Как я был угрозой своему Отечеству

— Отец Сергий, на тебя тут казаки жалобу написали, — сообщил мне благочинный, стоило мне войти в храм перед вечерней службой.

Мой вид выражал полнейшее недоумение, так как с прокопьевскими казаками (да и вообще с казаками) я не пересекался. Тогда отец Владимир пояснил, что днём раньше, на экстренном собрании в числе пятидесяти человек, они во главе со своим атаманом постановили, что иерей Сергий Адодин представляет собой угрозу России и Православию. Официальную бумагу с печатью они собирались повезти владыке Софронию и, на моё счастье, уведомили благочинного. Тот в свою очередь сказал им, что бумага в обход благочинного ставит его самого в рискованное положение человека, не контролирующего текущее положение дел. Так я остался с крестом на шее.

— Пишут, что ты учишь в армии не служить и Родину не защищать, — сказал отец Владимир.

— Да Вы сами-то в это верите? — спросил я.

— Нет, не верю, — ответил он, — поэтому я назначил очную ставку.

Днём раньше я служил воскресную литургию в одном посёлке вместо уехавшего на сессию настоятеля. Отвозил-привозил меня один казак — духовное чадо батюшки. День был особенный: США снова ввели свои войска в Ирак, и я посвятил время проповеди призывам молиться за мирное население, которое пострадает в этой войне, а также затронул иеговистов, которые учат своих последователей не служить в армии и не защищать свою страну в случае войны. Призвал воспитывать своих детей в православной вере и любить своё Отечество. После литургии меня и пономаря, которого отец Владимир отправил вместе со мной, покормили в трапезной.

— Молодой человек, — обратился к пономарю Вадиму казак, — а Вы служили?

Тот смутился. Будучи инвалидом с детства по бронхиальной астме, он всегда стеснялся об этом говорить, а тут предстояло объяснять причины, по которым он не служил в рядах Российской армии. Комплекция у него была такая, что слово «инвалид» подходило к нему почти также, как к Бывалому из «Операции "Ы"». В общем, я решил не становиться свидетелем унижения Вадима и попытался разрядить обстановку:

— Скажи, что ты в армии никого не знаешь, потому и решил не ходить.

Вадим был счастлив, а казак нет. Потому что повариха, услыхав про армию, принялась бранить казака, президента, армию и всех, кто имеет к ней отношение. У неё в армии убили сына. Не враги на границе, не диверсанты. Убил офицер, его командир. А руководство воинской части это убийство покрыло.

Разгорелся большой скандал, где казак отрицал наличие в армии каких бы то ни было неуставных отношений, а тем паче убийств, а несчастная женщина была близка к тому, чтобы дать ему по голове черпаком. Я понял, что разрядить обстановку мне не удалось, и вмешался, заявив, что не стоит рассказывать про то, что дедовщины в армии нет, в присутствии попа, который не раз отпевал молодых ребят, убитых сослуживцами и командирами.

— Служить в армии надо, но проблема дедовщины есть, и её надо решать, чтобы матери не боялись отдавать своих сыновей, — сказал я, как мне тогда показалось, вполне мудро. Казак согласился со мной и в тот же день явился инициатором созыва срочного сбора всех казаков города.

На очной ставке кроме того казака присутствовал и атаман, который вёл себя агрессивно и то и дело затыкал мне рот. Поначалу мне вменялась в вину измена Родине, а уже в конце лишь неудачная шутка про армию, в которой Вадим никого не знал. Смирение, к сожалению, никогда не было моей отличительной чертой, зато вспыльчивости во мне полно, как пороха в патроне. Здравый смысл и инстинкт самосохранения? Нет, не слышал. Быть добрым и безмятежным, словно лотос, качающийся на глади пруда? Мне более свойственно быть очень противным и вредным. Вообще непонятно, как терпят меня близкие. Призвав на помощь доставшиеся мне от дедушки ехидство и яд, формально оставаясь вежливым и корректным, я довёл казака до истерики, а атамана — до угроз убийства. Понятно дело, поправ при этом все свои понятия об уважении к старшим.

