После обязательных утренних процедур санитар ещё раз проверил, насколько крепко затянуты ремни на запястьях пациента.

ЛАБИРИНТ

 

День первый

 

06:00

Раннее утро. За окном ещё очень темно. Я лежу в постели и наблюдаю за снежинками, подсвечиваемыми уличным фонарём. Они кружатся и переливаются слабыми бликами, а затем мягко ложатся на карниз. Снег белый и холодный, такой же, как стены этой комнаты. Я слышу, как живёт огромный удивительный мир за окном. Шум машин где-то далеко, завывание ветра. Зима. Скоро Рождество. Однако это уже не имеет значения. Для меня давно не существует праздников. Когда-то я умел им радоваться. Потом стал их ненавидеть, в эти дни моя душа наполнялась невыразимой тоской, а сейчас мне нет до них никакого дела. Ёлка, подарки, каникулы, вкусная еда и катание с горки в городском парке вместе с братом, а потом, когда прибежишь домой, можно облизывать маленькие комочки снега, прилипшие к перчаткам – всё прошло. Этого больше не будет никогда. Никогда – самое точное слово, характеризующее мою жизнь. У меня никогда не будет нормальной жизни, не будет собственного дома, я никогда не познаю женщину, у меня не будет семьи, детей, жены, с которой хотелось бы просыпаться по утрам, не будет работы, путешествий и даже счетов за квартиру. Никогда. Каждый мой день похож на предыдущий. Безликие, сонные, бессмысленные минуты, часы, дни, месяцы, годы, плавно перетекающие друг в друга и образующие сплошную серую невнятную массу, заполняющую мою душу. А я лежу и не могу ничего поделать со всем этим.

Я – пациент в больнице. Психиатрической больнице.

Клиника погружена в душную тревожную дрёму, которая бывает только ранним утром. Воздух насыщен предчувствием нового дня, но ещё слишком рано, сны и полубредовые иллюзии – пока полноправные хозяева тёмных коридоров. Палаты, скрытые за массивными стальными дверьми с кодовыми замками, надёжно охраняют свои тайны. Скоро утренний обход, начнётся новый скучный день, время станет густым и тягучим, словно смола, и все будут вовлечены в этот неспешный, бесконечный и бессмысленный круговорот.

Щелкнул замок, дверь открылась, и в палату вошёл санитар – высокий, плечистый рыжеволосый парень в светло-голубой форме. Жёлтый свет люминесцентных ламп мгновенно залил палату, изгоняя из углов остатки притаившихся теней.

– Доброе утро, Штефан! Как спалось? – санитар посмотрел на зажмурившегося от яркого света пациента и улыбнулся краешком тонких губ. Зная, что не получит от своего несговорчивого подопечного ответа, он споро начал отвязывать его от кровати, насвистывая какую-то мелодию. Затем пересадил в кресло-каталку и повёз в душ, который находился в конце длинного коридора.

– Хей! Что ты сегодня такой хмурый? Приснился плохой сон?

 

Парень, если бы ты знал, какие сны мне снятся, то сам бы стал клиентом этого милого заведения. И это не меня, а тебя бы привязывали каждую ночь к кровати и кормили таблетками.

 

Губы Штефана тотчас растянулись в ехидной улыбке, когда в сознании возник образ санитара в смирительной рубашке. Он прекрасно знал, какое впечатление производила его улыбка на персонал больницы. Она вызывала какое-то неприятное ощущение, словно этот пациент играл с тобой, будто знал нечто такое, что тебе самому неведомо, знал все твои тайны, читал твои мысли и забавлялся этим. Да, здесь Штефан знал, как применить это оружие. Оно имело воздействие на всех, так или иначе. Всех, кроме этого добродушного санитара. Наверно, поэтому ему удаётся работать со Штефаном так долго.

 

06:40

Прохладная вода хлестала по затылку, шее и плечам, скатываясь струйками вниз, к ногам, пробуждая тело ото сна и наполняя его энергией. Штефан равнодушно разглядывал синие кафельные квадратики душевой, пока санитар ловко намыливал его голову. Пушистая ароматная пена под струёй воды стала стекать на лицо, поэтому глаза пришлось закрыть. В этой вынужденной темноте он прислушивался сквозь шум воды, который с закрытыми глазами казался ещё громче, к действиям санитара. Постепенно звуки смешивались, и вскоре он перестал их различать, полностью отдавшись ощущению от упругих, колких струй, барабанящих по телу. Когда вся пена была смыта, на его плечи опустилось мягкое махровое полотенце, Штефан нехотя открыл глаза.

