История и культура в творчестве Г. Федотова

1. Личность в мире истории и культуры

В радикальном «эсхатологизме» бердяевской позиции Георгий Петрович Федотов (1886 – 1951; он, как и Л. Карсавин, – профессиональный ученый-медиевист) находил тенденцию культурно-исторического «нигилизма», принять которую никак не мог. «Теперь уже ясно, какие две концепции эсхатологии и культуры отвергаются христианским опытом Откровения и истории, – писал мыслитель в статье «Эсхатология и культура» (1938). – Первая концепция – бесконечного, никогда не завершенного прогресса, которой жила секуляризованная Европа двух последних столетий. Вторая концепция – насильственной, внечеловеческой и внекультурной эсхатологии... Грех или дефективность... мироотречного эсхатологизма – в слабом или извращенном сознании Церкви... Церковь по своей природе социальна, и по своей работе в мире – культурна. Достаточно поставить задачу не только личного, но общего спасения, как она уже влечет за собою задачу «общего дела». Отказ от него есть выражение духовного анархизма, по самой природе чуждого христианству».

Иррационализм вообще никогда не был определяющей чертой русской философской мысли. Знаменитый средневековый тезис «верую, дабы понимать» нередко играл ключевую роль и в отечественной религиозной метафизике: от славянофильского определения веры как «зрячести разума» до идеи Вл. Соловьева о «новом синтезе» религии, науки и философии. Спор «на два фронта»: против позитивистского отрицания всякого метафизического и религиозного опыта с одной стороны и одновременно против религиозного обскурантизма и «оккультных фантазий» – с другой, – приходилось вести едва ли не каждому из видных русских метафизиков ХХ века. В этом отношении Г. Федотов был всегда предельно последователен и, можно сказать, придерживался «линии» Абеляра. В определенной мере это относится и к защите русским мыслителем истинно гуманистического наследия в европейской и русской культуре.

Мироотречный пафос, столь характерный для философского творчества Бердяева, совершенно отсутствует, как мы видим, уже в ранних исторических трудах Федотова. В дальнейшем в его собственно историософских сочинениях задача апологии культуры становится определяющей. Личности нет никакой нужды стремиться к бегству из мира культуры, как считал Бердяев. Для Г. Федотова отсутствие абсолютной свободы никогда не представлялось чем-то совершенно катастрофическим. Огромной ценностью, с его точки зрения, обладает реально действующий в истории и культуре принцип «автономности» личностного и социального бытия, препятствующий разнообразным механическим формам «деспотической унификации». Именно на личностном уровне человек и добивается метафизической «автономии», что в конечном счете позволяет ему быть не только природным существом и объектом социокультурных влияний, но и подлинным субъектом культуры, ее творцом.

Федотов прекрасно понимал, что центральным моментом бердяевской метафизики является идея «несотворенной свободы». Понимал он и то, что именно эта идея в наибольшей степени чужда традиции христианской онтологии. «Такая концепция свободы трудно примирима с христианским пониманием Бога как Существа Абсолютного. Здесь мы имеем дело с наиболее уязвимым местом философии Бердяева». Однако совершенно очевидно, что Федотова подобная неортодоксальная «уязвимость» воззрений его друга беспокоила все же значительно меньше, чем развитая им радикальная критика любых форм социокультурной деятельности как неизбежно приводящих человека к рабству в мире объективации. «Борясь с социальностью, Бердяев всю жизнь оставался социалистом… В бердяевском социализме сравнительно мало ощущается сострадание или мотив кариативный… Цель социалистического движения для Бердяева – освобождение личности. Личность и здесь на первом плане, и социализм свой Бердяев предпочитает называть персоналистическим. Еще один мотив, самый личный и сильный в социалистическом комплексе Бердяева: его ненависть к буржуазии».

Федотов не связывал непосредственно «социалистический персонализм» Бердяева с «непреодоленным марксистским прошлым». В зрелом творчестве Бердяева невозможно обнаружить и никакого социалистического проекта. «Духовная буржуазность», по его убеждению, явление исторически универсальное, возникающее задолго до утверждения буржуазного строя и в существенной мере сохраняющее свое влияние и после любых «социалистических» революций, в том числе, по убеждению мыслителя, в Советской России. Для Федотова «социалистическая» тема в бердяевском творчестве – это, по сути, единственная социальная альтернатива, к которой философ все-таки склонялся в своей непримиримой критике буржуазного общества, видя в последнем воплощение «мещанства и пошлости», «равнения на среднего человека как мерила всех ценностей», идеологического «релятивизма» и «политического атомизма». С точки зрения Федотова, роковая ошибка Бердяева-философа состояла уже в самом признании необходимости безоговорочного выбора между абсолютной свободой личности и теми реальными формами ее относительной, «автономной» свободы, которые только и возможны в культуре и истории.