Отец Владимир, будучи не в силах с самого начала сдерживать улыбку, махом перестал веселиться, тут же остановил наше небольшое собрание и открытым текстом дал атаману понять, что он наговорил на целое уголовное дело для прокуратуры. Тот стал заверять, что его слова о предполагаемой лёгкости моего убийства казаками нужно расценивать не в буквальном смысле, но образно. Возник благоприятный момент для того, чтобы объявить мировую. На том и сошлись. Стало ли это для меня уроком? Нет, к сожалению. Всё также говорю то, что думаю. Ну разве что стараюсь яснее выражаться во избежание кривотолков.

 

Злой рок

Был зимний день, смеркалось рано. Автомобиль вёз по улицам города двоих — водителя и священника с остывающим после отпевания кадилом. Чтобы разорвать затянувшееся молчание, водитель слегка кашлянул и сказал:

— Уже двое умерли за последний год из нашей родни. Бабушка сначала, а теперь вот и дедушка. Люди говорят, надо третьего покойника ждать. Что скажете, батюшка?

— Да и не только третьего, — задумчиво изрёк священник.

Водитель поперхнулся и в ужасе посмотрел на собеседника. Тот продолжал загадочно смотреть куда-то вдаль. Казалось, он прислушивался к неизведанным высотам, которые прямо в эту минуту вещали ему о неотвратимой злой судьбе несчастных людей, которых ему довелось посетить.

— И четвёртого, — добавил он к ужасу водителя, который ощутил, как мокнет его спина, — и пятого.

«Кто же будут остальные трое? А не бросить ли руль прямо сейчас? Чтоб сразу и наверняка», — мелькнула шальная мысль.

Священник повернул голову, в его холодных глазах тускло отразился мертвенный свет придорожных фонарей:

— Вечно ведь жить никто из нас не будет. Все мы рано или поздно умрём.

Как потом часто рассказывал водитель, большего облегчения за всю свою жизнь он никогда не испытывал.

 

Школьники

Была у меня в Прокопьевске как-то встреча с девятиклассниками из школы неподалёку. Они поглазели на молодого попа, перестали опасаться, а поскольку я решительно удалил их классную руководительницу за пределы помещения воскресной школы, беседа протекала непринуждённо.

— Есть ли оправдание воровству, кто как думает? — поинтересовался я.

Класс зашумел, как знатоки на передаче «Что? Где? Когда?». Затем одна девочка сказала:

— Ну вот, к примеру, если деньги срочно нужны на операцию маме, а у неё болезнь смертельная.

— Вот приходишь ты из школы домой, — сказал я, — видишь, что дверь открыта, в квартире всё вверх дном, деньги украдены, мамины драгоценности тоже, телевизор, компьютер, музыкальный центр, одежда вынесены кем-то в неизвестном направлении. Войдя в свою комнату, ты понимаешь, что и в твоих шкафах рылись, и в письменном столе, чего-то своего ты также недосчиталась, личного дневника например... А на столе записка: мол, не обессудьте, я маме на операцию. Что скажешь?

Девочка замялась:

— Что-то мне это как-то не очень нравится... Почему он не пришёл и не попросил так?

— И ты бы вору отдала ровно столько, сколько он взял? Или дала бы ему сто рублей? — продолжал я.

В ответ было всеобщее напряжённое молчание.

— Думаю, стоит повторить вопрос, — предложил я. — Есть ли оправдание воровству?

На этот раз я услышал всеобщее:

— Нет!

Поговорив о том, что такое хорошо и что такое плохо, выяснив в процессе обсуждения, Кто может быть мерилом этих понятий, мы стали касаться тем, которые задавали ребята. Порой они спорили друг с другом и горячились. Уже в конце нашей встречи они поинтересовались моим, православного попа, личным отношением к современной музыке. Поговорили и о ней.

— А Земфира? — спросил кто-то из девятиклассников.