– Ты какой-то сонный, Штеф. Не выспался? – с усмешкой спросил санитар, энергично растирая полотенцем грудь и плечи подопечного.

После обязательных утренних процедур санитар ещё раз проверил, насколько крепко затянуты ремни на запястьях пациента.

 

07:30

Едем завтракать. Вообще, я плохо ем – честно говоря, этот процесс вызывает у меня отвращение, да и кормят меня чаще в палате. Однако пару дней назад врач решил, что, если меня возить в столовую, то это, якобы, будет стимулировать мой аппетит. Готов поспорить, что более эффективно мой аппетит улучшили бы хороший кусок жареного мяса и чашка кофе, а не та пресная бурда, которая тут называется едой и которую санитары упорно заставляют меня глотать. Кофе… я отдал бы что угодно за один-единственный глоток кофе, но мне нельзя. Заметил, что холл украсили к Рождеству. Дешёвый безвкусный блеск праздничной мишуры и фонариков из цветной бумаги. Всё это совершенно не прибавило мне энтузиазма. Отчего-то это только ещё больше ухудшило моё настроение, хотя я каждое Рождество чувствую себя плохо. Вот и приехали.

 

Санитар подвёз Штефана к одному из столиков с клеёнчатой скатертью в крупную красную клетку и закрепил коляску. Затем, принеся поднос с едой, он виртуозным жестом поставил перед ним тарелку с омлетом и чашку какао.

В столовой было довольно много пациентов, однако все вели себя достаточно тихо. Многие ещё сонно помаргивали, лениво водя вилками по тарелкам. Казалось, что сны не желали отпускать своих пленников, несмотря на хмурый зимний рассвет за окном.

– Приятного аппетита! – санитар подцепил вилкой кусочек омлета и поднёс ко рту Штефана, но тот лишь плотнее сжал губы. – Давай, Штеф. Не упрямься. Ты должен поесть.

Доктор Леманн представить себе не могла, как вчерашний скандал повлиял на упрямого пациента, угрюмо изучающего сейчас содержимое своей тарелки. Эти двое уже давно находились в состоянии холодной войны, и никто не хотел уступать, не скрывая друг от друга явную неприязнь.

Вчера Штефан решил поразвлечься на терапии, и ему здорово влетело впоследствии от доктора Леманн. Он ненавидел эти сборища, но главврач считал, что находиться в обществе полезно для него, даже если он не идёт ни с кем на контакт. Однако Штефан невообразимо скучал на терапии, просто-таки изнывая от необходимости тратить своё время, которое он мог бы посвятить более приятным вещам, на выслушивание невнятного бреда очередного сумасшедшего, мнящего себя стаканом с апельсиновым соком по вторникам или Великим Кайзером – по четвергам… ***

– Всем доброе утро! – поприветствовала пациентов терапевт. Подопечные любили эту пожилую улыбчивую леди с добрым задорным взглядом и мягким приятным голосом. Однако сегодня она пришла не одна: за её спиной маячил сутулый полноватый парень-аутист с опущенной головой, нервно теребивший в руках какой-то шнурок. На вид ему было лет тридцать или около того, хотя из-за круглого розового лица, коротких белёсых волос и почти бесцветных бровей он выглядел намного моложе своего возраста. – Прошу минуту внимания! Я бы хотела представить вам нового участника нашей терапии – Паскаля Берга. С сегодняшнего дня он будет заниматься с нами. Присаживайся, Паскаль. – она легонько подтолкнула его к свободному стулу.

Штефан равнодушным взглядом скользнул по новичку и снова уставился в пустоту. В воздухе парили светлые пылинки, напомнившие ему снежинки за окном. Он отрешенно наблюдал за их ленивым движением в нагретом воздухе комнаты.

После общего утреннего приветствия терапевт раздала подопечным планшеты с белыми листами бумаги, стаканчики и тюбики с краской. Штефан тоже получил свой набор, но на его лице не дрогнул ни один мускул – он по-прежнему сидел в полной прострации, отгородившись от происходящего.

– Штефан, смотри, тут есть краски и бумага. Может быть, тебе захочется что-нибудь нарисовать? Как считаешь? – терапевт ласково потрепала его по плечу и перешла к следующему пациенту, уже успевшему забрызгать холст синей краской и пытавшемуся открутить присохшую пробку следующего тюбика.

Скучающий Штефан сонно оглядывал группу, склонившую головы над бумагой и скрипевшую от усердия кисточками, когда взгляд вдруг споткнулся о новичка, сосредоточенно водящего сухой кисточкой по своей ладони. Аутист с присвистом втягивал носом воздух и часто моргал слезящимися глазами.

 

Что, Новенький, не любишь рисовать?

