Оппозиция «они — мы» как категория восприятия

Доминируемые не являются исключительно объектом воздействия, оказываемого на них с целью приручения; они сами формируют свой опыт с помощью ресурсов, соответствующих их низшим позициям, занимаемым в социальном мире: именно в необладании ресурсами они находят унифицирующий принцип расшифровки того, что они проживают. Это минимальный принцип, но луч­шего не дано: даже если человек мало что понимает в происходящем, то по крайней мере знает, что есть разде­ление между своим и чужим, между ясностью повседнев­ной жизни простых людей и невразумительностью дел, которыми занимаются люди из «высших» сфер. Это соци­ально обусловленное разделение может быть сведено к оппозиции между «они» и «мы» (Hoggart, 1970). Точно так же, как содержание группы «они» часто бывает раз­мытым, группа, обозначаемая как «мы», не выражает не­кий класс, измеряемый с помощью однозначных крите­риев и имеющий четкие границы. Этот термин отнюдь не способствует конструированию «аутентичной» идентич­ности, он представляет собой набор значений и может выполнять различные функции, как будет показано ниже на примерах.

«Они — мы» в мире труда

Анализ Поля Виллиса, посвященный рабочей молодежи, исключенной из обычных общеобразовательных каналов (Willis, 1978), показал, что искать принципы, поясня­ющие практики народных классов следует в некоторых характеристиках их опыта: «вопреки тяжести условий и внешнего характера власти, люди реально стремятся со­здавать смыслы. Они раскрывают свои способности и стремятся получать удовольствие от своей работы даже

[65]

где они более всего подчинены контролю другого. Парадоксальным образом, несмотря на мертвящий характер их труда, они ткут живую культуру, которая отнюдь не ограничивается отражением проживаемого опыта. В оппозиции между "они" и "мы", сначала в школе, затем на производстве или еще где-либо (в армии), присутству­ет принципиальная двойственность, пренебрегая которой мы рискуем исказить смысл, который определенные ка­тегории населения сообщают социальному миру: будучи принципом деления и, в целом, носителем антагонизма, эта оппозиция стремится обернуться своей противопо­ложностью — "самоклеймлением", amor fati. Описывать следует именно эти два измерения в их переплетении». «Мы» может функционировать как «фундаментальное ядро сопротивления», способствуя стратегиям контроля над символическим и реальным пространством вопреки официальному «авторитету»: в отличие от «служак», удоб­ных и пассивных инструментов в школе и на предприя­тии, «парни» — это те, кто утверждает свою автономию, организуют, по крайней мере, относительно, свою дея­тельность... Принадлежность к неформальной группе «парней» позволяет терпеть повседневность, поскольку именно эта принадлежность дает возможность и «пого­ворить», и «пошутить». Она в большей степени, чем тех­нические и экономические критерии, позволяет отличать непривлекательную работу от работы подходящей. К по­следней относится такая, где можно открыто разговари­вать о своих желаниях, о своих сексуальных потребнос­тях, о своей склонности к выпивке и своем желании «про­гулять работу». Категория «мы», связанная с восприятием объективных преград, одновременно лежит и в основе пре­небрежения к индивидуальному продвижению («служаки»), и в основе «антишкольной культуры»: различения, которые «другие» считают законными, — звания, степе­ни, квалификация, различные сферы занятости, профессии — оцениваются как мистификации и являются излюбленным объектом «шуток». Но эта «антишкольная культура» (поддерживаемая антиинтеллектуалистской

[66]

традицией) имеет и свою «оборотную сторону»: «согла­сие "парней" с предустановленными властными отноше­ниями, с вечным "мы" перед лицом вечного "они". Анти­индивидуализм, направленный против «выслуживающих­ся», приводит к тому, что оппозиции социального мира становятся все более жесткими и, в конце концов, пред­стают как непреодолимые. «Зубоскаля», высмеивая про­движение, культивируя жестокость и мужское самоут­верждение, «парни» взваливают на себя их собственные лишения: «они удовлетворяются субъективным успехом внутри объективного поражения». В конце концов «пар­ни», у которых нет профессиональных амбиций, больше устраивают заводское начальство, чем более «конформи­стская» молодежь, которая, надеясь на компенсацию, адекватную затраченным усилиям, более чувствительна по отношению к испытываемой ими «несправедливости».

