ВОПРОС 13. Понятие хронотопа и его методологический смысл.

В эпистемологии, сформировавшейся под влиянием идей Декарта и Ньютона, вневременность, внеисторичность принимались как условия истинности и преодоления релятивизма. Сегодня, как считают Пригожин и Стенгерс, происходит своего рода «концептуальная революция» - «наука вновь открывает для себя время». По-видимому, противопоставление «двух культур» в большей мере имеет своим основанием вневременной подход классической науки и ориентированный во времени подход социальных и гуманитарных наук. Изменение отношения к роли и смыслам времени ставит и перед эпистемологией задачу заново освоить понятие пространства и времени в контексте новых представлений о познании.

Хронотоп – этоединство пространственных и временных характеристик существования и развития социальных явлений.Формулахронотопабыла сформулирована М. Хайдеггером как: «здесь-и-сейчас». Она означает, что любое социальное явление существует и в определенномместе (т.е., в пространстве), и наопределенном этапе своего развития (т.е., во времени). В соответствии с этой формулой социальные явления должны изучаться сразу жеи во времени, и в пространстве.Данная формула также определяет приоритетностьизучениясоциально-гуманитарными науками настоящего, так как оно существует как непосредственная действительность, прошлое же уже никогда в своей основе не повториться,будущее же может быть, а может и не быть.

Одна из конкретных программ, начало которой положил Бахтин, создавая историческую поэтику, — это переосмысление категорий пространства и времени в гуманитарном контексте и введение понятия хронотопа как конкретного единства простран­ственно-временных характеристик для конкретной ситуации. Бах­тин оставил своего рода модель анализа темпоральных и пространственных отношений и способов их «введения» в художественные и литературоведческие тексты, что может послужить образцом, в частности, и для исследования когнитивных текстов.

Следует отметить, что, взяв термин «хронотоп» из естествен­но-научных текстов А.А. Ухтомского, Бахтин не ограничился на­туралистическим представлением о хронотопе как физическом единстве, целостности времени и пространства, но наполнил его также гуманистическими, культурно-историческими и ценност­ными смыслами. Он стремился обосновать совпадения и несов­падения понимания времени и пространства в систематической философии и при введении им «художественного хронотопа». Бахтин принимает кантовскую оценку значения пространства и времени как необходимых форм всякого познания, но в отличие от Канта понимает их не как «трансцендентальные», а как «фор­мы самой реальной действительности». Он стремится раскрыть роль этих форм в процессе художественного познания, «художе­ственного видения». Обосновывая также необходимость единого термина, Бахтин объясняет, что в «художественном хронотопе» «время сгущается, уплотняется, становится художественно-зри­мым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движе­ние времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется вре­менем»

В контексте исторической поэтики Бахтина и выявления изоб­разительного значения хронотопов не должен остаться незамечен­ным феномен, обозначенный как субъективная игра временем, пространственно-временными перспективами. Это специфическое для художественной, вообще гуманитарной реальности явление — трансформация времени или хронотопа под воздействием «могу­чей воли художника». Как должен оценить и осмыслить этот опыт, не поощряемый наукой и здравым смыслом, эпистемолог? Что скрывается за лежащим на поверхности прямым смыслом — ведь игра временем — это художественный прием, значимый лишь для художественного или фольклорного произведения. Столь прис­тальное внимание самого Бахтина к «субъективной игре» и богат­ство выявленных при этом форм времени заставляют предполо­жить, что за художественным приемом есть и более фундаменталь­ные свойства и отношения. Именно в этом контексте Бахтин рассматривает «одну особенность ощущения времени» — так называемую историческую инверсию, при которой «изображается как уже бывшее в прошлом то, что на самом деле может быть или должно быть осуществлено только в будущем». Чтобы «наделить реальностью» представления об идеале, совершенстве, гармони­ческом состоянии человека и общества, их мыслят как уже бывшие однажды, перенося возможное будущее в прошлое — реальное и доказательное.

Наиболее ярко «игра временем» проявляется в авантюрном времени рыцарского романа, где время распадается на ряд отрез­ков, возникает в точках разрыва (в возникшем зиянии) реальных временных рядов, где закономерность вдруг нарушается. Здесь ста­новятся возможными гиперболизм — растягивание или сжима­ние — времени, влияние на него снов, колдовства, т. е. нарушение элементарных временных (и пространственных) отношений и перспектив. Возможна также (особенно в романах позднего Сред­невековья, наиболее ярко в «Божественной комедии» Данте) заме­на горизонтального движения времени его «вертикальным» пред­ставлением. Меняется сама логика времени. «Временная логика вертикального мира» — это понимание его как чистой одновре­менности, «сосуществования всего в вечности», т. е., по существу во вневременности, что позволяет временно-исторические разде­ления и связи заменить смысловыми, «внсврсмснно-иерархичес-кими», выйти на «вневременную потустороннюю идеальность» как в дантовом мире, воплощающую саму сущность бытия.

Здесь зафиксирована одна важная особенность гуманитарно­го и художественного сознания, когда оно полноправно и полно­ценно в своем внутреннем, имманентном ему времени; оно вовсе не оценивается точностью отражения, «считывания» времени и временного объекта. Следует различать (о)сознание времени, кото­рое как бы «обязано» быть объективным, и время сознания, не при­вязанное к внешнему миру, длящееся по имманентным законам которые «позволяют» инверсию прошлого, будущего и настояще­го, допускают отсутствие вектора времени, его «вертикальность» вместо горизонтального движения, одновременность неодновре­менного, наконец, вневремснность. Эти «невидимые миру» им­манентные сознанию временные инверсии и «трансформации» по-видимому, носят более общий характер, но Бахтин увидел их в художественных текстах, где они органичны и получили столь концентрированную объективацию.

В целом размышления над текстами Бахтина о формах време­ни и пространства в художественных и гуманитарных текстах приводят к мысли о возможности превращения хронотопа в универ­сальную, фундаментальную категорию, которая может стать одним из принципиально новых оснований эпистемологии, до сих пор в полной мере не освоившей и даже избегающей конкретных прост­ранственно-временных характеристик знания и познавательной деятельности. Идеи Бахтина позволяют также оптимистически от­нестись к возможностям обновления и дальнейшего совер­шенствования современной эпистемологии гуманитарных наук. Предложено неклассическое видение человеческого познания, не исчерпывающегося абстрактным субъектно-объектным отноше­нием, но вбирающем его лишь как часть фундаментальной целост­ности, где синтезируются не только когнитивные, но и ценно­стные — этические и эстетические, а также пространственно-временные, хронотопические отношения. В центре новой архитектоники познания сам человек — исторически действитель­ный, активно действующий, ответственно мыслящий. На этом ос­новании и должна выстраиваться философия науки XXI века, вби­рающая не только идеалы естествознания, но и богатейший опыт наук о культуре, художественного видения мира.