IV. Путь лечебной педагогики

Рядом с этими тремя пионерами:

Генрих Песталлоци (1746— 1827)

Джованни Боско (1815— 1888)

Джон Томас Барнардо (1845— 1905),

которые внесли лечебно-педагогический импульс, волю к спасению вечного человеческого образа в социальную жизнь своего времени и реализовали его, стоят основатели собственно лечебной педагогики:

М. Г. Итард (1775— 1838)

Эммануэль Сегуин (1790?— 1869?)

Ганс Якоб Гюггенбюль (1816— 1863),

трое, оказавшие внимание и помощь так называемым слабоумным и трудновоспитуемым.

Помимо них действовали и многие другие, примерно в то же время охваченные тем же импульсом. Так,

— учитель Готхард Гуггенмоос уже в 1816 году основал интернат для воспитания глухих и больных кретинизмом в Зальцбурге.

— Врач Карл Фридрих Керн в 1853 году в Мокерне — примерный институт для воспитания трудновоспитуемых.

— Фермер Катенкамф, следуя внутреннему импульсу, изучает педагогику, становится учителем для глухонемых и в 1845 году основывает собственное учреждение в Деененхорсте.

Затем пришли, проникнутые лечебно-педагогическим импульсом, священники из протестантских и католических кругов. Так возникли такие каритативные учреждения, как

— в городах Вильдберг (земля Вюртемберг) в 1835 году,

— Штеттен (там же) в 1848 году,

— Экберг 1854, Нюрнберг 1854,

— Альстердорф 1867

— и Бетхель — при Биелефельде 1872.

У истоков каждого из этих учреждений стояли, прежде всего, энтузиазм и самопожертвенность отдельных личностей. Воля «вершить добро» призывает в эти ряды таких мужей, как Пробст, Зенгельманн, Бодельшвинг. В эти пионерские годы лечебно-педагогического движения для всех этих людей речь идет о божественном источнике человеческого существования.

Особого внимания заслуживает тот факт, что многие из этих учреждений имели тогда дело с воспитанием и обучением глухонемых детей, поскольку воспитание глухонемых исторически образует материнское основание лечебной педагогики.

Она вырастает, в первую очередь, как раз из удачных попыток обучить глухонемого ребенка чтению и письму, речи и самовыражению. Эти попытки предпринимаются

— уже в 16— ом столетии (Педро де Понче),

— затем этот опыт подхватывается живущим в Голландии швейцарским врачом Аманом

и продолжается двумя великими учителями воспитания глухонемых:

— французским священником Шарль Мишелем де ля Эпи

— и немцем Самуэлем Хайнике.

Оба работали в одно и то же время, при этом

— француз при воспитании глухонемых делал акцент на язык жестов,

— а немец, прежде всего, занимался произношением.

Насколько значительными были их заслуги, настолько мало было замечено, что в основании их деятельности, несмотря на использование диаметрально противоположных методик, лежит одно и то же стремление: «Ребенок глух и нем; как, несмотря на это, я могу помочь ему утвердиться как человеку?» Другим вопросом, скорее сугубо лечебно-педагогическим, был бы следующий: «Как преодолеть глухоту саму по себе? Каким образом можно помочь глухому ребенку слышать?»

Здесь я вижу исторический симптом, который для понимания истории лечебного воспитания должен быть рассмотрен со всей ясностью. В период рационализма XVIII столетия человек все больше и больше рассматривался как существо, отпавшее от божественного основания. Он вступает в мир со своими слабостями, уродствами и недугами, и гуманитарные, хотя и рациональные, усилия должны были направлены на то, чтобы ему помочь. Хайнике, как и де ля Эпи — дети этого рационализма. Лишь на рубеже нового столетия человеческая душа захлестывается новой волной «связи с Богом».

— Идет ли речь об английских романтиках, таких как Шелли, Вордсворт, Китс,

— о великих немецких философах, таких как Шеллинг, Гегель, Фихте,

— или романтических поэтах: Новалис, Арним, Брентано,

— или романтических естествоиспытателях: Окен, Трохлер,

— или об Итарде и Гюггенбюле — у всех у них одновременно мы видим нечто новое для их времени, что-то совершенно уникальное.

Перед нами стоит вопрос: почему все это происходит именно в это историческое время, на рубеже XVIII— XIX веков?

Это время, когда Гёте пишет «Годы учения Вильгельма Мейстера»

— свой роман о воспитании, в центре которого стоит Миньона, слабоумная девочка;

— когда Шиллер издает свои письма об «Эстетическом воспитании человека».

