», «диалога», «го­лоса», «идеи как живого события, разыгрывающегося в точке диалогической встречи», «неслиянности созна­ний», «полифонии голосов» и т. д.), мы не просто что-то узнаем о человеке, его сознании и поведении. Мы сами ока­зываемся включенными в мир человеческого (наш голос так же значим, как и другие голоса); понимаем, что наша жизнь и сознание зависят от Других (только Другой облада­ет возможностью вненаходимости и, следовательно, друго­го, «объективного» видения нас); наше видение и горизон­ты нашего сознания расширяются и утончаются (мы становимся участниками выяснения последних идей, мы входим в историю, где идет непрерывный диалог и духов­ная работа) и т. д. и т. п. Своими исследованиями, своим знанием, символическим описанием М. Бахтин создает для нас то самое напряженно-активное единство, о котором он сам говорит, вводит в драму последних идей, «высвобожда­ет место» для нашего духовного роста, для «умного понима­ния» Достоевского и искусства.

М. М. Бахтин отмечал, что дух, сознание, мышление человека предстают перед исследовате­лем в форме текстов, в языково-знаковом выражении. Вне этого социальное познание невозможно, ибо человек в его специфике, как считает Бахтин, всегда выражает себя (говорит), т. е. создает текст, который является той непосредственной действительнос­тью мыслей и переживаний, из которой только и может исходить социальное познание, мышление.

Если естественные науки нацелены на вещи, их свойства и отношения, то гуманитарное - на тексты, которым присущи зна­чение, смысл, ценность. М. М. Бахтин считал, что «текст есть первичная данность (реальность) всякой гуманитарной дисципли­ны». «Дух (и свой, и чужой) не может быть дан ведь как прямой объект естественных наук, а только в знаковом выражении, реа­лизации в текстах и для самого себя и для другого» /23, с.292-293/.

Бахтин М.М. выстраивает новый мир исторически действи­тельного участного сознания, в который с необходимостью вклю­чает также новые - ценностные (этические и эстетические) - от­ношения цельного человека, тем самым замещая частичного гно­сеологического субъекта в его оппозиции объекту (бинарные, субъектно-объектные отношения) «архитектонической целост­ностью» - единством познавательного, этического и эстетиче­ского. В рукописи «Автор и герой эстетической деятельности» он, по существу, заменяет абстрактного гносеологического субъекта взаимосвязанными автором и героем, субъект оказывается «рас­щепленным» на две составляющие - того, кто осуществляет реф­лексию над познанием, «пишет» о нем, тем самым становясь «автором», и того, кто производит само познание, являясь его «геро­ем». Обнаруживается не выявляемая в «мире теоретизма» внутренняя структура единого в двух лицах субъекта, которая по­казывает себя только в том случае, если собственно когнитивное отношение дополняется ценностным, в частности, этическим и эстетическим.

Одновременно выявляется и особая структура познавательного акта, где предполагается временная, пространственная и смысловая вненаходимостъ,а традиционное бинарное отношение «субъект-объект» становится как минимум тернарным: субъект относится к объекту через систему ценностных или коммуника­тивных отношений и сам предстает в двуединости «Я и Другой», «автор и герой», и уж если противостоит объекту, то только в таком качестве. Тем самым обнаруживается не столько научная, сколько собственно философская природа эпистемологии гуманитарного знания и даже ее близость к художественному сознанию. Бахтин это уже подметил, когда писал в рукописи «К философии поступ­ка», что в основе полуфилософских, полухудожественных концеп­ций мира Ницше, Шопенгауэра лежит «живое событие отношения автора к миру, подобное отношению художника к своему герою, и для понимания таких концепций нужен до известной степени антропоморфный мир - объект их мышления».

Введя ценностные формы познавательной деятельности и предложив в гуманитарных текстах заменить традиционного субъекта автором и героем, Бахтин тем самым существенно изменил для гуманитарного знания смысл и значимость субъекта в гносеологической оппозиции «субъект-объект». Благодаря этому он преодолел опасность «симметрии», при которой субъект, по­ставленный в равные отношения с объектом, сам обретает некую «вещность» и утрачивает специфику - обладание сознанием, смыслополаганием и системой ценностей.

Несомненной заслугой М.М. Бахтина является характеристика пространства, времени, хронотопа в гуманитарном знании.