Земфире я решительно предпочитал Ингви Мальмстина и Дэвида Боуи и слушал её лишь вынужденно — в маршрутках и автомобилях, но счёл необходимым отнестись к вопросу серьёзно:

— Знаете, что любопытно? Вот она поёт:

 

А у тебя СПИД,

И значит, мы умрём.

Не «иди-ка ты куда подальше», а «умрём». Лично я вижу в этих строчках готовность разделить судьбу с любимым человеком. Вспомните жён декабристов. Все испытания, включая смерть, лишь бы жизнь была совместной. А вместе и боль легче переносить. Слушайте внимательно, что утверждает тот или иной певец, и рассуждайте, прав он или заблуждается.

 

Об обидах

Жил-был один человек. Хороший, но обидчивый. Однако он знал, что держать обиду на ближнего не полезно для здоровья. Да и батюшка на воскресной проповеди не раз говорил, что это вовсе грех, призывая всех прощать друг друга.

Человек крепко задумался. Плохим христианином ему быть не хотелось.

Общаться с обидчиками — тоже.

Большого труда стоило ему преодолеть неприязнь к тем, кто его обманывал, предавал, не уважал... В результате он таки научился скрывать раздражение, возникавшее всякий раз, когда приходилось сталкиваться с обидчиками. Он даже ставил в церкви свечи за их здравие и молился об их вразумлении. Только ему по-прежнему не хотелось с ними общаться. Поэтому он избегал каждого, кого только мог, из их числа.

Говорил так: «Я простил согрешивших предо мной. Но ведь не обязан же я улыбаться им, приводить их в свой дом, общаться с ними? Некоторых я и вовсе видеть не хочу».

Дома же, обращаясь к Отцу Небесному, молился так:

—...И прощай мне так же, как и я прощаю своих должников...

Пришло время, и человек умер, отравившись рыбными консервами. Ангелы отнесли его душу к Богу. Стоя перед Престолом Божиим, он трепетал перед Тем, Кто пролил за него Свою кровь на Кресте. Все молитвы, выученные наизусть, от волнения забылись.

Кроме одной.

Её-то человек и повторял про себя:

— Отче наш, Сущий на небесах...

Когда же ангелы зачитали список его поступков, несчастный ужаснулся чудовищному количеству своих грехов.

— Господи, прости меня! — вырвалось у него.

Господь же сказал:

— Прощаю и освобождаю тебя от всех грехов твоих. Но видеть тебя Я не хочу.

 

Свидетели Иеговы

Они часто ходят по улицам и квартирам, звонят по телефону, представляются сотрудниками социологической службы, предлагают к прочтению журналы «Сторожевая башня», «Пробудись!» и другие печатные издания.

Думаю, каждый человек сталкивался с ними хотя бы однажды. Сам я имел неоднократный опыт бесед с этими людьми, но конструктивного диалога никогда, к сожалению, не получалось в силу моего характера. Всякий раз меня не покидало стойкое ощущение того, что оппонент не слушает моих аргументов. Именно не слушает, не реагирует на них, а просто переходит к следующему пункту заранее спланированной бомбардировки вопросами. Когда спор ведётся без взаимной цели поиска истины, продуктивность такой беседы бывает только нулевой.

Одна из первых моих встреч со свидетелями Иеговы была, наверное, курьёзной. Мне, студенту-медику, было восемнадцать. Вместе с моим другом Василием мы снимали комнату гостиничного типа в семейном общежитии. Шла прекрасная пора летних каникул, но к родителям я не уезжал, поскольку работал в больнице. Придя домой после утренней смены, я валялся на кровати и слушал любимую музыку. Настроение у меня было прекрасное, поэтому, когда я, открыв дверь на звонок, обнаружил в коридоре двух проповедниц, то решил пообщаться с ними.

Женщинам было лет под пятьдесят или около того. Одна из них быстро окинула взглядом открывшуюся обстановку моего жилища. Представьте себе, вся небольшая прихожая была полностью увешана плакатами различных рок-музыкантов, причём большинство из них — в татуировках и пирсинге. Залихватское звучание магнитофонных колонок как нельзя лучше дополняло впечатление. На месте женщин я бы решил, что попал в обитель разврата и наркомании. Меня срочно нужно было спасать — вот что прочитал я на их лицах.