Для самого Федотова «буржуазная пошлость» – это столь же пагубное явление социальной жизни. Однако в бердяевской антибуржуазности он усматривал нечто принципиально чуждое собственной позиции:

 

«Все эти законные мотивы отталкивания не искупают того софизма, который чем дальше, тем ярче выступает в аргументации Бердяева. Это мотив формальной демократии. В его устах формальность означает фиктивность. Это значит, что свободы слова, печати и проч., столь насущные для философа, становятся вдруг мнимыми, раз дело касается масс… Отстаивая духовную свободу – для тех немногих, кто живет творчеством духовных ценностей, – он, не замечая того, создает остров свободы для мыслителей и поэтов в океане всеобщего рабства».

 

Против истолкования всего относительного и не обладающего полнотой совершенства как фиктивного и ложного Федотов выступал постоянно. Для него любой шаг, осененный свободным творческим усилием личности, был ценен сам по себе. В этом смысле демократия, как бы несовершенна она ни была, всегда противостоит деспотии как система, признающая (пусть даже формально) свободу и достоинство личности, системе, принципиально пренебрегающей правами и свободами человека. К тому же два русских мыслителя расходились и в своем понимании формальных аспектов исторического бытия. Оценивая позицию Бердяева, Федотов справедливо подчеркивал, что тот, безоговорочно признавая приоритет творческого акта над его результатом, был достаточно равнодушен к литературной форме даже собственных сочинений.

В этом отношении последовательность Бердяева просто поразительна. Признав, что источником человеческой свободы является иррациональная «безосновная свобода», к которой никакие формальные характеристики неприложимы, он действительно отказывает в подлинной ценности любым формальным, внешним принципам организации индивидуальной и общественной жизни. Утверждается полный приоритет внутренней свободы над внешней. К тому же эта внешняя, формальная свобода, по сути, при любых обстоятельствах оказывается именно фикцией (что совершенно справедливо и отметил Федотов). Личность всегда противостоит обществу, независимо от того, происходит ли это в условиях демократии или тирании. Более того, по Бердяеву, современная демократия представляет особую опасность, поскольку идеологически эксплуатирует идею свободы и убеждает человека в необходимости отказа от своего метафизического предназначения, от абсолютной свободы во имя предлагаемых (в бердяевской трактовке, всегда навязываемых) ему обществом и государством формальных прав. «Философу свободы», как называл себя сам Бердяев, «духовный анархизм» действительно не был чужд. Федотов был совершенно прав: во многом как раз по этой причине Бердяеву было всегда крайне сложно идентифицировать собственную позицию с традицией «исторического христианства» и, конечно, с церковной традицией.

Защищая психологизм ХIХ века, Федотов писал, что «с точки зрения персонализма, личность имеет, по меньшей мере, такое же значение, как объективный мир… То, как человек, эпоха, человечество воспринимают истину, может быть важнее самой по себе, отрешенной истины». Конечно, в данном пункте он нисколько не расходится с Бердяевым, для которого личный, экзистенциальный опыт просто несоизмерим по своему значению ни с какой «отрешенной истиной».

В определенном смысле можно сказать, что Бердяев был гораздо иррационалистичней Федотова. Это касается, прежде всего, бемовско-бердяевской идеи иррациональной, безосновной свободы. Федотов же нигде и никогда не постулировал никаких иррациональных начал. Более того, он выступил со своеобразной защитой традиции классического рационализма от иррационалистической критики в религии и философии. Совершенно замечательно его утверждение, что «если рационализм может быть ересью, то иррационализм всегда ею является». В то же время интересно, что оба мыслителя достаточно определенно дистанцировались от иррационализма Л. Шестова (к которому и тот и другой лично относились с уважением и симпатией). Хорошо известны критические высказывания Бердяева в адрес разнообразных форм современного ему оккультизма. Однако главным является то, что оба русских персоналиста ни в коей мере не были склонны к иррационалистической трактовке личности. «Тайна личности», по Бердяеву, это не тайна иррационализма. Образ личности не может выразить никакая рационалистическая схема, не исказив его при этом радикально. Личность важнее и полнее любых результатов человеческой деятельности и уже поэтому не может быть к ним сведена. Но и для Бердяева в не меньшей степени, чем для Федотова, было недопустимо отрицание и принижение личного разума, интеллектуального опыта человека. «Лишенный разума человек перестает быть человеком, т.е. тем “умным”, “словесным” существом, каким называет его греческая Церковь». Можно не сомневаться, что против этого утверждения Федотова его друг Бердяев никогда бы не стал возражать.