В эпистемологии, сформировавшейся под влиянием идей Де­карта и Ньютона, вневременность, внеисторичность принимались как условия истинности и преодоления релятивизма. Сегодня, как считают И. Пригожий и И. Стенгерс, происходит своего рода «концептуальная революция» - «наука вновь открывает для себя время». По-видимому, противопоставление «двух культур» в боль­шой мере имеет своим основанием вневременной подход класси­ческой науки и ориентированный во времени подход социальных и гуманитарных наук. Изменение отношения к роли и смыслам времени ставит и перед эпистемологией задачу заново освоить по­нятия пространства и времени в контексте новых представлений о познании.

В традиционной теории познания, складывавшейся под влия­нием идеалов, критериев, образцов естественно-научного знания, по существу, отвлекались от времени. Как и в лежащей в ее основа­нии ньютоновской картине мира, любой момент времени в прош­лом, настоящем и будущем был неотличим от любого другого мо­мента времени. Соответственно, рассмотрение чувственного и ло­гическою познания, категорий субъекта и объекта, природы истины и других проблем осуществлялось в теориипознания, как правило, без учета времени. Это означало, что от всех временных признаков, свойств, определяемых временем, отвлекались, «очи­щая познание, еще со времен Декарта, от всех изменяющихся, ре­лятивных моментов. Изменение познания но времени - историчность - рассматривали за пределами собственно теории познания, преимущественно в истории науки, истории философии или в ант­ропологических исследованиях.

И здесь опять можно обратиться к опыту Бахтина, у которого пространство и время в гуманитарном познании появляются как совершенно новая идея в отличие от вневременности и внепространственности традиционной гносеологии, а также от господства чисто «натуралистической» трактовки этих фундаментальных ком­понентов человеческой жизни и деятельности.

Зная идеи о времени И. Канта, Л. Бергсона, а также, можно предположить, герменевтиков, Бахтин тем не менее ищет и нахо­дит свое видение пространства и времени, которое, несомненно, значимо для современного понимания природы темпоральности и пространственности в познании. Бахтин соединяет действую­щее сознание и «все мыслимые пространственные и временные отношения» в единый центр - «архитектоническое целое», и при этом проявляется эмоционально-волевое конкретное многообра­зие мира, в котором пространственный и временной моменты оп­ределяют мое действительное единственное место и действитель­ный неповторимый исторический день и час свершения. Вместо физических характеристик и традиционного противопоставления «субъект-объект», ставшего главным знамением традицион­ного гносеологизма, перед нами открываются принципиально иные представления о взаимоположенности человека и мира. Эти идеи близки герменевтике, опыт которой имеет особую значимость для понимания природы времени и способов его опи­сания в теории познания. Время осмысливается здесь в различных аспектах: как темпоральность жизни, как роль временной дистан­ции между автором (текстом) и интерпретатором, как параметр «исторического разума», элемент биографического метода, компо­нента традиции и обновляющихся смыслов, образцов. Обращаясь к «временному целому героя», проблеме «внутреннего человека», Бахтин непосредственно рассматривает проблемы темпоральности жизни, полагая, что «жить - значит занимать ценностную по­зицию в каждом моменте жизни».

Одна из конкретных программ, начало которой положил сам Бахтин, создавая историческую поэтику, - это переосмысление категорий пространства и времени в гуманитарном контексте и введение понятия хронотопа как конкретного единства пространственно-временных характеристик для конкретной ситуации. Бахтин оставил своего рода модель анализа темпоральных и пространственных отношений и способов их «введения» в художественные и литературоведческие тексты, что может послужить образцом, в частности, и для исследования когнитивных текстов.

Следует отметить, что, взяв термин «хронотоп» из естествен­но-научных текстов А.А. Ухтомского, Бахтин не ограничился на­туралистическим представлением о хронотопе как физическом единстве, целостности времени и пространства, но наполнил его также гуманистическими, культурно-историческими и ценност­ными смыслами. Он стремился обосновать совпадения и несов­падения понимания времени и пространства в систематической философии при введении им «художественного хронотопа». Бахтин принимает кантовскую оценку значения пространства и времени как необходимых форм всякого познания, но в отличие от Канта понимает их не как «трансцендентальные», а как «фор­мы самой реальной действительности». Он стремится раскрыть роль этих форм в процессе художественного познания, «художе­ственного видения». Обосновывая также необходимость единого термина, Бахтин объясняет, что в «художественном хронотопе» «время сгущается, уплотняется, становится художественно-зри­мым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движе­ние времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется вре­менем» /26, с.121-122/.

