Понятие духа. Границы духовной сферы

Чрезмерность чувства как духовный конфликт в пьесе О.Уайльда «Саломея»

Согласно Евангелию от Марка, связь Ирода Антипы с Иродиадой, женой его сводного брата (вероятно Филиппа) публично осуждалась Иоанном Крестителем, что послужило причиной заключения, а в дальнейшем и казни Иоанна. По Марку Антипа был против казни Иоанна, «зная, что он муж праведный и святой» (Мк. 6:20), и согласился на неё лишь потому, что пообещал дочери Иродиады Саломее выполнить любое её желание. По Матфею Антипа и сам «хотел убить его, но боялся народа, потому что его почитали за пророка» (Мф. 14:5).

В пьесе Оскара Уальда Саломея влюбляется в заключённого Иоканаана, трижды просит разрешения коснуться его тела, поцеловать его волосы, и наконец, губы, но пророк трижды отвергает её и осыпает проклятиями, также как и её мать. Молодой стражник, влюблённый в Саломею, слыша её признания Иоканаану, не выдерживает и закалывает себя. Входят Ирод и Иродиада и видят труп. Ирод полагает это за дурное предзнаменование, его предчувствия усиливаются после того, как он начинает слышать шорох крыльев и приглядываться к луне. Он упрашивает Саломею станцевать для него, Иродиада против, она запрещает мужу смотреть на свою дочь. Однако Саломея соглашается после обещания Ирода выполнить любое её желание и пожаловать любой наградой, «пусть даже это будет половина царства». Саломея танцует Танец Семи Покрывал, а в награду требует голову Иоканаана. Иродиада горячо поддерживает решение дочери. Ирод умоляет освободить его от данного им слова, обещает любые дары, заявляет что это преступление, за которым, согласно череде предзнаменований, обязательно последует какое-то несчастье. Но Саломея непреклонна, она получает свой дар — голову Иоканаана на серебряном блюде. После этого она целует её в мёртвые губы, упрекая пророка в случившемся и продолжая изливать ему признания в любви. Окружающие шокированы этой сценой, больше всех ошеломлён Ирод: «Она отвратительна, твоя дочь, она в конец отвратительна». Ирод отдаёт приказ солдатам убить Саломею, и те раздавливают её щитами.

 

Противоположность в человеке – это противоположность жизни и Духа.

Дух зависит от временного процесса жизни. «Жизнь» и «Дух» зависимы друг от друга, так как оба необходимы человеку: Дух идеирует жизнь. Но только жизнь способна привести в действие и осуществить дух, начиная с его простейшего побуждения к акту и вплоть до создания произведения, которому мы приписываем духовное смысловое содержание.

Акт идеации (способность выделять смысл: то есть понимать, что есть не этот конкретный «стол», а столы вообще) и акт опредмечивания (способность разделения предметов в мире)

Основание субъективного дискурса – негативность (Кожев)

Человек самоутверждается через негативность, через то, что говорит «Нет» (Кожев)

 

Дух как субстанция и Дух как субъект. Субъект и сознание смертности (по работе А.Кожева «Идея смерти в философии Гегеля»)

Тут наиболее полно по всей книге. Отсюда можно брать инфу и для 2,3 вопроса. Все об одном и том же.

До Гегеля, кроме Канта и Фихте, философские системы рассматривали понятие Субстанции, забывая о понятии Субъекта.

Истина – это бытие раскрытое в своей реальности посредством дискурса.

Философ, раскрывая истину, не должен лишь описывать ее, он ее должен раскрывать бытие в дискурсе, описывая это раскрытие. Таким образом, важно понять, что описываемое бытие – статичное по своей природе – это субстанция, это объект дискурса. Но есть и обратная сторона – это субъект дискурса или, иначе говоря, тот, кто описывает.

Философия не может быть просто описательной наукой природы. Философия рассматривает и человека, как участвующего в бытии. Таким образом обнаруживается тот самый субъект, который и способен раскрывать себя в дискурсе!

Дух обнаруживает себя как объект, раскрывающий бытие посредством дискурса. Т.е. обнаруживающий истину субъект – обладает духом. Необходимо постоянное движение, постоянное раскрытие. Человек (субъект) должен говорить о самом себе и объяснять самого себя в качестве говорящего о Бытии и себе.