Повсюду — в Англии и Германии, России, Польше и Италии — осуществляется новый прорыв к духу. Менее публично пытаются работать в этом направлении Песталлоци и Лафатэр, Оберлин, Юнг Штиллинг.

Это время Наполеона, когда один человек пытается завоевать весь мир, обходится с людьми как с шахматными фигурами, развязывает бессмысленную войну, попирая ногами достоинство отдельного человека. В этот особый исторический момент в Итарде и Песталлоци рождается импульс лечебной педагогики, который подхватывают Сегуин и Гюггенбюль. Дон Боско и Барнардо несут его дальше, хотя последние уже выходят за пределы непосредственно лечебной педагогики и действуют в сфере социального воспитания. Почему это произошло? Потому что примерно с 1835 года начинает развиваться материализм XIX века. Начинают свое победоносное шествие физиология и неврология, психиатрия и хирургия, физика и химия. Романтический идеализм и классический гётеанизм покрываются тучами материалистического атеизма. В 1850 году, с Фехнером, Вундтом, Гельмгольцем, начинает развиваться экспериментальная психология. Выделившееся из материализма, лечение гипнозом вводится в процесс становления психиатрии. Спинной и головной мозг все больше и больше рассматриваются как рефлекторные центры, а весь нервный аппарат изучается как машина рефлексов. Душевные заболевания трактуются как заболевания мозга, а душевные свойства человека — как результат нервных функций.

Затем, на рубеже XX века, появились первые ростки учения о наследственности и психоанализа. Были обнажены основы человеческого существования, и теперь, согласно учению о происхождении видов, его оценка целиком подпадала законам животно-органического. Что же тут еще оставалось для трудновоспитуемого, для невротического и психопатического, для парализованного и эпилептического ребенка?

В начале XX века было введено определение интеллекта. Каждый ребенок, для определения его способностей и возможностей, подвергался специальному тесту.

Между тем повсюду, особенно в Германии и в Швейцарии, возникают вспомогательные школы. О чем это говорит?

Еще раз оглянемся назад. На рубеже XVIII— XIX веков человечество захватывает поток духовной связанности каждого отдельного человека и групп. Произвол Наполеона находился на другой чаше весов, и победу одержали тогда не намерения Наполеона, а тенденции человечности.

Но против них уже собирались силы наступавшего материализма, подавляя расправляющиеся крылья романтического и гётеанистического духопознания. Пробудившаяся на почве воспитания глухонемых, лечебная педагогика засияла, чтобы затем очень скоро потухнуть.

А.Хомбургер в своей опубликованной в 1925 году работе «Психопатология детского возраста» пишет об этом первом сиянии лечебной педагогики следующее:

«Первый период, период основателей, показывает особо отчетливо, что ни великие таланты, ни значительные практические успехи, ни величайший энтузиазм не способны пронести движение за границы жизни ведущих личностей, если им недостает хозяйственной смекалки, если они не являются людьми практической жизни, если государство и церковь, то есть публичные попечители воспитания, встречают их без доброжелательства или понимания. Когда педагогическое вдохновение выдохлось, учителя сами превратились в нищих, — это педагоги, на которых каждый мог дозволить себе взглянуть свысока и которые в публичной жизни не имели никакого веса».

В этом характерная особенность ситуации, в которой находилась лечебная педагогика в середине XIX столетия. Лечебно-педагогический энтузиазм выдохся, но не по той причине, что эти первые личности не были «людьми практической жизни», а потому, что «против небольшой кучки лечебных педагогов выступили три гиганта: церковь, государство и наука.

— Церковь, как из хороших, так и из плохих побуждений, все же одолела первых лечебных педагогов, так что, в конце концов, оставшиеся учреждения стали либо полностью католическими, либо полностью протестантскими. Миссионерские и благотворительные настроения заполнили эти дома и заведения. Но вместе с этим лечебная педагогика как импульс погибает. Побеждает «Каритас».

— Наука, психиатрия и неврология претендуют на лечебную педагогику как на свою область исследований, и, начиная с 60— ых годов прошлого столетия, лечебно-педагогические заведения оказываются под контролем психиатрии.