 

Штефан задумчиво разглядывал парня, и в его голове неожиданно созрела одна занимательная мысль. Откуда-то ему было известно, что психика душевнобольных довольно податлива и неустойчива, интересно, этот откормленный поросёнок так же чувствителен к воздействию чужой мысли?

Но тот продолжал водить кисточкой по ладони, не обращая ни малейшего внимания на пристальный взгляд Штефана. Глаза его были затуманены, а нижняя губа оттопырена, что придавало его лицу глупое выражение.

 

Не делай вид, что не слышишь меня. Новенький?

 

«…»

Штефан буравил Аутиста взглядом и – о, чудо! – через мгновение тот нерешительно поднял на него глаза.

«Ты можешь со мной разговаривать?»

 

С тобой? Могу, хотя вот уже несколько минут я думал, что говорю с поленом.

 

«Можешь говорить… Можешь говорить», – прозвучал в голове Штефана слабый невыразительный голос Аутиста. Такой голос мог бы принадлежать камню, если бы камни могли говорить.

 

Хочешь поразвлечься, дурачок?

 

«Страшные…»

 

Что? О чём ты?

 

«Комнаты! Страшные комнаты! Комнаты».

Пациенты, почувствовав сгустившееся в воздухе напряжение и неясное волнение, повскакивали со своих мест и присоединились к завываниям Аутиста. Терапевт кидалась то к одному, то к другому пациенту, не понимая причину столь странного поведения подопечных. На помощь ей подоспели санитары.

 

Чего ты ждешь? Они сейчас придут за тобой!

 

Аутист зажмурился и, подталкиваемый инстинктом самосохранения, бросился на спину санитара, вцепившись бедолаге в горло. Паника среди пациентов продолжала нарастать, а Штефан, округлив от восторга и удивления глаза, наблюдал за тем, как разворачиваются события. Словно по цепной реакции пациенты стали толкать и пихать друг друга, пытаясь выбраться из комнаты. Санитарам едва удавалось сдерживать их.

 

Погляди, что ты тут устроил! Я же говорил, что мы повеселимся!

 

Паскаль продолжал висеть на санитаре мёртвым грузом. Паника и ужас завладели его телом и сознанием. Даже при всём желании он не смог бы сейчас разжать свои сведённые судорогой пальцы, намертво вцепившиеся в шею противника. В руке одного из санитаров мелькнула чёрная дубинка с голубой электрической дугой на конце. Мгновение – и тело Аутиста ослабло.

– Что здесь происходит? – на пороге комнаты стояла доктор Леманн.

Доктор, холодно улыбнувшись, выпрямилась и приблизилась к Штефану, который уже справился с удивлением и старался выглядеть равнодушным и независимым. Однако Леманн провести было не так-то просто. Она видела, как непроизвольно напряглись плечи нарушителя спокойствия.

– Ты? Я так и знала, что без тебя не обошлось!

– Но постойте, – к ним подошла терапевт. – Я была рядом с пациентами и с уверенностью могу сказать, что Штефан тут ни при чём! Он вёл себя хорошо. Был совершенно спокоен.

– Единственный, кто был спокоен. Вы не находите это странным? – с нажимом спросила доктор Леманн. Ее глаза подозрительно сузились.

– Но ведь он и раньше был не особенно эмоционален. Пожалуйста, доктор Леманн, мы не можем обвинить его в том, что случилось, основываясь только на этом…

– Не был эмоционален, говорите? А как насчёт того, что он однажды убил человека? Прямо здесь, в этой клинике! За мгновение до этого он также был абсолютно спокоен. К тому же, Паскаль дал явно понять, кто зачинщик беспорядка. – тоном, не терпящим возражений, пресекла дальнейшее развитие дискуссии заведующая отделением.

Штефан с деланным безразличием прислушивался к разговору, пытаясь понять, чем его шалость может для него обернуться. Нет, никакого раскаяния он не испытывал, но и вновь оказаться в карцере желанием не горел.

– Простите, доктор, но я видела, как всё произошло.

– В любом случае, я изучила личное дело Паскаля и его характеристику из прежнего места – он всегда отличался примерным поведением, чего я не могу сказать о Брайтере. Поймите, тут ничего личного, я просто хочу, чтобы наказание понёс ответственный за этот инцидент. Это будет справедливо, не находите?