Человек противопоставляет себя природе (потому что может это делать, потому что природа уже есть в дискурсе) и отрицает себя в ней – он строит новый мир истории. Таким образом, человек выстраивает свои законы существования, вырываясь из природного понятия вида, становясь индивидом.

История существует благодаря дискурсу, благодаря постоянному повторению и проговариванию.

Человек обладает духовностью в мере своей вечности. Абсолютный дух – Бог. Но, все мы немного Боги, т.к. у субъекта есть дух. И в этом атеизм Гегеля (внизу подробнее).

Именно осознание своей конечности приводит дух в движение. Человек ограничен в своем физическом пребывании, а значит должен многое успеть. Духовное существо конечно, но не всякое конечное существо духовно. Лишь осознавшее свою конечность существо наделено духом.

Момент отрицания выступает как необходимость познания, стремящегося к конкретному тождеству абсолютного знания. Следовательно «субстанция сама по себе есть субъект, всякое содержание есть его собственная рефлексия в себя» (пример с данным бытием – историей).

Негативность = отрицание – позволяет мыслить и познавать!

Абсолют, по Гегелю, есть дух, который «как таковой и существует лишь постольку, поскольку сам открывает себя самому же себе. Его действительность, которая и состоит как раз в его откровении, принадлежит поэтому к его понятию».

«дух не есть нечто пребывающее в покое, а скорее наоборот, есть нечто абсолютно беспокойное, чистая деятельность, отрицание, или идеальность всех устойчивых определений рассудка, – он нечто абстрактно простое, но нечто, в своей простоте отличающее себя от самого себя, – не что-то, готовое уже до своего проявления, не какое-то, за массой явлений укрывающееся существо, но то, что поистине действительно только благодаря определенным формам своего необходимого самоопределения…»

Гегелевская философия утверждает в качестве правящего начала всего сущего сознание, дух или понятие, то есть, в конечном счете, негативность того, самого по себе сущего, благодаря которой оно себя раскрывает. Посредством того, что противоречие перестает быть формальным и субъективным, а становится противоречием самого бытия, достигается возможность абсолютного знания – диалектической науки из откровения негативности приходящей к полному и окончательному познанию предмета.

Религиозный смысл:

Жертвоприношение – институт. Создается для Бога, но даже если о Боге не упоминается, все переноситься в область воображаемого. (Мы для чего-то или кого-то приносим жертвы, часто, не понимаем кто конкретно это будет. Мы воображаем. Ради идеи или светлого будущего, ради любви и т.д.)

 

Коллективный перенос

Истолкование жертвоприношения как заместительного насилия появляется в недавних рассуждениях. Годфри Линхардт в «Божестве и опыте» и Виктор Тернер во многих своих работах признают в жертвоприношении настоящий коллективный перенос, действующий за счет жертвы и вызванный внутренними напряжениями, обидами, соперничеством, всеми очагами взаимной агрессии в недрах коллектива. Тут у жертвоприношения есть реальная функция. Жертва не замещает того или иного находящегося под особой угрозой индивида, не приносится тому или иному особо кровожадному индивиду — она одновременно и замещает сразу всех членов сообщества, и сразу им всем приносится.

 

Жертвоприношение защищает сразу весь коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему самому посторонних. Жертвоприношение фокусирует на жертве повсеместные начатки раздора и распыляет их, предлагая им частичное удовлетворение.

 

 

Спасение от мести

 

Сделать жертвой виновного значило бы совершить именно тот акт, которого требовала месть, значило бы неукоснительно исполнить то, чего требует дух насилия. Принести в жертву невиновного — значит уклониться от полной взаимности, которая нежелательна, поскольку слишком в открытую мстительна.

 

Функция жертвоприношения — в том, чтобы успокоить внутреннее насилие, не дать разразиться конфликтам. Но общества, у которых, как у нашего, нет в прямом смысле жертвенных обрядов, прекрасно обходятся и без них; Нам трудно счесть необходимыми институты, в которых мы вроде бы совершенно не нуждаемся.