Вступление было недолгим. Созерцанием задней обложки журнала «Сторожевая башня», где на пятнадцати языках мира было написано «Иегова», я не вдохновился. Вернее, мне было интересно, но совсем недолго. Выяснив мою принадлежность к Православию, мои гостьи перешли в наступление:

— А вот вы знаете, нам одна женщина рассказывала, что один поп прямо в церкви одну бабушку на три буквы послал!

Честно говоря, в тот момент меня так и подмывало спросить, что это за буквы такие, но я сдержался. С большим трудом, правда. Ехидство всегда было моей второй натурой.

— Один поп? Одну бабушку? Одна женщина? — озадачился я, стараясь не улыбаться. Не со зла. Просто в этот самый момент магнитофон воспроизводил песню группы Queen «One Vision»:

— One flash, one goal, one true religion[1], — пел Фредди Меркьюри, к моему удовольствию.

Тогда мои собеседницы предприняли ещё одну попытку:

— А вы знаете, что настоятель Знаменского собора, куда вы, кстати, молиться ходите, в этом году ездил в Иерусалим на наши деньги?

— На ваши деньги? — абсолютно искренне изумился я, почесав затылок.

— Ну, то есть на ваши деньги, — смутились миссионеры.

— На мои деньги? Хм, да-да, припоминаю, в позапрошлое воскресенье я сто рублей бросил в церковную кружку. Так это на эти деньги он поехал? Да ради Бога, жалко, что ли?

В общем, мы тогда распрощались, а женщинам пришлось вычеркнуть номер моей гостинки из своей тетрадки.

Другой случай произошёл через несколько лет на автовокзале. Подсели ко мне две бабушки, спросив, согласен ли я, что в нашем мире много зла и боли, а именно войн, катастроф, нищеты, наркомании, преступности и так далее. Я согласился. Спорить было не с чем. Разговор, как обычно, подошёл к тому, что, по мнению бабушек, имя Бога — Иегова. На это мне пришлось сказать, что я не только это имя знаю, но и много других: Бог Саваоф, Адонаи, Вседержитель, Творец, Всевышний и так далее.

— Это не настоящие имена, а прилагательные, — был ответ.

— Разве? — успел было усомниться я.

— А имя Божье одно, и это имя существительное — Иегова! — строго сказали бабушки.

Тогда я предложил им перевести это слово на русский язык. Обычно на этом месте нормальный разговор прекращался и начиналась ссора, но в этот раз было иначе.

— Иегова — значит, иметь жизнь в Самом Себе! — не растерялись бабушки.

Уважительно посмотрев на собеседниц, я хотел было поговорить о том, чьё имя апостол Павел считает самым главным — Иеговы или Иисуса, но присущий мне «грамматический нацизм», о котором до сих пор не иссякают шутки в интернете, перевесил:

— Так ведь это же глагол!

— Нет, это существительное! — стояли проповедницы на своём.

— Иметь? Ну уж нет, это глагол. Что делать? Иметь, — упрямствовал я.

И тогда началась ссора. Я апеллировал к словарю Ожегова, а бабушки ругались, постепенно повышая голос, что ни Ожегов, ни моя философия меня не спасут и читать нужно не Ожегова, а Библию.

— Да я и не надеюсь на Ожегова, — защищался я, — но русский-то язык надо знать. Ведь живём-то мы в России.

Это моё занудство привело лишь к тому, что бабушки вышли из себя и громко, завладев вниманием всего зала ожидания, возгласили:

— Не надо нам вашего русского языка! Мы только Библию признаём!

С нарочитой робостью в голосе я поинтересовался, не будут ли мои собеседницы против, если я позову милицию. На этом разговор закончился, и я осознал, что полемист из меня никудышный.

Но кульминацией моего общения со свидетелями Иеговы стала сцена около торгового центра, где мы с двоюродной сестрой сидели на лавочке и уплетали салат из морской капусты с клюквой, только что купленный на разновес. Салат был в удобных пластиковых контейнерах, да ещё и с одноразовыми вилками.