08:05

После завтрака Франц привёз подопечного в палату. Уже несколько лет эта комната была личным убежищем Штефана и его тюрьмой. Такие палаты, стандартно-безликие сначала, со временем приобретали особую индивидуальность. Родственники и друзья пациентов приносили кучу мелких безделушек, фотографий, некоторым ставили телевизор или музыкальный центр, а иногда даже ноутбук. Но палата Штефана осталась почти в том же виде, в каком была в тот день, когда новый жилец впервые переступил ее порог. Белые стены оставались чистыми, на тумбочке у кровати – две фотографии, сделанные уже в больнице, шкатулка из красного дерева, украшенная изящной тонкой резьбой, и старый магнитофон. Кресло развернуто к окну, выходящему на спящий под снегом старый парк. С высоты второго этажа видны разбегающиеся и уходящие вглубь парка аллеи. Пушистые снежинки оседали на прутьях решетки за стеклом, образуя медленно растущую снежную завесу, словно намереваясь скрыть от обитателя комнаты внешний мир за окном. Снаружи задувал пронизывающий ветер. Рассеянный серый свет, просачиваясь сквозь тяжёлые, низкие тучи, робко проникал в угрюмую палату.

08:19

– Доброе утро! Я хотел поговорить с вами, – произнёс доктор Штайнмаер, посмотрев на собравшихся в его кабинете людей. Доктор Дитрих, доктор Леманн и Франц – они были его командой, которой он безоговорочно доверял.

– Как я вам уже говорил, я долгое время был занят поисками специалиста, который сможет нам помочь. Помочь Штефану.

08:30

Штефан, задумавшись, не заметил, как в палату вновь вернулся Франц. Санитар негромко окликнул его, стараясь не напугать. Когда же Штефан, наконец, соизволил взглянуть на него, тот, хлопнув его по плечу, произнёс:

– Ну, что, готов к терапии, Штеф? Давай сюда шкатулку, я поставлю её обратно.

Одарив подопечного лучезарной улыбкой, Франц вывез его в коридор. Миновав спальный корпус, они очутились в другом коридоре, отличавшимся от предыдущего только тем, что вместо палат здесь располагались комнаты терапии, небольшой спортивный зал, комната для посещений и игровая. На стенах висели в стеклянных рамках рисунки подопечных, общие фотографии и доска с объявлениями. Воздух был наполнен приглушёнными звуками из терапевтических комнат и едва уловимым ароматом готовящейся еды из столовой на первом этаже. Франц толкнул одну из дверей, и они оказались в просторной, светлой комнате. Днём тут проходили сеансы терапии, а в свободное время пациенты могли играть здесь в настольные игры, общаться или смотреть телевизор, расположившись на удобных диванах с потёртой кожаной обивкой.

Сейчас в комнате уже было довольно много народу. Подопечные сидели на стульях или в колясках, образуя полукруг. Все были в сборе, Штефан оказался последним. Пострадавшие накануне от его выходки пациенты недовольно засопели, увидев его надменную ухмылку, однако, заметив, что Штефан привязан ремнями к коляске, тут же просияли злорадными улыбками. Аутист же лишь на секунду удостоил его пустым взглядом и вернулся к потрёпанному шнурку в розовых пальцах с обгрызенными ногтями.

 

Обиделся, Новенький? А тебя не учили, что стучать нехорошо? Ну, да ладно, я сегодня добрый. Хочешь ещё во что-нибудь поиграть?

 

Аутист недоумённо посмотрел на шнурок в своих руках, затем взглянул на Штефана, уловив в его словах что-то обидное для себя, но что именно, он так и не смог понять. Пожав плечами, Паскаль шумно втянул носом воздух, и продолжил наматывать шнурок на указательный палец.

«Ты мне не мешаешь…»

 

Ну, как: освоился здесь?

 

Штефан смерил новичка таким презрительным взглядом, словно перед ним было какое-то диковенное насекомое, и задумался. Он не ожидал столь быстрой победы. Настолько быстрой, что он даже не получил от неё удовольствия. Собеседник сидел, не поднимая головы, периодически вздрагивая всем телом и шмыгая изредка носом.

Вместо кисточки он получил трубочку для коктейля, чтобы с её помощью, втягивая ртом краску, брызгать ею на холст. Штефан остался совершенно безразличен к этому. Он поглядел на Аутиста поверх холста, тот сидел, неуверенно разминая глину в пальцах.

 

Спорим, они продают всё это, что мы тут делаем, а потом на вырученные деньги покупают новые шокеры!

 

До конца терапии Аутист больше не задал Штефану ни одного вопроса, но тот заметил, что Паскалю это давалось с большим трудом. Он впервые в жизни встретил человека, с которым мог поговорить так, как действительно умел, не преодолевая барьер своей болезни.