 

Всякий раз, как месть возникает в какой-то точке сообщества, она хочет распространиться и завладеть всем социальным организмом. Поэтому-то месть повсюду находится под самым строгим запретом.

 

В современных обществах угрозу мести устраняет судебная система. Она не подавляет месть: она четко ограничивает ее единственным наказанием, исполнение которого возлагается на специально предназначенную для этого верховную власть. Решения судебных властей всегда выносятся в качестве последнего слова мести.

 

Некоторые выражения говорят здесь больше, чем правовые теории. Как только нескончаемая месть устранена, ее начинают называть частной местью. Это выражение подразумевает и месть общественную.

Чтобы не было мести, нужно чтобы было жертвоприношение

Почитание жертвы

Раз жертва уносит с собой в смерть взаимное насилие, значит, она сыграла возложенную на нее роль; с этого момента она предстает воплощением Насилия — как в его благой, так и в пагубной форме, то есть воплощением Верховной Силы, господствующей над людьми; вполне разумно, после поругания жертвы, теперь воздавать ей чрезвычайные почести.

Жертвоприношение — там, где оно еще остается живым, — как мы видим, действительно обладает той катартической эффективностью

Конец церемонии
В конце церемонии разводят огромный костер, на котором сжигают скопившиеся во время ритуалов и за весь истекший год нечистоты.

Символика очистки и очищения сопровождает ключевые этапы ритуала.

 

Закон возврата насилия.

Кажется, будто благодаря большим размерам и лучшей организации западные и современные общества неподвластны закону автоматического возврата насилия.

Поэтому они полагают, что такого закона нет и никогда не было.. Системы эти, конечно, мифологичны, поскольку приписывают действие закона стоящей вне человека силе. Но сам закон абсолютно реален; автоматический возврат насилия к его отправной точке в человеческих взаимоотношениях — отнюдь не фантазия.

Священное и община.

Как только священное, то есть насилие, проникает внутрь общины, неизбежно начинает развертываться схема жертвы отпущения.

Насильственная смерть кузнеца, знахаря, колдуна и вообще всякого, кто будто бы особенно тесно связан со священным, может располагаться на полпути между спонтанным коллективным насилием и ритуальным жертвоприношением.

 

Современное непонимание религии продолжает саму религию и выполняет в нашем мире ту функцию, которую выполняла религия в мирах, более непосредственно подверженных сущностному насилию: мы продолжаем не понимать воздействие, оказываемое насилием на человеческие общества. Поэтому мы и не согласны признать тождество насилия и священного.

 

На этом тождестве нужно настаивать; особенно это уместно в области лексикографии.

Единство насилия и священного подтверждается в языках. Существуют термины, которые обозначают одновременно и священное и насильственное

На примере слова krateros.

Хорошее krateros богов и героев — не что иное, как дурное krateros монстров, эпидемий и диких зверей. Бенвенист (лексиограф, который рьяно хотел разделить два значения этого слова) сам приводит пример, обнаруживающий тщетность предлагаемого им деления: Ares krateros. Арес, конечно, жесток, но от этого он не делается менее божественным. Бенвенист утверждает, что здесь перед нами дурное krateros. Конечно — но тем не менее мы имеем дело с богом. Действительно, речь идет о боге, в классическом мире считающемся богом войны. Бог войны – уже и насилие и священное!

 

Насилие ради священного:

Всякий раз как жертвоприношение приводит к желаемому эффекту, всякий раз как дурное насилие преобразуется в хорошую стабильность, можно сказать, что божество благосклонно принимает принесенное ему насилие и им питается.

Удавшееся жертвоприношение мешает насилию вновь стать имманентным и взаимным, то есть укрепляет насилие в качестве внешнего, трансцендентного, благого. Оно приносит богу все, в чем он нуждается, чтобы сохранить и увеличить свою мощь

Священное оно же насилие, вспомнить кару Богов. Они же применют насилие, но оно священно, оно очищает. И как только какра закончиться – будет хорошо!

 

Выше мы видели, что всякое смешение общины и священного — происходит ли оно из-за вмешательства богов, мифических героев или мертвых, — исключительно пагубно. Всякий приход сверхъестественного будет поначалу возмездием. Благодеяния наступают лишь с уходом божества.