Двух пожилых женщин с сумками в руках, направлявшихся к нам, первой заметила сестра:

— Сергей, это случайно не сектанты какие-нибудь?

— Иеговисты, — со знанием дела промычал я с полунабитым ртом.

Тем временем женщины приблизились.

— Здравствуйте, молодые люди! — поприветствовали они нас. — Вы такие красивые, мы хотим вас поздравить с праздником Троицы!

Я перестал жевать и в полном изумлении уставился на них. Дело в том, что вероучение свидетелей Иеговы начисто отвергает Святую Троицу. Их основная проповедь сводится к тому, что Христос — простой человек. Святому Духу они также отказывают в Божественном достоинстве. И вдруг они поздравляют нас с праздником (очень давно прошедшим, кстати) Троицы — днём рождения отвергаемой ими христианской Церкви! Я не знал, что и думать по этому поводу.

Тут слово взяла сестра:

— Женщины, мы вообще-то отдыхаем. Может, вы нас оставите?

— Но молодой семье обязательно нужно знать о Троице! Возьмите, вот, почитайте хороший журнал, — ответили они.

На свет был извлечен журнал «Пробудись!».

— Женщины, — заулыбалась сестра, — мой брат — священник.

– Ну и что! — возразили проповедницы. — Священнику тоже нужно знать про Троицу!

Этого я вынести уже не смог. Поперхнувшись клюквой, я указал им вилкой в сторону.

— Ыфымы, афафуффа, офофофэму, афуэфэфэ! — возмущённо сказал я, что должно было означать: «Идите, пожалуйста, по-хорошему, дайте нам поесть».

Женщины, переглянувшись, ушли, оставив меня в полной уверенности, что чревоугодие и гневливость — главные враги желающего преуспеть в сравнительном богословии и сектоведении.

 

Чудеса

Разные люди по-разному относятся к чудесам. Люди неверующие их попросту не замечают, а, заметив что-либо необъяснимое, стараются придумать ему материальное объяснение. Люди верующие бывают более чуткими, справедливо считая и восход солнца чудом Божиим. Но есть люди, чья вера зависит от чудес. Они выискивают их даже там, где их вовсе нет. Другие же, замечая чудеса, славят Бога, но не удивляются, полагая, что Богу естественно чудотворить. Я отношу себя к последнему типу людей.

Чудеса были в моей жизни всегда. Всего не перечесть. Но одно из них напоминает мне евангельское чудо о статире во рту выловленной апостолом Петром рыбы.

Случилось мне, тогда ещё прокопьевскому диакону, однажды быть в Кемерове на сессии Свято-Тихоновского университета. Был уже последний день, и я собирался домой на последнем рейсе. Расписание междугородних автобусов, вызубренное наизусть, в тот день почему-то позабылось, и я прибыл на автовокзал спустя полтора часа после отправления последнего автобуса. Созерцал информационный стенд, чувствуя себя глупо.

Пребывая в некой прострации, я проследовал к одной из многочисленных касс, чтобы купить билет на следующий день. Вместо того чтобы встать в конец очереди, я зачем-то подошёл к окошку. Там стояла наша студентка. Она потрясённо смотрела на меня округлившимися глазами. Перед ней стояли два или три человека.

— Э-э-э, привет, — неуверенно сказал я, смущённый такой реакцией на свое появление.

— Батюшка, займите, пожалуйста, десять рублей, — выдохнула она, — мне на билет не хватает.

Выяснилось, что девушка уже на вокзале обнаружила недостачу в своём кошельке. В чужом городе занимать не у кого. Студенты уже все разъехались. Что делать? В общем, она встала в очередь и стала молиться Богу. Мне б такую веру! И когда её очередь была на подходе, появился я.

Чем не чудо? Народу на автовокзале было полным-полно. Я мог бы подойти и к любой другой кассе. Кто-то скажет: совпадение. Мне же думается, что такие совпадения случаются только тогда, когда в ход обыденных событий вмешивается Сам Господь.