В контексте исторической поэтики Бахтина и выявления изоб­разительного значения хронотопов не должен остаться незамечен­ным феномен, обозначенный как субъективная игра временем, пространственно-временными перспективами.Это специфическое для художественной, вообще гуманитарной реальности явление - трансформация времени или хронотопа под воздействием «могу­чей воли художника». Как должен оценить и осмыслить этот опыт, не поощряемый наукой и здравым смыслом, эпистемолог? Что скрывается за лежащим на поверхности прямым смыслом - ведь игра временем - это художественный прием, значимый лишь для художественного или фольклорного произведения. Столь прис­тальное внимание самого Бахтина к «субъективной игре» и богат­ство выявленных при этом форм времени заставляют предполо­жить, что за художественным приемом есть и более фундаменталь­ные свойства и отношения. Именно в этом контексте Бахтин рассматривает «одну особенность ощущения времени» - так называемую историческую инверсию, при которой «изображается как уже бывшее в прошлом то, что на самом деле может быть или должно быть осуществлено только в будущем». Чтобы «наделить реальностью» представления об идеале, совершенстве, гармони­ческом состоянии человека и общества, их мыслят как уже бывшие однажды, перенося возможное будущее в прошлое - реальное и доказательное.

Наиболее ярко «игра временем» проявляется в авантюрном времени рыцарского романа, где время распадается на ряд отрез­ков, возникает в точках разрыва (в возникшем зиянии) реальных временных рядов, где закономерность вдруг нарушается. Здесь ста­новятся возможными гиперболизм - растягивание или сжима­ние - времени, влияние на него снов, колдовства, т. е. нарушение элементарных временных (и пространственных) отношений и перспектив. Возможна также (особенно в романах позднего Сред­невековья, наиболее ярко в «Божественной комедии» Данте) заме­на горизонтального движения времени его «вертикальным» пред­ставлением. Меняется сама логика времени. «Временная логика вертикального мира» - это понимание его как чистой одновре­менности, «сосуществования всего в вечности», т. е., по существу, во вневременности, что позволяет временно-исторические разде­ления и связи заменить смысловыми, «вневременно-иерархическими», выйти на «вневременную потустороннюю идеальность», как в дантовом мире, воплощающую саму сущность бытия.

Здесь зафиксирована одна важная особенность гуманитарно­го и художественного сознания, когда оно полноправно и полно­ценно в своем внутреннем, имманентном ему времени; оно вовсе не оценивается точностью отражения, «считывания» времени и временного объекта. Следует различать (о)сознание времени, кото­рое как бы «обязано» быть объективным, и время сознания, не при­вязанное к внешнему миру, длящееся по имманентным законам, которые «позволяют» инверсию прошлого, будущего и настояще­го, допускают отсутствие вектора времени, его «вертикальность» вместо горизонтального движения, одновременность неодновре­менного, наконец, вневременность. Эти «невидимые миру» им­манентные сознанию временные инверсии и «трансформации», по-видимому, носят более общий характер, но Бахтин увидел их в художественных текстах, где они органичны и получили столь концентрированную объективацию.

В целом размышления над текстами Бахтина о формах време­ни и пространства в художественных и гуманитарных текстах приводят к мысли о возможности превращения хронотопа в универ­сальную, фундаментальную категорию, которая может стать одним из принципиально новых оснований эпистемологии, до сих пор в полной мере не освоившей и даже избегающей конкретных прост­ранственно-временных характеристик знания и познавательной деятельности. Идеи Бахтина позволяют также оптимистически от­нестись к возможностям обновления и дальнейшего совер­шенствования современной эпистемологии гуманитарных наук. Предложено неклассическое видение человеческого познания, не исчерпывающегося абстрактным субъектно-объектным отноше­нием, но вбирающем его лишь как часть фундаментальной целост­ности, где синтезируются не только когнитивные, но и ценно­стные - этические и эстетические, а также пространственно-временные, хронотопические отношения. В центре новой архитектоники познания сам человек - исторически действительный, активно действующий, ответственно мыслящий. На этом ос­новании и должна выстраиваться философия науки XXI века, вби­рающая не только идеалы естествознания, но и богатейший опыт наук о культуре, художественного видения мира.

 


Поделиться с друзьями:

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим...

Состав сооружений: решетки и песколовки: Решетки – это первое устройство в схеме очистных сооружений. Они представляют...

История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...

Двойное оплодотворение у цветковых растений: Оплодотворение - это процесс слияния мужской и женской половых клеток с образованием зиготы...



© cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста.
Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы!

0.015 с.