Обычно отношения священного и общины воплощено в каком-то исключительном персонаже (Короле, вожде, идоле, и.тд. как человеке, так и придуманном существе) но, опять же, нужно контролировать близость, ведь слишком близкий контакт может быть опасен.

Абсолютно точно так же, как с огнем: он обжигает, если слишком приблизиться, он вообще бесполезен, если слишком от него удалиться. Между этими двумя крайностями находится огонь, дающий тепло и свет.

Люди — в ходе эволюции, ведущей их от ритуала к светским институтам, — все дальше отходят от сущностного насилия, даже теряют его из виду, но на самом деле с насилием никогда не порывают. Потому-то насилие всегда способно к возврату — одновременно разоблачительному и катастрофическому; возможность подобного возврата аналогична всему, что религия всегда называла божественным возмездием.

Анаксимандер:

«Из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя

необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за несправедливость»

Эпоха свободы (Святой Дух)

Раскрытие Божьей тайны

Иногда эту книгу называют Апокалипсисом, поскольку именно так звучит в переводе с греческого языка слово «Откровение». Было бы ошибкой думать, что Божье Откровение содержится лишь в этой, заключительной книге Святого Писания. Вся Библия является посвящением в тайны Божьего замысла. Последняя же книга – это завершение, обобщение всех Божественных истин, «посеянных» в самой первой библейской книге – Бытии, и последовательно развивающихся в последующих главах Ветхого, и особенно Нового завета.

Пророчества в Писании

Откровение Иоанна Богослова – это также книга пророчеств. Видения, которые автор получил от Христа, в основном, относятся к будущему. Хотя в глазах Бога, существующего вне времени, все эти события уже произошли и показаны провидцу. Поэтому повествование ведется при помощи глаголов прошедшего времени. Это важно, если читать Откровение не из праздного любопытства к предсказаниям, а будучи частью Церкви Христа, которая окончательно победила здесь сатану и стала великолепным Новым Иерусалимом. Верующие могут с благодарностью воскликнуть: «Слава Господу! Все уже свершилось».

Краткое содержание

Откровения Святого Иоанна Богослова Заключительная книга Библии рассказывает о том, как родился на земле Антихрист (воплощение сатаны), как пришел во второй раз Господь Иисус Христос, как произошла между ними битва, и Божий враг был низвергнут в огненное озеро. Откровение Иоанна Богослова повествует о том, как произошел конец света и суд над всеми людьми, и о том, как Церковь стала Новым Иерусалимом, свободным от горя, греха и смерти.

Семь церквей

Первым видением Иоанна был Сын Человеческий (Иисус Христос) посреди семи золотых светильников, которые символизируют семь церквей. Устами Иоанна Бог обращается к каждой из них, характеризуя ее суть и давая ей обещания. Эти семь представляют единую Церковь в разные времена ее существования. Первая, Эфесская – это ее начальный этап, вторая – в Смирне - характеризует христианскую церковь в период гонений, третья, Пергамская, соответствует временам, когда Божье собрание стало слишком мирским. Четвертая - в Фиатире - олицетворяет церковь, отступившую от Божьих истин, превратившуюся в административный аппарат. Исследователи Библии говорят, что она соответствует средневековой римско-католической религиозной системе. Тогда как пятая церковь в Сардах напоминает о реформации Мартина Лютера. Собрание верующих в Филадельфии символизирует возвращение к истине о том, что все, искупленные кровью Христа, - члены Его Вселенской Церкви. Седьмая, Лаодикийская, представляет времена, когда верующие «угасли» в своем рвении, стали: «не холодны и не горячи». От такой церкви Христа тошнит, он готов ее «извергнуть из уст» (Откр. 3:16).