 

11:15

Как и обещал Франц, до обеда они успели погулять в парке. Штефану было приятно вдыхать холодный воздух и ощущать прикосновения снежинок к своей коже, несмотря на то, что приходилось часто моргать и щуриться, когда они попадали на ресницы. Утренняя метель отнюдь не утихла к обеду, поэтому Францу было довольно тяжело везти коляску по утопающей в рыхлом снегу аллее. Чёрные деревья нависали над ними, переплетаясь причудливо изогнутыми узловатыми ветвями между собой. В парке было очень тихо – никто больше не захотел гулять в такую погоду. Франц со Штефаном оказались здесь совершенно одни. Остановившись у одной из скамеек, санитар снял с пациента перчатки и, зачерпнув рукой снег, вложил его в ладони подопечного. В полной тишине пациент сосредоточенно наблюдал, как тает в его руках холодный комочек.

– Быть может, ты хочешь скатать снежок, Штеф? – ответа не последовало, однако, дождавшись, когда крошечная льдинка совсем превратится в воду, Штефан сжал ладони в замок, показывая, что больше не хочет трогать снег.

– Ладно, как скажешь! Хотя, согласись, погода сегодня классная для игры в снежки! – санитар вздохнул и развернул коляску по направлению к больничному корпусу. Конечно, ни Францу, ни Штефану не хотелось возвращаться в это неуютное душное строение с неприглядными стенами из потемневшего красного кирпича, но время для прогулки подходило к концу. И, хотя Штефан был практически ничем не занят, его время было строго подчинено больничному распорядку, в котором на прогулки в зимние месяцы выделялось не более сорока минут в день.

 

12:30

К удивлению Франца, с обедом особых проблем не возникло. Штефан покорно выпил положенное лекарство из пластикового прозрачного стаканчика и съел практически всю порцию картофельной запеканки, хотя до этого обычно наотрез отказывался даже попробовать подобное блюдо. В качестве поощрения за хороший аппетит он получил десерт в виде чашки горячего шоколада.

 

13:33

Когда я понял, что никогда больше не смогу жить дома, то испытал некое удовлетворение. Попытки родных разговорить меня или заставить двигаться ужасно раздражали, и теперь я был рад, что больше их не увижу. Никто больше не посмеет прятать от меня шкатулку. Однако вскоре я понял, как ошибался. Жизнь в больнице обязывала меня следовать установленным в ней правилам. Сеансы психотерапии, лечебная гимнастика, процедуры занимали практически всё моё время. Ещё позже, когда прошла первая эйфория от пребывания в Лабиринте и от того, что он мне давал, я ощутил глубокую апатию. Это случилось, когда я понял, что мои родственники больше не приходят навещать меня. Господи, я даже не мог вспомнить, когда они приходили в последний раз. Я почти не помнил их лиц. Сначала они приходили часто. Почти каждый день. Я не хотел их видеть, они мешали, отрывали от мыслей о Лабиринте. В то время я думал о нем почти всегда, мечтал, что когда-нибудь смогу стать не просто Хранителем, а хозяином этого странного мира. Они приносили сладости, но я не чувствовал вкуса. Радости Лабиринта были в сотни раз ярче, слаще, чем самые лучшие конфеты. А потом... А потом Лабиринт начал требовать. Он сделал это внезапно, и тогда я понял, что за все надо платить. Лабиринт обманул меня.

Мне было горько. Я отдал ему все – и что получил взамен? Не свободу – рабство. В этот раз я ждал их. Зачем – я и сам не знал. Может быть, тогда я хотел понять, что есть надежда. Дни шли, недели сменяли одна другую, но они так и не вернулись. Я по-прежнему лечился в частной клинике, сначала – в одной, потом меня переводили, а это значило, что деньги на мой счет поступали регулярно, но своих родителей с тех пор я больше не видел.

Никто особенно не интересовался мной, и к этому я скоро привык, но невозможность контролировать свое тело в первое время доводила меня до исступления. Лабиринт забрал родных, друзей, обычную жизнь, дав мне взамен безграничные возможности в своих стенах, но в них и только в них. Вне извилистых дорожек Лабиринта я стал беспомощным. Только теперь, оглянувшись на прошедшие месяцы, я понял, что моя жизнь закончена. Моя привычная жизнь. Я всегда был подвижным и энергичным ребёнком, занимался футболом и плаванием, а теперь не мог даже самостоятельно надеть носки или застегнуть пуговицы на рубашке, поесть или принять душ. Мне пришлось долго привыкать к своей беспомощности и полной зависимости от других людей. Они могли дать мне что-то, если я был хорошим, и отругать, если моё поведение не оправдывало их ожиданий.