Г. Федотову были достаточно чужды индивидуалистические и «духовно анархические» (по его собственной терминологии) мотивы в бердяевском персонализме. Личность, по убеждению мыслителя, реализует себя в культурном творчестве. Мир культуры для нее не чужой и не «внешний». Человек не одинок в этом мире, более того, он сам его создает. Федотов не отрицал проблемы «объективации» и признавал неполноту и несовершенство исторического творчества человека. Но для него мир культуры – это далеко не только «предметная» ее сторона. Культура включает в себя и духовные, творческие искания человека, которые в ней отнюдь не умирают, не «объективируются». Религиозный, нравственный, эстетический опыт человеческой личности находит свое выражение и продолжает жить в культурной традиции. Поэтому судьба культуры – это важнейший вопрос для человека любой исторической эпохи. Судьбы личности и культуры нераздельны, их ни при каких обстоятельствах не допустимо противопоставлять друг другу. Символично, что и, вероятно, самая знаменитая книга Г. Федотова «Святые Древней Руси» (1931) завершается словами о необходимости «культурного подвига»^[14].

 

Вопросы:

1. Историософский персонализм Л. Карсавина.

2. Трансформация всеединства в творчестве Л. Карсавина.

3. Интеллектуальная эволюция Н. Бердяева.

4. Творчество и личность в философии Н. Бердяева.

5. Историософия Н. Бердяева: свобода или анархия?

6. Н. Бердяев: личность в мире «объективации».

7. Идейная эволюция Г. Федотова: от марксизма к идеализму.

8. Социально-политические идеи: Россия в творчестве Г. Федотова.

9. Г. Федотов: личность в мире культуры.

10. Россия в процессах глобализирующегося мира.

Литература:

Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998.

Бердяев Н.А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.

Бердяев Н.А. Я и мир объектов // Философия свободного духа. М., 1994.

Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. Глава 8. «Анархический персонализм Николая Бердяева». С. 301-322.

Глазков А.П. Эсхатологическая историософия и ее онто-феноменологическое измерение. М.: ИНФРА-М, 2015.

Гребешев И.В. Метафизика личности в русской философии XX века. М.: Изд-во РУДН, 2008.

Гребешев И.В. Нижников С.А. Генезис и развитие метафизической мысли в России. М.: Руниверс, 2016.

Диалог философских культур: Запад – Восток – Россия: коллект. мон. / под ред. Н.С. Кирабаева. М.: РУДН, 2013.

Зеньковский В.В. История русской философии. Т.2. Ч.2. Часть IV. Гл.V.

Зеньковский В.В. Основы христианской философии. М.: Канон+, 1997.

Диалог философских культур: Запад – Восток – Россия. М.: РУДН, 2013. Гл. 1.

Зеньковский В.В. Из моей жизни: Воспоминания. М, 2014.

Зеньковский В.В. Русские мыслители и Европа. М., 1997.

Карсавин Л.П. Евразийство. Мысли о России. Тверь, 1992.

Карсавин Л.П. Малые сочинения. СПб., 1994.

Карсавин Л.П. Религиозно-философские сочинения. М., 1992.

Карсавин Л.П. Философия истории. СПб., 1993.

Лев Платонович Карсавин. М.: РОССПЭН, 2012.

Мелих Ю.Б. Персонализм Л.П. Карсавина и европейская философия. М.: Прогресс-Традиция, 2003.

Нижников С.А. Метафизика веры в русской философии. М.: ИНФРА-М, 2012.

Нижников С.А. Формирование и развитие новоградской идеологии Г.П. Федотова // Пространство и время. - М., 2013. - № 2 (12). С. 47-53.

http://www.space-time.ru/arxiv/zhurnal-prostranstvo-i-vremya-2-12-2013.html

Русская историософия. - М., 2006. «Религиозно-философская парадигма историософской мысли (конец XIX – начало XX в.» (с. 299-405).

Федотов Г.П. Собрание сочинений: В 12 тт. Т. 9. М.: Мартис, 2004.

Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // Собрание соч.: В 12-ти тт. Т. 4. М., 2012. - С. 23-63.

 

Интернет-ресурсы:

Федеральный портал «Российское образование» http://www.edu.ru/

http://lib.ru/FILOSOF/

http://new.runivers.ru/philosophy/

http://filosof.historic.ru/

http://www.philosophy.ru

 

 

Глава 2.

ФИЛОСОФИЯ ВОСПИТАНИЯ И ОБРАЗОВАНИЯ

ПЕРСОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ОБРАЗОВАНИЯ

С.И. ГЕССЕНА