Кто вокруг престола

С четвертой главы Откровение Иоанна Богослова (Апокалипсис) рассказывает об увиденном на небесах престоле с восседающим на нем Агнцем (Иисусом Христом) в окружении 24 старцев и 4 животных, поклоняющихся Ему. Старцы обозначают ангелов, а животные – живых существ на земле. Тот, кто имеет вид льва, символизирует диких животных, подобный тельцу – домашний скот. Тот, который имеет «лицо человека», представляет человечество, а подобный орлу – царство птиц. Здесь нет пресмыкающихся и зверей, живущих в воде, потому что в грядущем Божьем царстве их тоже не будет. Искупитель достоин, чтобы снять семь печатей с запечатанного до времени свитка.

Семь печатей и семь труб

Первая печать: белый конь со всадником символизирует благовестие. Вторая печать – рыжий конь со всадником обозначает бесчисленные войны. Третья – вороной конь и его всадник предвещают голодные времена, четвертая – конь бледный с его всадником обозначают распространение смерти. Пятая печать – это крик мучеников об отмщении, шестая – гнев, скорбь, предостережение живущим. И, наконец, седьмая печать открывается безмолвием, а затем громогласным восхвалением Господа и исполнением Его замысла. Семь ангелов вострубили в семь труб, совершая суд над землей, водами, светилами, над живыми людьми. Седьмая труба возвещает вечное царство Христа, суд над мертвыми, награду пророкам.

Великая драма

С 12-й главы Откровение Иоанна Богослова показывает события, которым суждено свершиться дальше. Апостол видит Жену, облаченную в солнце, которая мучится в родах, ее преследует красный дракон. Женщина – прообраз церкви, дитя – Христос, дракон – сатана. Младенец восхищен к Богу. Происходит война между дьяволом и архангелом Михаилом. Божий враг низвергнут на землю. Дракон гонит женщину и других «из семени ее».

Три жатвы

Затем провидец рассказывает о двух зверях, появившихся из моря (Антихрист) и из земли (Лжепророк). Это попытка дьявола соблазнить живущих на земле. Обманутые люди принимают число зверя – 666. Далее говорится о трех символических жатвах, олицетворяющих сто сорок четыре тысячи вознесенных к Богу праведников до начала великой скорби, праведников, внявших благовестию во время скорби и восхищенных за это к Богу. Третья жатва – это язычники, брошенные в «давило ярости Божьей». Происходит явление Ангелов, несущих Евангелие народу, возвестивших о падении Вавилона (символа греха), предостерегающих тех, кто поклоняется зверю и принял его печать.

Конец старых времен

За этими видениями следуют образы выливания семи чашей гнева на нераскаявшуюся Землю. Сатана обольщает грешников выйти на битву с Христом. Происходит Армагеддон – последняя битва, после которой «древний змий» брошен в бездну и заточен там на тысячу лет. Потом Иоанн показывает, как избранные святые тысячу лет правят Землей вместе с Христом. Затем сатана выпущен, чтобы обольщать народы, происходит последний бунт не покорившихся Богу людей, суд над живыми и мертвыми и окончательная гибель сатаны и его последователей в огненном озере.

Божий замысел осуществился

Новое Небо и новая Земля представлены в двух последних главах Откровения Иоанна Богослова. Толкование этой части книги восходит к идее о том, что Божье царство – Небесный Иерусалим - сходит на Землю, а не наоборот. Святой город, пропитанный Божьей природой, становится местом обитания Бога и Его искупленных людей. Здесь течет река воды жизни и растет дерево жизни, то самое, которым когда-то пренебрегли Адам и Ева, а потому были отторгнуты от него.

 

Понятие духа. Границы духовной сферы

 

Топ10 = мир, дух, сфера, представление, физический, избыток, смысл, духов, человек, оказываться.

 

Cлово «дух» является весьма неоднозначным. С одной стороны, оно явственно отсылает нас к религии, к христианству, где дух тесно связан с понятием Бога и где Святой Дух является третьей ипостасью единого Бога, третьим лицом святой Троицы. Представление о духе Божием приходит в христианство из иудаизма, где он является неким качеством Бога, выражающим присущую ему силу.

Также слово «дух» отсылает и к философии, к той традиции, что выросла из античной метафизики и развилась под влиянием христианства, вобрав в себя и проинтерпретировав религиозное понимание духа. Здесь «дух» ассоциируется с невещественным началом в мире, но в отличие от античного представления о метафизическом, выраженного, к примеру, Платоном, дух – это не мир идей, но некий активный управляющий принцип мира и его творящее начало. Дух есть также воля, действующая в мире.

