Замкнутая нарративная структура

Важным принципом любого идеологического дискурса является использование в нем ограниченного числа господствующих означающих (master-signifer), позволяющих связывать разноплановый символический материал (различные не связанные друг с другом высказывания, тексты, тезисы, лозунги, изображения и так далее) в единую идеологическую систему. Подобные означающие выполняют особую роль в пространстве символического, являясь тем, что Лакан называл «точками сшивки» (points de capiton) разрозненного символического материала в однородную символическую ткань[72].

Например, как пишет Славой Жижек, в контексте современных экономических отношений господствующим означающим дискурса о цене являются деньги. В контексте докапиталистического обмена (бартера), когда товары обменивались напрямую, они функционировали как означающие друг друга: то есть любой товар мог выражать (означать) цену любого другого товара. Но когда одно означающее (деньги) стало выражать цену всех других означающих (товаров), эти последние выстроились в новую цепочку отношений — потеряв неопосредованные отношения друг с другом, они приобрели одинаковые отношения с означающим деньги. Символическая система экономических отношений преобразовалась из системы «каждый представляет каждого» в систему «один представляет всех». Деньги приобрели в ней роль единого означающего цены любого товара, то есть стали господствующим означающим системы экономических отношений. В капиталистической экономике это преобразование символической системы остается «невидимым», поскольку роль денег здесь нормализовалась — деньги приобрели качество естественного носителя цены. Цена товара получила денежное выражение, абстрагированное от социально-экономических отношений; эта цена стала восприниматься как естественная и неотъемлемая черта товара, как элемент его внутренней природы. Именно это явление Маркс назвал «товарным фетишизмом»134.

Советский авторитетный дискурс тоже был «сшит» в единую символическую ткань одним господствующим означающим, который можно назвать тремя именами — Ленин-партия-коммунизм [73]. Эти три имени и понятия было невозможно отделить друг от друга; каждый из них был синонимом двух других. «Ленин» (а также «ленинизм» и «марксизмленинизм») был научным методом описания и совершенствования социальной реальности; «партия» была агентом, который пользовался этим методом для описания и совершенствования реальности; а «коммунизм» был целью, к которой агент стремился в этой работе. Таким образом, эти три понятия складывались в единое и неделимое означающее — ленин-партия-коммунизм.

Именно это господствующее означающее сшивало советский авторитетный дискурс в единое символическое полотно. То есть любое упоминание Ленина, партии или коммунизма (или их синонимов) было упоминанием «объективной научной истины», которая находилась за пределами авторитетного дискурса и не могла быть поставлена под сомнение средствами этого дискурса. В любом высказывании на авторитетном языке должна была проводиться прямая связь с этой внешней неоспоримой истинной (таким образом происходило «вшивание» этого высказывания в единое символическое полотно авторитетного дискурса). На практике это означало, что любой партийный сектретарь, рядовой комсомолец или политинформатор должны были связать свой текст (свое выступление, характеристику, отчет, политинформацию) с понятием внешней неоспоримой истины, выраженной символами партия, Ленин или коммунизм. Для этого можно было процитировать Ленина, вставив цитату из его работ в свой текст (вспомним, как Суслов использовал короткие ленинские цитаты для подтверждения самых разных, даже противоречащих друг другу идей) или включив его портрет в агитационные материалы (вспомним, что художники использовали «посмертные маски» Ленина — то есть прямые «цитаты» ленинского облика). Можно было также сослаться на решения недавнего пленума партии или на речь генерального секретаря или процитировать программу партии. Можно было упомянуть коммунизм, коммунистическое строительство, коммунистическое воспитание, марксистско-ленинское сознание и так далее. В следующих главах мы увидим множество примеров того, каким образом это господствующее означающее вводилось в авторитетные тексты, документы или изображения, создававшиеся рядовыми советскими гражданами.

А сейчас важно подчеркнуть, что господствующим означающим советской идеологической системы был именно символ Ленин-партия-коммунизм, а не такие символы, как, скажем, Сталин или Брежнев. Это значит, во-первых, что любой советский руководитель, включая даже Сталина, мог получить легитимность только путем установления прямой связи между собой и Лениным — либо как его соратник, либо как продолжатель его дела, либо как верный марксист-ленинист. Во-вторых, любой руководитель, включая Сталина, мог в одночасье потерять легитимность, если партией было показано, что прямая связь между ним и Лениным отсутствовала или была искажена — то есть что он был либо врагом Ленина, либо исказителем ленинских идей. Действительно, Сталин всегда представлял себя человеком, которого Ленин лично выбрал продолжателем своего дела. Для этого Сталину потребовалось избавиться от целого ряда документов, в которых Ленин его критиковал[74]. Последовавшее после смерти Сталина осуждение культа личности и массовых репрессий было именно осуждением Сталина, а не критикой партии как таковой. Это стало возможно благодаря партийной риторике «восстановления» прямой связи с Лениным. Сталин теперь был показан исказителем ленинских идей, и его связь с Лениным была разорвана, а вместо нее партия теперь восстанавливала «истинную» связь со своим вождем. Сталин на практике был обвинен в извращении идей Ленина, его тело было вынесено из ленинского мавзолея, его образ исчез с изображений, на которых он соседствовал с Лениным (в книгах, кинофильмах, стихах, песнях)[75]. Эта критика была представлена как возвращение партии на истинно ленинский курс. Центральной идеей «секретной речи» Хрущева на XX съезде КПСС в феврале 1956 года было то, что Сталин исказил факты и что в действительности он не был выбран Лениным на роль своего преемника. Ленин и ленинизм упоминаются в речи Хрущева более ста раз и всегда в противоставлении Сталину. Вот лишь несколько примеров из этой речи: «Разрешите, прежде всего, напомнить вам, как сурово осуждали классики марксизма-ленинизма всякое проявление культа личности»; «Как показали последующие события, тревога Ленина не была напрасной: Сталин первое время после кончины Ленина еще считался с его указаниями, а затем стал пренебрегать серьезными предупреждениями Владимира Ильича»; «Сталину были совершенно чужды ленинские черты — проводить терпеливую работу с людьми, упорно и кропотливо воспитывать их» и так далее.

Таким образом, культ личности Сталина и его огромная личная власть не базировались и не могли базироваться исключительно на одном лишь насилии или угрозе135 — они стали возможны благодаря тому, что Сталин смог показать легитимность своей роли как продолжателя ленинского учения, как человека, которого Ленин сам выбрал на эту роль, как вождя, имеющего универсальное знание и понимание ленинских идей. Но как только роль Сталина как продолжателя ленинского учения была публично поставлена партией под сомнение, а Сталин был публично представлен как исказитель ленинских идей, его образ быстро (посмертно) потерял легитимность. Таким образом, в советском политическом дисурсе, даже в годы культа личности, означающее «Сталин» не было господствующим означающим — оно определялось через господствующее означающее Ленин-партия-коммунизм, а не наоборот. Именно поэтому критика Сталина в середине 1950-х не привела к кризису господствующего означающего советской идеологии — то есть не повлекла за собой падения всего символического порядка (что произошло во время перестройки), коммунистической партии или подрыва ее руководящей позиции в советском обществе. Партия теперь могла представить критику Сталина как возврат к истинному Ленину [76]. Однако, как мы видели выше, критика Сталина привела к исчезновению позиции «внешнего редактора» авторитетного дискурса, что толкнуло этот дискурс в сторону гипернормализации. Лишь когда в последние годы перестройки впервые прозвучала публичная критика Ленина и ленинизма, что привело к кризису именно господствующего означающего советского авторитетного дискурса, советская система начала быстро разваливаться136.