По завершении «холодной войны».

В 1990-е гг. правящие круги США исходили из того, что, сохраняя и усиливая систему союзов, сложившуюся в годы «холодной войны», Соединённые Штаты смогут действовать намного эффективнее, чем с опорой только на собственные силы. Идея дальнейшего развития существующей системы союзов была заложена в стратегию «Расширения и участия» президента У. Клинтона (1996). Согласно этой стратегии, Америка обладает уникальными преимуществами страны, которая одновременно входит в системы военно-политических союзов на разных континентах[59]. Действительно, США участвуют в НАТО, обеспечивающем единое оборонное пространство Северной Америки, Западной, Центральной и, с расширением НАТО на Восток, отчасти и Восточной Европы. США входят в межамериканскую систему безопасности, охватывающей континенты Северной и Южной Америки, участвуют в блоке АНЗЮС с Австралией и Новой Зеландией, имеют договоры о военном сотрудничестве с Японией, Южной Кореей, Тайванем, рядом стран Юго-Восточной Азии. Это в целом составляет костяк ещё не созданной, но развивающейся единой системы союзов Азиатско-Тихоокеанского региона. Иначе говоря, США являются центром нескольких, частично пересекающихся единых оборонных пространств, опоясывающих почти весь земной шар. Особую роль в системе союзов США в течение нескольких десятилетий играла НАТО, которая выступает связующим звеном между Америкой и странами западноевропейского региона, обладающими суммарным потенциалом и людскими ресурсами, примерно равными американским. Заинтересованность США в этом региона базируется на двух основаниях[60]: посредством НАТО, военного присутствия в Европе Америка владеет долей контроля над европейским пространством («Только сильная НАТО с США как осевой державой может предотвратить дрейф Западной Европы к национальному самоутверждению и отходу от нынешнего уровня экономического и политического сотрудничества»[61]); посредством деятельности филиалов американских фирм, инвестиций и торговли товарами высокой технологии Америка регулирует пульс экономического развития региона.

С завершением «холодной войны» высказывалось немало предположений, что система союзов США, утратив былого противника, подвергнется эрозии. Подобные гипотезы не учитывали существования общих интересов стран Запада, которые побуждают их к сохранению военно-политических блоков. Прежде всего по многим проблемам, возникшим в современном мире, у США и союзных им стран Западной Европы проявились сходные или близкие взгляды. Все страны НАТО заинтересованы в увеличении числа государств с рыночной экономикой, принимающих ценности и принципы либеральной демократии. К ним принято относить гражданский контроль над военными, независимую судебную систему, свободную прессу, избранный на основе конкурентных, честных выборах парламент, наличие конституции, гарантирующей защиту прав человека, развитое, активное гражданское общество[62]. Страны, где утвердилась либеральная демократия, согласно точке зрения, ставшей в странах НАТО аксиоматической, являются более надежными торговыми и политическими партнёрами, чем государства с авторитарными режимами. Правительства стран демократии склонны прислушиваться к мнению избирателей, вынуждены учитывать позицию парламента, утверждающего бюджет, считаться с критикой со стороны независимых средств массовой информации. Всё это затрудняет проведение милитаристской политики, подготовку и развязывание войн. Демократии, как правило, с большим уважением относятся к международно-правовым нормам, стремятся разрешать споры мирными средствами. Всё это определило общую для США и их союзников по НАТО заинтересованность в содействии процессам распространения демократии в тех странах, где она ещё не утвердилась или утвердилась лишь частично. Эта политика, несмотря на отдельные неудачи, в целом принесла ожидаемые плоды. По данным госдепартамента США, за последние 10 лет число стран, сделавших выбор в пользу демократии, увеличилось с 66 до 117[63]. По оценке организации «Freedom House», в 1900 г. лишь 12,4% человечества жило в странах, где признавались отдельные демократические ценности и принципы. В 1950 г. 31% населения мира пользовался преимуществами демократии и ещё 11,9% приходилось на страны, где демократия утвердилась частично. В 1999 г. уже 58,2% населения мира жило при демократически избранных правительствах.[64]