И как таковой дух в философском понимании оказывается источником законов и ценностей. Потому духовная сфера включает в себя всю сферу ценностей, моральных норм, эстетических идеалов, философских и научных смыслов. Это суть человеческой культуры, ее смысл. Как сфера смыслов духовная сфера выражается в языке, искусстве, науке, религии, философии. Постепенно этот невещественный волящий дух в философском понимании из представления о нем как о духе божественном перерастает в представление о нем как о волящей и смыслопорождающей силе человека. Дух начинает пониматься как специфически человеческое свойство, как квинтэссенция человечности, как суть субъективного начала.

Но тут же оказывается, что духовное, не будучи чем-то материальным, фактически устанавливаемым, научно фиксируемым, понимается и как «эфемерное», несуществующее, как сфера вымысла, фантазии, произвольных человеческих установлений, какая-то пелена иллюзии, наслаивающаяся на грубую реальность физического мира. С другой стороны, если в физическом мире царят непреложные законы, действие которых неизбежно, то именно в сфере этой иллюзии, этой эфемерности, в сфере смыслов и ценностей, которые всегда текучи и условны, которые изобретаются самим человеком в неком творческом порыве и им же разрушаются, тем не менее содержится единственный корень свободы, единственная возможность уклонения от фатальности физического детерминизма. Здесь человек оказывается творцом своих действий или же осознает их собственные, берет на себя ответственность за них и утверждает свою свободу, утверждает некий зазор: возможность выбора, возможность решения, возможность движения в разных направлениях. И потому видимо неслучайно даже научная интерпретация мира движется к признанию в физическом мире наличия вероятности, непредсказуемости, неопределенности… Или же просто наблюдаемый мир постольку, поскольку он наблюдаем, уже заражен этой человеческой «духовной» чертой? Что же такое дух как не свобода, как не разрыв в непреложной структуре физического мира?

Однако кроме этого слово «дух» отсылает нас и к еще одной мощной сфере: к сфере архаической мифологии. А также к сфере суеверий, к сфере магии, общающейся с темными и неведомыми силами мира. Что же есть дух в таком понимании? Это безусловно некое существо, существо, иногда доступное восприятию: видимое, слышимое, возможно даже осязаемое, однако имеющее явственно не-физическую, сверхъестественную природу. А вот далее эти духи могут быть в высшей степени разнообразны в своих проявлениях. Можно даже вообразить целое царство духов, с особой его иерархией, с разными видами духов, обладающих разными способностями. Это царство духов в сказках становится «волшебной страной», в которой все, на первый взгляд, так же, как и в обычном мире, но где возможны любые чудеса и любые нарушения в действии физических законов. Если в посюстороннем мире можно ожидать строгого соблюдения причинно-следственной связи, если он более-менее ясно подчинен действию того, что впоследствии описывается наукой, то как только эта связь прерывается – то мы можем говорить о вторжении мира духов. Потому Л.Маммфорд в работе «Миф машины» связывает появление ритуалов и даже языка с необходимостью установить границу между миром посюсторонним и миром духов: если слова и действия могут быть повторены, если все происходит по установленному распорядку, значит мы находимся в нашем нормальном пространстве. Если связи рушатся и все сбивается и даже время может идти вспять, а ритуал невоспроизводим и слова меняют смыслы, то значит мы уже в мире духов. При этом само по себе представление о мире духов Маммфорд выводит из способности человека запоминать свои сны. Сонные видения – вот источник представления о духовном, по Маммфорду.

Интересно, что в данном случае духи могут представляться не только как некая невидимая невоспринимаемая сила, иногда являющая себя в нарушении действия того, что физически воспринимается, но и сами могут мыслиться как вполне воспринимаемые существа. Однако «материя» их радикальным образом отлична от той, с которой мы имеем дело в посюстороннем мире и не подчинена нашим здешним физическим и биологическим законам.

Но обратим внимание: представление о существовании потустороннего мира духов, свободного от действия здешних физических законов, постепенно преобразуется в представление о существовании идеального, божественного мира, а последнее преобразуется в представление о мире смыслов и ценностей. Т.е. человеческого мира культуры. И все три понимания есть понимания «духовной сферы».