— Государство все больше и больше претендует на вмешательство в вопросы воспитания и благотворительности. Керн и Штёцнер требуют учредить (1879) государственные вспомогательные школы. В продолжение следующих десятилетий социальное обеспечение все в большей и большей степени становится государственным и централизованно управляемым. Вначале появляются спецклассы, а затем, в отдельных городах, целые спецшколы (Дрезден — 1867, Эльберфельд — 1879, Лейпциг — 1881, Дортмунд — 1883, Аахен, Дюссельдорф, Кассель, Любек — 1888, Бремен, Альтона, Франфурт- на- Майне — 1889 и т. д.).

Со всем этим, однако, истинный лечебно-педагогический импульс был уничтожен. Я хотел бы, чтобы меня здесь поняли правильно. Я не хочу сказать, что в каритативных церковных заведениях, государственных вспомогательных школах и в лечебно-педагогических отделениях домов для сумасшедших не делалось ничего хорошего. Там было достаточно самоотверженных людей, которые помогали, изучали и проявляли заботу о своих подопечных. Была осуществлена помощь в воспитании и развитии многим тысячам учеников вспомогательных школ; но сама лечебная педагогика была повержена под тройственным натиском. Эти особые, избранные, стигматизированные дети стали добычей трех сил, выделенных материалистической эпохой. Но где же прорывается родник истинной лечебной педагогики снова?

Описание этого периода не может быть законченным без упоминания одной фигуры, которая подобно нагорному преображению — как знак и симптом, — является для того, чтобы озарить первое пробуждение для лечебной педагогики.

В Троицын понедельник 1828 года в Нюрнберге неожиданно, словно из под земли, появляется один молодой человек. Он едва ли владеет речью, выглядит как нищий; его ноги, стиснутые тяжелыми сапогами, все в крови. Никто, в том числе и он сам, не знает, откуда он. Он просто здесь. Поначалу его запихивают в полицейскую тюрьму, но затем его передают для воспитания педагогу Фридриху Даумеру.

Благородный и знаменитый Ансельм Риттер фон Фойербах принимает его и пишет о нем книгу: «Каспар Хаузер, пример преступления против душевной жизни человека». В ней он описывает необычайную судьбу и особые свойства Каспара Хаузера, прослеживая корни его происхождения, ведущие к королевскому двору, и, тем самым, к окружению Наполеона.

Несколько раз необычного человека пытаются убить и, наконец, 14— го декабря 1833 года неизвестный преступник пронзает ножом его сердце в дворцовом саду Ансбаха. Через три дня он умирает. На его надгробном камне высечены следующие слова:

HIC JACET ЗДЕСЬ ПОГРЕБЕН

CASPARCJS HAUSER КАСПАР ХАУЗЕР

AENIGMA ЗАГАДКА

SGI TEMPORIS СВОЕГО ВРЕМЕНИ

IGNOTA NATIVITATIS ПРОИСХОЖДЕНИЕ — НЕИЗВЕСТНО

OCCCILTA MORS СМЕРТЬ –ТАИНСТВЕННА

Молодой человек неизвестного происхождения, без надежды найти себя в обычной земной жизни, нищий, поначалу способный усваивать лишь хлеб и воду, но при этом в состоянии усмирять животных и пробуждать в людях, которых он встречал на своем пути, добро, был воспитан, приспособлен к жизни и, в конце концов, убит.

«Смерть связана с жизнью,

Образ становится символом».

Не вступает ли в жизнь, подобно Каспару Хаузеру, каждый так называемый трудновоспитуемый, отсталый ребенок? Бедный, неизвестный, загадочный, и в то же время дарящий благословение всюду, где ему встречаются открытые сердца. Это «дитя Европы», как назвали вскоре Каспара Хаузера, наравне с «дикарем из Аверона» стоит у истоков лечебной педагогики.

Дебаты о Каспаре Хаузере, о его происхождении и миссии продолжаются до нашего времени. Представители церкви, государства и науки боролись против него тем же способом, что и против истинной лечебной педагогики; накрывая синим плащом Каритас, серым флагом государства и черной завесой науки. И все же память об этом человеческом существе продолжает жить в сердцах тех, кто еще пытается бороться с «преступлением против душевной жизни человека».

Хотя Наполеон в 1812— 1813 годах был свергнут и заточен, рожденный им воинственно— тиранический импульс в ходе XIX столетия все же победил. Земной шар был технизирован, человечество — пролетаризировано, человеческие души — материализированы.

С Каспаром Хаузером, гётеанизмом и романтическим идеализмом истинная лечебная педагогика должна была уйти в катакомбы.

Но источники остались непобежденными; им предстояло быть снова найденными и открытыми, и это произошло.