Военно-стратегические интересы партнёров по НАТО, в основном, совпадали. Риск распространения в мире оружия массового поражения (ОМП) и средств его доставки, появления и применения этого оружия в очагах региональных конфликтов одинаково тревожил США и их союзников. Последние, географически находящиеся ближе к таким очагам, испытывали даже большие опасения. Угроза проявления великодержавных устремлений о стороны бывших оппонентов в «холодной войне» таких крупных держав, как Россия и Китай, обладающих значительным военным потенциалом, также воспринималась как общая для всех стран демократии угроза. Координация военной политики в рамках НАТО, японо-американского договора безопасности и других соглашений в 1990-е гг. оставалась выгодной, позволяя их участникам экономить на военных расходах, обеспечивать собственную военную безопасность силами союзников, ядерным арсеналом «сдерживания» Соединённых Штатов. При этом они не возражали против стремлений своих европейских союзников к созданию дополнительной системы безопасности и обороны, стремясь лишь удержать эти инициативы в рамках НАТО. Коммюнике вашингтонского саммита НАТО (23-24 апреля 1999) наметило обеспечить доступ ЕС к планированию операций НАТО и потенциалу этого блока, чтобы он мог использовать для проведения военных операций Евросоюза. Было предложено ввести должность заместителя главнокомандующего объединённых вооружённых сил НАТО от ЕС, предпринять и другие шаги, увеличивающие роль европейских участников НАТО[65].

Судя по данным опросов общественного мнения, рядовые американцы не вполне понимали, почему в условиях, когда «советская угроза» более не существует, «холодная война» завершена, военные блоки не только не распускаются, но даже расширяются. Большинство опрошенных в 1996 г. сомневались в целесообразности расширения НАТО на Восток. По данным опроса службы Гэллапа, проведённого по заказу Совета по международным отношениям, только 32% американцев считали необходимым защищать страны Европы от более чем гипотетического «нападения России». Опрос также показал, что лишь меньшая часть общества одобрила бы использование войск США в конфликтах в Азии.

С точки зрения политико-академической элиты США, система союзов после завершения «холодной войны» выполняла две основные функции. Первая состояла в том, чтобы иметь возможности влияния на политику союзников, предотвращать появление угроз интересам США с их стороны. Это не отрицалось большинством американских экспертов. В 1996 г. Центром стратегических и международных исследований Джордтаунского университета был опубликован доклад группы аналитиков, возглавляемой З. Бжезинским, Л. Гамильтоном, членом комитета по международным делам палаты представителей от Демократической партии и сенатором Р. Лугаром, председателем подкомитета по европейским делам. Ими отмечалось, что НАТО служит цели «обеспечения европейской безопасности и безопасности американских интересов в Европе» при этом особо оговаривалась важность интеграции воссоединившейся Германии в систему европейской безопасности с тем, чтобы её растущее могущество не вызывало ни у кого опасений[66]. Ещё более чётко выражал эту идею У. Одам, профессор Йельского университета. Он отметил, что при создании НАТО основным аргументом в пользу этой организации была ссылка на необходимость сдерживания германской мощи, а не советской угрозы. При создании структур единой Европы – европейского объединения угля и стали (ЕОУС), Европейского экономического сообщества (ЕЭС) доминирование США на континенте «защищало Англию и Францию от Германии, а Германию – от Англии и Франции, Грецию – от Турции и Турцию – от Греции». НАТО, по мнению Одама, «обеспечивает новый тип отношений между своими членами, она создала сообщество либеральных демократий с рыночной, взаимозависимой экономикой». Соответственно роспуск НАТО, уход США из Европы создали бы «вакуум влияния», ведущий к возрождению соперничества между Германией, с одной стороны, Англией и Францией с другой, борьбе за влияние на страны Восточной Европы, возникновении благоприятных возможностей для возрождения российского экспансионизма.[67]

Повышенное внимание к Германии и её намерениям было присуще и американской прессе. Так, в редакционной статье газета «Нью-Йорк Таймс» 9 ноября 2000 г. обратила внимание на то, что лидер партии ХСС Ф. Мерц призвал немцев, живущих за рубежом, следовать «культурным традициям» родины и сохранять с нею связь. Это расценивалось как показатель стремления влиятельной в Германии партии ХСС использовать карту этнического национализма, чтобы укрепить своё влияние. Её действия характеризовались как «игра с огнём», вызывающая протесты еврейских организаций.[68].