Я не сразу понял, что Лабиринт словно разделил мои возможности на два мира. В обычной жизни он полностью контролировал мое тело и не давал возможности совершать какие-либо действия физически. Может, боялся, что я избавлюсь от шкатулки, как только появится возможность. Трудно сказать: очень часто я не могу понять его извращенную логику. Но мои мысли в этой части существования Лабиринт контролировать мог не так часто, как в своих стенах, равно как и разговаривать со мной. В переплетениях же коридоров Лабиринта мое тело слушалось безупречно, но все мысли превращались в субстанцию, которую словно препарировали снова и снова, пытаясь уловить хотя бы намек на неповиновение. Сначала Лабиринт жестоко наказывал даже мысли, противоречащие его воле, но потом словно бы возросло его доверие ко мне, и он стал разрешать мне маленькие вольности, но я все равно должен был быть очень осторожен.

 

14:00

В это время всем пациентам положено было находиться в палатах – в клинике был специально выделен час для полуденного сна, чтобы подопечные могли передохнуть, после утренних занятий с терапевтами. Многим пациентам разрешалось использовать это время на своё усмотрение, единственным условием было лишь нахождение в палате. Эти счастливчики могли во время тихого часа негромко слушать радио, читать или уделить внимание своему хобби. Недавно подопечным предложили новое занятие – раскрашивать картинки со сложными, затейливыми узорами или мастерить макеты из картонных деталей. Они с большим энтузиазмом откликнулись на подобное новшество и теперь любую свободную минутку стремились посвятить увлекательному занятию. Видя такое рвение со стороны пациентов, администрация клиники решила устроить небольшую выставку в день, когда родные и близкие подопечных приедут навестить их перед Рождеством.

Штефану нравилось это время дня. Его оставляли в полном покое, и он мог отдаться своим фантазиям, размышлениям или мечтам. В этот дневной час он принадлежал только себе: ни Лабиринту, ни врачам, ни даже Францу. Иногда он, сам того не желая, засыпал, убаюканный тишиной и плавным течением собственных мыслей.

Однако сегодня ему не хотелось ни о чём думать, он действительно хотел заснуть, но по закону подлости, как только санитар уложил его в постель, сон улетучился. Обмануть подсознание и улизнуть в «царство Морфея» от пугающих размышлений не удалось. Его одолевали тревожные мысли, не дававшие покоя с самого утра, и Штефан заранее страшился того любимого им часа, когда он мог побыть наедине с собой. Он понимал, что именно тогда, когда он останется один, ему придётся встретиться лицом к лицу с этими фантомами.

Давно известен психологический факт, когда, стараясь не думать о чём-то, в один момент осознаёшь, что думаешь только об этом. Что называется: «Не думайте про полосатого слона». Да-да, именно о нём вы сейчас и подумали. Навязчивые мысли терзают, будто сорвавшиеся с цепи бульдоги, словно хотят разорвать в клочья измученное сознание своими острыми зубами, брызжа при этом слюной. Чем яростнее вы пытаетесь их отогнать, тем сильнее они впиваются в вас, стараясь ухватить покрепче. На них не действуют ни уговоры, ни угрозы.

Он лежал в кровати и смотрел в потолок, понимая, что остался совсем беззащитным перед этими невидимыми, но такими осязаемыми монстрами. Штефан действительно ощущал их навязчивое присутствие всем телом. Тяжелые, мучительные мысли просачивались в сознание, будто извне. Он не мог и не хотел признавать их своими, считая, что они могут отравить его разум, подавить волю и превратить в трусливого щенка с поджатым, дрожащим хвостом. Всё утро он старался отогнать размышления, которым отдал прошлую ночь. Почвой для этих ядовитых семян, послужил вчерашний визит доктора Леманн к нему.

 

Было около половины одиннадцатого, когда она зашла в мою палату, совершая обязательный вечерний обход. Обычно этим занимался старший санитар, но когда была её смена, этим она всегда занималась лично. Я не спал, просто лежал и разглядывал тени на потолке, которые отбрасывали предметы, выхваченные из мрака светом ночника. Ночник был обязателен – так они могли быстро понять, всё ли с тобой в порядке, когда заглядывали в палату при ночном обходе. Так я лежал, увлечённый созерцанием причудливых образов, которые рисовала моя фантазия, когда я смотрел на тени. Поэтому совершенно не слышал, как Леманн вошла в палату, не успел притвориться спящим.

– Не спится, Брайтер? – доктор подошла ближе. Она проверила, хорошо ли закреплены ремни на моих запястьях и лодыжках, хотя это было излишне – меня всегда привязывали крепко. Она определённо хотела что-то сказать, но почему-то медлила. Наконец, посмотрев на меня и улыбнувшись краешком губ, она задала вопрос: – Тебе нравится в этой клинике, Штефан? Я имею в виду, понимаешь ли ты, насколько тебе повезло, что ты оказался именно здесь, а не в муниципальной психиатрической больнице? До того, как начать работать здесь, я проработала в одной из таких клиник, и смею тебя заверить, что по сравнению с ней, наша – просто курорт.