 

Вата и железо

Одному человеку было трудно находиться среди плохих людей. Некоторые из них были злые, некоторые — подлые. Кто-то был хитёр, а кто-то жаден. Иногда попадались и неплохие, но они были глупы, невежливы, необразованны и нечувствительны. Всякий норовил его обидеть, унизить или обмануть. И уж совсем никто не замечал его заслуг, достижений, ума, благородства, богатого внутреннего мира и широты души.

А ведь он никому не мстил, не собирал сплетен, не разглашал чужих тайн. Даже не критиковал никого. Хотя было за что. Ведь все вокруг всё делали неправильно. Словно слепцы без собаки-поводыря, люди ходили по жизни в полном хаосе и постоянно собирали угли на свои головы, умножая грехи.

При встрече с людьми он улыбался, раскланивался и любезно осведомлялся, как они поживают. В ответ он, как и всегда, получал грубости и колкости. Но всё равно прощал всех, понимая, что в Судный День всем им придётся, мягко говоря, нелегко. Каждый день был подобен каторге.

А ночами ему снились кошмары. Как будто он становился одним из них. В одних снах он воровал, в других лгал, в третьих блудил, в четвёртых убивал... Снова и снова. Ночь за ночью он проживал чужие греховные жизни, просыпаясь под утро в липком поту на залитой слезами подушке.

Однажды он решил не спать, проведя всю ночь в молитве и чтении Псалтири. А наутро, идя на службу, внезапно увидел, как в пустой детской песочнице из ниоткуда появилась чья-то рука. Остолбенев, он смотрел, как рука, прежде чем исчезнуть, вывела пальцем на песке одно-единственное слово: «Гордец».

Весь день прошёл в ожесточённых спорах с самим собой. Одна его половина считала, что увиденное — оптический обман, плод больного воображения. А другая отвергала всякую мысль о душевном нездоровье. Но тогда получалось, что мистическая рука обвиняла его в гордыне. Но разве он гордый? Ведь вся его жизнь — поношение и уничижение, смирение и безмолвие, муки лицезрения чужих грехов.

Ах, если бы не видеть всего этого! Хорошо было Давиду, ведь его грех был пред ним всегда. Всегда перед глазами. Как ладонь, которой можно заслониться от видения чужой грязи. Хотя, может быть, он и гордец. Но этот грех был совсем мал, им своё зоркое око не закроешь. А других грехов не было.

Ночью вместо обычных кошмаров ему привиделся Страшный Суд. Все были там, никто не смог уклониться. Каждый человек восходил на чашу весов для точного замера греховной тяжести. Присмотревшись, человек увидел, что люди выглядели неестественно опухшими, как от укусов пчёл. Но нет. Просто у всех были полные карманы какой-то грязной ваты. Впрочем, она торчала даже из-за пазухи. Ватой была набита и обувь.

— Килограмм! — раз за разом звучал голос ангела, державшего весы.

Судорожно обшарив свою одежду и карманы, человек не обнаружил у себя никакой ваты. Лишь в нагрудном кармане лежал небольшой аккуратный брусок железа.

В следующий миг был взвешен и он.

— Килограмм, — прозвучал бесстрастный голос ангела.

— Как килограмм? — испугался человек.

— Чего больше — ваты или железа? — Этот голос принадлежал Самому Богу и прозвучал в самой глубине человеческого сердца.

— Ваты больше, Господи, — ответил он.

— Что же больше весит: килограмм ваты или килограмм железа? — снова раздалось в сердце.

– Одинаково, Господи, — прошептал человек и проснулся.

 

Розовая кофточка

Был праздник Всех святых, и я, штатный священник Никольской церкви города Междуреченска, отслужив литургию, отправился в благочиннический храм, чтобы застать окончание престольного праздника. Таким было благословение настоятеля, да и сам я был не прочь пообщаться с собратьями. Народу было битком, даже на балкончике клироса толпились люди — так бывает всегда, когда на приход приезжает архиерей. У владыки в Кемерове есть даже свои «прихожане», которые специально узнают, где он будет служить, и едут на службу именно в этот храм. В пределах города, конечно.