По сути дела везде здесь речь идет об избытке, о дополнении физического мира, о надстраивании. И неслучайно тот же Маммфорд связывает формирование такого представления с некой избыточностью деятельности человеческого мозга. Он предполагает, что в основе научных объяснений эволюции, к примеру в основе принципа естественного отбора, лежит некое специфически новоевропейское, определенное капиталистической экономикой, понятие о «бережливости», экономической «выгоде» естественных законов. Построенная на этом принципе наука требует строго баланса сил, исходит из того, что осуществляется лишь разумно уравновешенное («все действительное разумно, все разумное действительно», – утверждает Г.Гегель). На этом же строится принцип естественного отбора в теории Ч.Дарвина: принцип приспособления, любые видовые особенности объясняющий необходимостью самосохранения организма в имеющихся условиях. Все ненужное и неприспособленное отмирает, остается и развивается лишь необходимое. Но удивительный момент состоит в том, что многое в природе, а главное, в происхождении человека, оказывается неподдающимся этому объяснению, и споры об эволюции не затихают. Маммфорд полагает, что этот сугубо капиталистический, свойственный конкретной (западноевропейской) культуре с ее рационально-критической установкой, принцип, не способен до конца объяснить эволюционный процесс потому именно, что не учитывает роли избыточности, расточительности, присущей природе. Он полагает, что скорее игра случайностей, порождающая мириады лишних, ненужных, но тем не менее вполне жизнеспособных форм, иногда оказывается вредоносной и разрушительной, но так же точно иногда оказывается удачной для дальнейшего развития. А иногда оказывается, что новая форма встает перед необходимостью каким-то образом приспособиться к своей избыточной новизне. Так он полагает, что человеку достались в подобный случайный «дар» его сложный мозг и нервное устройство, которое «настолько превосходило его первоначальные потребности, что долгое время могло угрожать его выживанию». Он сравнивает избыток интеллекта с сильным взрывчатым веществом, которому еще нужно найти оболочку, чтобы умерить его стихийную деструктивность и обратить в нечто полезное и применимое. Такой «оболочкой», позволяющей умерить деструктивность избыточной мозговой активности и применить ее с пользой, согласно Маммфорду, выступает культура. Человеку, таким образом, пришлось изобрести ее, чтобы не погибнуть, но направить в конструктивное русло, упорядочить и применить избыток полученных от природы способностей. Эту же мысль о расточительности и избытке как об основе жизни выражает Ж.Батай, говоря о расточающей и дарящей силе солнца, которое растратой своей избыточной энергии рождает жизнь и притом сияет. Безусловно, здесь мы имеем дело с метафорой, но все же само наличие этого чувства дарения солнцем избытка своей силы, сопровождающееся еще и вовсе непредусмотренным, явно лишним качеством красоты, восхищающим сиянием его света, может указать на специфику «духовного». Это радикальный избыток по отношению ко всему существующему, ко всему необходимому и закономерному, сам по себе уже не могущий, ввиду своей избыточности, быть приписанным к существующему, и являющийся скорее эффектом избыточности. Однако он же становится самым важным, самым ценным, сутью существующего. Само по себе представление о смысле, о ценности – уже и есть подобный эффект избытка: кроме того, что вещь есть, она еще что-то значит. Тем самым не совпадая сама с собой.

Вот этот избыток и этот сбой, несовпадение, и составляют суть духовного. И в этом уже заложен источник конфликта, потому что речь идет о нарушении порядка, о разрыве тождественного. Таким образом дух можно мыслить одновременно и как избыток, излишек, и как недостаток, как разрыв в цепи причинно-следственных связей. Он, таким образом, предстает и как источник бытия, жизни в целом и как противоположность ей, ее граница, нечто вне- и сверхжизненное. Но кроме того он есть источник жизни, мыслимой человеком, наблюдаемой, осознаваемой и проживаемой им. Он же есть и источник конфликта, несовпадения этой жизни с самой собой, возникающего как эффект наслаивающегося поверх нее смысла.