Я смотрел на неё, пытаясь понять, к чему она клонит. В груди я почувствовал неприятный холодок тревоги.

– Что ты пытаешься доказать своим поведением, Штефан? Да-да, именно «доказать» – я ведь знаю, что твои действия и поступки совершенно осмысленны. Можешь продолжать строить из себя дурачка и дальше, но ты вовсе не болен психически. Да, ты не болен! У тебя какая-то иная причина, по которой ты являешься для нас тем, кем являешься, – Леманн замолчала, пристально посмотрев мне в глаза. Затем, коснувшись рукой ремня на моём левом запястье, вновь усмехнулась краешком губ: – Хотя ты и не болен, я считаю, что психиатрическая клиника – самое подходящее место для тебя. Дело только в том, мой дорогой, что ты совершенно не ценишь нашей доброты и снисходительности по отношению к тебе! Доброты, которой вовсе не заслуживаешь… Но даже наше терпение может иссякнуть. Ты ходишь по тонкому льду, Штефан, не подозревая, что скрывается за ним. Знаешь ли ты, во сколько больнице обходится твоё содержание? Нет?

Леманн вопросительно подняла бровь и усмехнулась, уловив мелькнувшее в моих глазах замешательство. Я всё ещё не мог понять причину, по которой она говорит мне всё это.

– И всё, чем ты платишь взамен, – это затеваешь драки, калечишь пациентов и совершенно не уважаешь медицинский персонал. Но за всё в этой жизни нужно платить, Штефан! Это частная клиника, и условия в ней, как я уже сказала, довольно комфортные. За комфорт наших пациентов платят их родственники или же различные фонды и спонсоры, ожидая от наших подопечных посильной отдачи на благо общества. Уже несколько раз поднимался вопрос о твоём переводе в государственную клинику, но доктор Штайнмаер слишком жалеет тебя. Он единственный, кто взялся за твое лечение, когда все другие отказались, считая, что единственный способ справиться с тобой – это лоботомия. И это будет для тебя самым гуманным окончанием истории, если тебя переведут и отсюда. Однако доктор Штайнмаер пытается найти возможности для того, чтобы ты остался здесь. Это не так-то просто, Брайтер! Прогресса в твоём лечении нет, и содержать тебя здесь становится слишком дорогим удовольствием.

Теперь уже я, не отрываясь, смотрел на неё, ощущая неясную тревожность.

– Поэтому, если ты не станешь паинькой, дорогой мой, и не начнёшь сотрудничать с терапевтами и врачами, то очень скоро окажешься в государственной больнице со строгим содержанием. Чтобы ты более ясно представил, с чем тебе придётся столкнуться, приведу несколько примеров обращения с пациентами в подобных местах.

Леманн почти с материнской заботой подоткнула мне одеяло с боков, улыбаясь подчёркнуто искусственной улыбкой.

– Тебе ведь знакома процедура ЭКТ? – она, прищурившись, смотрела, как я непроизвольно сглотнул при упоминании электрошока. – А теперь представь себе полсотни сеансов! Искусственная кома, когда ты неделями лежишь, привязанный врастяжку на кровати, с трубками и катетерами. Сеансы инсулинового шока? Ну, как? Нравится? Там больше не будет добренького Франца, готового часами сидеть с тобой в столовой, ожидая, когда ты соизволишь съесть завтрак! Санитары в таких местах не нянчатся с агрессивными и неуравновешенными пациентами. Насилие – обычное дело в подобных заведениях. И правда будет на их стороне, Штефан. Думаешь, кто-то там заступится за тебя? Ошибаешься! Ты ведь просто обычный буйный сумасшедший, который требует усиленных мер надзора! Поверь, их ты прочувствуешь там в полной мере.

Доктор приблизила своё лицо ко мне и, понизив голос, произнесла:

– Подумай об этом на досуге, Штефан! Хороших снов!

 

– О чём задумался, Штеф? – осведомился Франц, видя, что подопечный не спит, а лежит, уставившись в потолок отрешённым, стеклянным взглядом.

В холле действительно полным ходом шло украшение ёлки. Здесь было не так душно и жарко, как в палате, но свет электрических ламп оставался таким же давящим и тяжёлым, отчего движения пациентов и персонала, занимающихся украшением, выглядели замедленными и неестественными, какими-то кукольными.