«Они — мы» в армейской жизни

«Они». Как мы видели, армия используется для система­тической организации эффекта «растерянности», который свидетельствует о разрыве между гражданской и армей­ской жизнью. Бесспорно, что «издевательства», «коллек­тивные наказания», абсурдные приказы... имеют что-то, что, по крайней мере на первых порах, сбивает с толку всех. Таким образом армия лишь укрепляет среди при­зывников — выходцев из низших классов этот сам по се­бе знакомый опыт, каким является разрыв между «они» — те, кто командует, осуществляет насилие, имеет свои со­ображения, может менять мнение, никому не давая ни­каких объяснений, — и «мы» — «бедолаги», которым все­гда будет «доставаться», которые подчиняются, даже «не понимая», и которым, а таких множество, уготован об­щий удел. «Они» — это произвол и потому непредсказу­емость: «у меня есть увольнительная, но кто их знает..», «пока я не сяду в поезд, я не поверю, что уезжаю». Этот опыт в свою очередь обрастает разными легендами, рас-

[67]

казанными родителями или бывшими солдатами, обра­зами садистских «сволочей», рассказами об издевательствах, о жертвах «наглых типов», этих полугероев, полу­чокнутых, отправленных за решетку, или об астматиках, которых заставляют проходить обучение в ударных груп­пах «коммандос», о комиссованных здоровяках, о бредо­вом назначении почтового служащего работать мясником (или наоборот). В определенной мере бессвязность этого мира способствует радикальному отделению его от граж­данской жизни. Последняя тем самым идеализируется. Никаких начальников-тиранов, «дома» сидишь себе «тихо-мирно», все время твое, можно «здорово повеселиться», хорошо «пожрать»... Таким образом, внимательное отно­шение к разграничению на внутри/вне позволяет рас­членить положение доминируемого на несколько изоли­рованных универсумов.

«Мы». Группа рядовых, не имеющих званий, служит основой идентификации, поскольку она объединяет их в том, что является общим для всех: находиться там во­преки своей воле. Если группа «другие» вызывает чув­ство опасности и риска (нужно «сдаться», подчиниться...), то группа, составляющая «мы», вызывает чувство без­опасности: равные между собой — это те, на кого можно положиться.

Потребность в солидарности особенно ощущается в напряженные моменты, например, во время комплекто­вания подразделений. Лишь в конце дня, полного жесто­кого принуждения, бесконечных приказов, «нагоняев», всяческих занятий, которые проводятся в ускоренном темпе, существует по крайней мере один момент, когда можно «расслабиться». Это, как правило, вечер: те офи-Церы, которые «не дежурят», уходят, а те несколько низ­ших чинов, которые остаются, готовы «закрыть глаза» воздерживаясь от появления или даже приходя поболтать, но на этот раз «как люди» более «близкие», чем обычно, и иногда даже «симпатичные»). На столе раскла­дывается еда «из дома», из щедрой посылки, содержимое которой не съесть одному и которое не вызовет презри-

[68]

тельное отношение других солдат казармы. Освободив­шись наконец от «чудищ» (бирюков-начальников), мож­но благодаря себе подобным утешиться мыслью, что су­ществует в мире еще что-то «нормальное» и что ты все же что-то значишь, что у тебя есть своя история, свои вкусы, мысли... Язык служит тому, чтобы комментария­ми и мимикой «заговорить» безумие перенесенных труд­ностей. Можно посмеяться над испытанным в тот или иной момент страхом, над глупой физиономией особо же­стокого начальника, над тупостью какого-то солдата, ко­торый неспособен выполнить как следует полученное рас­поряжение и чье простодушие разряжает гнев высшего начальства. Конечно, раздаются роли и присваиваются прозвища: здесь и «спортсмен», способный вынести лю­бую физическую нагрузку в силу своей «натренирован­ности», «страдалец», который поспевает с трудом, «заво­дила», «папаша», «толстяк». Но в условиях постоянно присутствующей опасности, угрозы, устанавливаемые различения не настолько ярко выражены, чтобы разру­шить единство группы: они обнаружатся потом.

Заключение