В. Г. Гаршин. Конец 1930-х гг.

 

Больница им. Куйбышева (Мариинская). Литейный пр., д. 56. Приемный покой. 1930-е гг.

 

Встреча с Гаршиным преобразила Ахматову. К весне от зимней немочи и следа не осталась. Жена одного из их общих знакомых сохранила в своем дневнике такой эпизод:

 

«В прошлом году (запись сделана летом 1938 года. – А. М.) Анна Андреевна меня спрашивала:

– Как вы ощущаете весну?

– Никак.

– А я ее и вижу, и чувствую. Мне хорошо.

И когда однажды они вдвоем с Вл. Георг. Гаршиным пришли к нам под дождем, оба насквозь промокшие, но веселые и ребячески шаловливые, и Анна Андреевна переоделась в мою юбку и кофточку цвета палевой розы и сразу стала вдруг молодой и похорошевшей, а Вл. Георг. смотрел на нее добрым, смеющимся, почти счастливым взглядом, – я поняла тогда, как, и почему, и с кем она чувствует, слышит и видит весну».

 

 

* * *

 

С Новым годом! С новым горем!

Вот он пляшет, озорник,

Над Балтийским дымным морем,

Кривоног, горбат и дик.

И какой он жребий вынул

Тем, кого застенок минул?

 

Вышли в поле умирать.

Им светите, звезды неба!

Им уже земного неба,

Глаз любимых не видать.

 

13 января 1940

 

ПОДВАЛ ПАМЯТИ

 

О, погреб памяти…

 

Хлебников

 

Но сущий вздор, что я живу грустя

И что меня воспоминанье точит.

Не часто я у памяти в гостях,

Да и она меня всегда морочит.

Когда спускаюсь с фонарем в подвал,

Мне кажется – опять глухой обвал

За мной по узкой лестнице грохочет.

Чадит фонарь, вернуться не могу,

А знаю, что иду туда, к врагу.

И я прошу как милости… Но там

Темно и тихо. Мой окончен праздник!

Уж тридцать лет, как проводили дам,

От старости скончался тот проказник…

Я опоздала. Экая беда!

Нельзя мне показаться никуда.

Но я касаюсь живописи стен

И у камина греюсь. Что за чудо!

Сквозь эту плесень, этот чад и тлен

Сверкнули два живые изумруда.

И кот мяукнул. Ну, идем домой!

 

Но где мой дом и где рассудок мой?

 

18 января 1940

 

ИВА

 

И дряхлый пук дерев.

 

Пушкин

 

А я росла в узорной тишине,

В прохладной детской молодого века,

И не был мил мне голос человека,

А голос ветра был понятен мне.

Я лопухи любила и крапиву,

Но больше всех серебряную иву.

И, благодарная, она жила

Со мной всю жизнь, плакучими ветвями

Бессонницу овеивала снами.

И – странно! – я ее пережила.

Там пень торчит, чужими голосами

Другие ивы что-то говорят

Под нашими, под теми небесами.

И я молчу… Как будто умер брат.

 

18 января 1940, Ленинград

 

* * *

 

Мне ни к чему одические рати

И прелесть элегических затей,

По мне, в стихах все быть должно некстати,

Не так, как у людей.

 

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

 

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,

Таинственная плесень на стене…

И стих уже звучит, задорен, нежен,

На радость вам и мне.

 

21 января 1940

 

КЛЕОПАТРА

 

Александрийские чертоги

Покрыла сладостная тень.

 

Пушкин

 

Уже целовала Антония мертвые губы,

Уже на коленях пред Августом слезы лила…

И предали слуги. Грохочут победные трубы

Под римским орлом, и вечерняя стелется мгла.

И входит последний плененный ее красотою,

Высокий и статный, и шепчет в смятении он:

«Тебя – как рабыню… в триумфе пошлет пред собою…»

Но шеи лебяжьей все так же спокоен наклон.

А завтра детей закуют. О, как мало осталось

Ей дела на свете – еще с мужиком пошутить

И черную змейку, как будто прощальную жалость,

На смуглую грудь равнодушной рукой положить.

 

7 февраля 1940, Ленинград, Фонтанный Дом

 

МАЯКОВСКИЙ В 1913 ГОДУ

 

Я тебя в твоей не знала славе,

Помню только бурный твой рассвет,

Но, быть может, я сегодня вправе

Вспомнить день тех отдаленных лет.

Как в стихах твоих крепчали звуки,

Новые роились голоса…

Не ленились молодые руки,

Грозные ты возводил леса.

Все, чего касался ты, казалось

Не таким, как было до тех пор,

То, что разрушал ты, – разрушалось,

В каждом слове бился приговор.

Одинок и часто недоволен,

С нетерпеньем торопил судьбу,

Знал, что скоро выйдешь весел, волен

На свою великую борьбу.

И уже отзывный гул прилива

Слышался, когда ты нам читал,

Дождь косил свои глаза гневливо,

С городом ты в буйный спор вступал.

И еще не слышанное имя

Молнией влетело в душный зал,

Чтобы ныне, всей страной хранимо,

Зазвучать, как боевой сигнал.

 

3-10 марта 1940

 

* * *

 

Уложила сыночка кудрявого

И пошла на озеро по воду,

Песни пела, была веселая,

Зачерпнула воды и слушаю:

Мне знакомый голос прислышался,

Колокольный звон

Из-под синих волн,

Так у нас звонили в граде Китеже.

Вот большие бьют у Егория,

А меньшие с башни Благовещенской,

Говорят они грозным голосом:

– Ах, одна ты ушла от приступа,

Стона нашего ты не слышала,

Нашей горькой гибели не видела.

Но светла свеча негасимая

За тебя у престола Божьего.

Что же ты на земле замешкалась?

И венец надеть не торопишься?

Распустился твой крин во полунощи,

И фата до пят тебе соткана.

Что ж печалишь ты брата-воина

И сестру – голубицу-схимницу,

Своего печалишь ребеночка?… —

Как последнее слово услышала,

Света я пред собою невзвидела,

Оглянулась, а дом в огне горит.

 

13-14 марта 1940. Ночь

 

* * *

 

Так отлетают темные души…

– Я буду бредить, а ты не слушай.

 

Зашел ты нечаянно, ненароком —

Ты никаким ведь не связан сроком,

 

Побудь же со мною теперь подольше.

Помнишь, мы были с тобою в Польше?

 

Первое утро в Варшаве… Кто ты?

Ты уж другой или третий? – «Сотый!»

 

– А голос совсем такой, как прежде.

Знаешь, я годы жила в надежде,

 

Что ты вернешься, и вот – не рада.

Мне ничего на земле не надо,

 

Ни громов Гомера, ни Дантова дива.

Скоро я выйду на берег счастливый:

 

И Троя не пала, и жив Эабани,

И все потонуло в душистом тумане.

 

Я б задремала под ивой зеленой,

Да нет мне покоя от этого звона.

 

Что он? – то с гор возвращается стадо?

Только в лицо не дохнула прохлада.

 

Или идет священник с дарами?

А звезды на небе, а ночь над горами…

 

Или сзывают народ на вече? —

«Нет, это твой последний вечер!»

 

11-20 марта 1940,7 ноября 1940

 

 

М. И. Цветаева 1911 г.

 

Неизгладимое впечатление произвела Ахматова на молодую Цветаеву. Марина Ивановна буквально засыпала Анну Андреевну восторженными стихами, чем, кажется, сильно ее смутила.

На это восторженное признание в любви Анна Ахматова ответила. Но чуть ли не полвека спустя.

 

 

Марина Цветаева 1940 г.