Однако же во всём чувствовалось приближение праздника: ёлочный запах, вместо надоевшего химического запаха порошков и дезинфекции, гирлянды на дверях корпуса и в коридорах, робкие улыбки пациентов, обнаруживших маленькие подарки в своих календариках-адвентах.

– Роберт, передай мне коробку с гирляндой. – попросил один из санитаров.

Штефан хмыкнул, заметив, что у парня на лице имеются проколы от пирсинга. Вероятно, он вынимал украшения перед началом смены, чтобы особо резвые подопечные не использовали это его увлечение против него самого.

– Да ладно тебе, Франц. – Алекс хлопнул санитара по плечу. – Я же шучу!

– Спасибо, что предупредил, – рассмеялся Франц.

– Шучу! – повторил санитар и, наклонившись к Штефану, подмигнул: – Святой Николас никогда не забывает приносить подарки! Ты всегда можешь рассчитывать на свой уголёк.

Момент установки звезды смахивал на сюжет о том, как люди пытались построить лестницу в небо и увидеть на облаке Бога. Десятки рук тянулись вверх, словно поддерживая звезду, а заодно – и санитара, пытающегося закрепить её на ёлочной макушке. Когда же цель была достигнута, и звезда оказалась на своём почётном месте, все счастливо выдохнули. За исключением Штефана, разумеется.

– Внимание! Включаю! – тоном фокусника объявил Алекс и воткнул вилку удлинителя в розетку. – Вот чёрт!

Кто-то из подопечных заголосил, его вопль подхватили десятки глоток. Персонал заметался по комнате. Кто-то пытался тушить огонь, но огнетушитель почему-то не работал, кто-то безуспешно пытался вывести пациентов. Огонь все разрастался. Противно запахло гарью и жжёной пластмассой. Началась паника, в дверях образовался затор. На одном из подопечных вспыхнула одежда, и он, подобно живому факелу бродил в толпе. Штефан, приоткрыв рот, разглядывал, как обгорает тело бедолаги, исступлённый крик которого тонул в жутком треске и надрывном вое пожарной сигнализации. Пламя перекинулось на портьеры, и оно оранжевыми змейками поползло по стенам. Огонь освещал перекошенные ужасом лица, Штефан видел санитара Алекса, разбрасывающего в стороны подопечных и коллег и прорывающегося к выходу. Откуда-то сверху хлынула вода, однако пламя было слишком сильным, чтобы этого количества воды хватило для тушения. Огонь распространился за считанные мгновения. Густой едкий дым заволакивал помещение, мешая пленникам бушующего пожара сориентироваться и найти выход.

И, глядя на все это, Штефан улыбался. Они все получили то, что заслуживали!

– Штефан? – голос Франца вернул к реальности, словно холодный душ. – Не спи – замёрзнешь!

Он вздрогнул и огляделся. Комнату озарял все тот же желтый свет, в центре стояла переливающаяся огнями елка, а санитар Алекс грозно надвигался на стоящего с хитрым видом подопечного, у которого изо рта торчал, словно странный язык, большой кусок ваты.

 

19:20

Они все считают меня мегерой, но если я не сыграю свою роль как должно, они потеряют над Брайтером контроль. Пока я здесь, я этого не допущу, в первую очередь – ради него самого. Он должен получать лечение, а не участвовать в детской игре».

 

21:00

Она не понимала, где находится. Ей казалось, что это только сон, но она почему-то никак не могла проснуться. Её пугало это место. Она брела по бесконечному коридору с грязными обшарпанными стенами и множеством дверей. Атмосфера этого места была больной, недоброй, давящей и какой-то мучительно дисгармоничной. Пахло сыростью и затхлостью. Покачивающиеся тусклые лампочки. Холодно. Почему здесь так холодно? Какой-то сквозняк. От страха стало сводить живот. Не отпускало ощущение, будто кто-то наблюдает за ней из темноты. Да, определённо, это странное место затаив дыхание с интересом смотрит на неё отовсюду, выжидая. Оно знает о ней, чувствует в себе.

– Привет, док! – раздался сзади приятный, но насмешливый мужской голос.

Она боялась повернуться и посмотреть на человека, стоящего за её спиной. Какой-то интуитивный страх сковал все мышцы. Незнакомец терпеливо ждал. Всё же, сделав над собой усилие, она обернулась и задохнулась на миг.

«Нет. НЕТ! Это не может быть он!»

Доктор огляделась в надежде хоть что-то разглядеть вокруг себя. Отступив на пару шагов, она услышала лёгкий шорох за спиной. Резко обернувшись, доктор не смогла сдержать вопль. Перед ней, подвешенный к потолку и подсвечиваемый тусклой одинокой л