Стоя вместе с остальными священнослужителями на горнем месте, я почувствовал на себе чей-то взгляд. Из храма в алтарь смотрели сотни глаз, но я быстро нашёл нужные. Они принадлежали девушке в розовой кофточке, которая, стоя на клиросном балкончике, искала кого-то в алтаре. Искала и не находила. Девушка была мне незнакома, и я прикинул, кто наверняка не попадает в её поле зрения. Из восьми кандидатов я выбрал одного:

— Отец Евгений, давай местами поменяемся, — прошипел я.

— Ладно, а зачем? — спросил он меня, исполняя мою просьбу.

Девушка наконец увидела его и расслабилась.

— Да вон, — говорю я, выглядывая из-за его плеча, — девушка в розовой кофточке стоит, тебя хотела увидеть.

Отец Евгений смутился:

— Это моя духовная дочь.

— Дочь так дочь, — ответил я.

Через несколько месяцев мне сказали, что отец Евгений снял с себя крест и женился.

— Девушка в розовой кофточке? — спросил я его по телефону.

— Да, отец, в розовой кофточке, — тихо ответил запрещённый в служении отец Евгений.

Он был когда-то женат на дочери уважаемого протоиерея. Вскоре после свадьбы матушка попадья поняла, что её муж, настоятель сельского храма, не способен купить ни автомобиля, ни квартиры, ни норковой шубы и не свозит её летом на море. Тогда она ушла от него, поставив условием своего возвращения к мужу перечисленные мной материальные блага. И молодой священник, которому не было ещё двадцати пяти, жил один.

— Что думаешь делать, бать? — спросил я его когда-то.

— Не знаю, отец. Может быть, когда-нибудь я раздобуду всё это — деньги, шмотки, и она вернётся ко мне, — устало произнёс отец Евгений.

Но чуда не произошло. Доход Казанского храма оставался на положенном ему низком уровне, население посёлка, преимущественно дачного, не увеличилось. Не увеличилось и число прихожан.

Зато в молодого одинокого священника влюбилась юная прихожанка. И ей оказались не нужны ни шубы, ни машины, ни злато, ни шелка. Нашлись те, кто громко сказал своё «фи!», были и те, кто защищал их обоих. Я же призову своих читателей помолиться за всех участников тех событий и напомню слова апостола Павла: «Кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть».

 

О смирении

— Смирение — основа духовной жизни, — часто говорил один архимандрит своей братии. — Ежели вас не смирять, не будет толку с вас никакого.

Братия молчала и смирялась, претерпевая многое. Архимандрит был строг. Кого водой холодной обольёт для смирения, кому пинка даст для быстроты выполнения благословения, кого обеда лишит для стройности талии.

Раз приехал в монастырь архиерей со свитой. Послужить на престольный праздник. Вдруг замучила архиерейского протодиакона жажда:

— Батюшка, а где у тебя тут можно водицы испить?

— Обожди, сейчас всё будет, — заверил настоятель и, кликнув проходившего мимо монаха, наказал ему: — Чтоб ровно через пять минут был тут с цистерной воды из родника!

Монах округлил глаза, перекрестился и кинулся со всех ног.

Через четыре с половиной минуты он вернулся с тележкой, в которой стояла фляга с водой. Монах тяжело дышал, его ряса была грязной от падения, а ладони изодраны в кровь. Зачерпнув ковшом, он подал воду своему пастырю, а тот, в свою очередь, предложил её изумлённому протодиакону.

— Брат, прости меня, — поклонился тот в ноги перепуганному монаху, — я не знал, что так будет.

— Да ты чего? — удивился архимандрит. — Я ж смиряю своих чернецов!

— Я читал Библию, и в ней много сказано, как смирять себя. Но о том, чтобы смирять другого, там нет ни слова. И такую воду я пить ни за что не стану, — сказал пожилой протодиакон и пошёл утолять жажду самостоятельно.