Вторая функция, выполняемая системой союзов, связывалась с тем, чтобы совместными усилиями противостоять «угрозам» (или «вызовам», по принятой в США терминологии), с которыми развитые страны демократии столкнутся в современном мире. В целом, как подчёркивалось в платформе демократической партии к выборам 2000 г., главными инструментами реализации целей внешней политики выступают военная и экономическая мощь США, а также привлекательность свободной и открытой политической системы. Поставленные задачи США намеревались решать во взаимодействии с союзниками в Европе, Азии и Латинской Америке, расширяя их круг за счёт увеличения числа членов НАТО. «Поскольку Америка не хочет быть мировым жандармом, необходимо поддерживать институты и учреждения, с помощью которых она разделяет ответственность по осуществлению лидерства. Поэтому мы подтверждаем нашу приверженность расширенному НАТО, в то же время призывая наших партнёров принять на себя большую ответственность»[69]. По мнению директора Института прогрессивной политики В. Маршалла, НАТО должна «развиваться, а не просто расширяться». Особое внимание он предлагал обратить на «потенциальные угрозы, возникающие на южном и юго-восточном фланге Европы», создав, с учётом опыта миротворчества на Балканах, полицейские силы, подготовленные поддерживать общественный порядок, а не вести войны, сконцентрировать внимание на проблемах распространения ядерного, химического и бактериологического оружия, а также ракет дальнего радиуса действия и иных средств его доставки[70].

Взгляды, преобладающие в администрации демократов, воспринимались многими влиятельными, консервативно настроенными политологами (к их числу относятся С. Хантингтон, Г. Киссиндджер, З. Бжезинский) с большим скептицизмом. С их точки зрения, идея о возможности утверждения нового миропорядка, в рамках которого будут устранены основные «вызовы» интересам США, утопична, а представление об американском лидерстве на мировой арене, однополюсном мире, где доминирует единственная сверхдержава – США, несущая особую ответственность за определение будущего облика мира, не отвечает реальности. С. Хантингтон, выступая в Американском предпринимательском институте в 1998 г., заявил, что, по его мнению, мир не может считаться многополюсным, поскольку это подразумевает существование нескольких, более или менее равных по силе центров господства, конкурирующих между собой. В то же время однополюсныим его тоже нельзя считать. Однополюсность, по мнению Хантингтона, предполагала бы, что одна держава обладает уникальными, неоспоримыми возможностями влияния повсюду в мире. Положение США, как считал Хантингтон, не отвечало этому критерию, оставаясь противоречивым. На уровне мировой, глобальной политики Соединённые Штаты заняли позицию бесспорного лидера. Но это лидерство на деле эфемерно, поскольку при попытках экстраполяции своей мощи на основные регионы мира США нередко сталкивались с сильным противодействием крупных региональных держав, преодоление которого оказывалось непростой задачей[71]. Подобное положение он определял термином «одномногополюсность». Под ним понимается переходное состояние, выгодное для США, но в целом неустойчивое, готовое при дальнейшем усилении региональных сверхдержав смениться многополюсностью[72]. Предотвращение такого развития, угрожающего лишить США достигнутого уникального статуса, и должно было стать, по мнению политических аналитиков консервативного направления, центральной задачей внешней политики. Считая, что стремления демократов к созданию нового миропорядка ведут лишь к распылению ресурсов, они полагали, что Америка должна определить сферу своих интересов исходя из геополитического реализма, концентрировать внимание на противоборстве с теми государствами, которые способны угрожать этим интересам.

После окончания «холодной войны» вопрос о том, в какой сфере рационально использование военной силы, когда прямая, непосредственная угроза США перестала существовать, стал в 1990-е гг. одним из самых спорных в американской политической элите. «Вызовы» интересам США, которые связаны с проблемами экологии, ресурсов, различными аспектами глобализации национальных экономик, требовали использования военной мощи. Тем не менее, с приходом к власти в США администрации У. Клинтона Соединённые Штаты предприняли ряд военных операций, не связанных с защитой союзников или противоборством с какой-либо крупной державой[73]. Во-первых, это операция «Возрождённая надежда» в Сомали. Она была начата ещё администрацией Д. Буша-старшего, однако, при Клинтоне в 1993 г. миссия военной силы вышла за рамки охраны гуманитарной, продовольственной помощи голодающему населению. В стране, охваченной конфликтом между ведущими кланами, была предпринята попытка с помощью зарубежных войск сформировать представительное правительство. В итоге большинство местных лидеров начали войну против миротворцев.

Во-вторых, в 1994 г. проводилась операция по восстановлению демократии на Гаити. Президент Ж.Б. Аристид, свергнутый в итоге военного переворота, был возвращён к власти морской пехотой США.

В-третьих, была осуществлена операция по оказанию гуманитарной помощи голодающему населению Руанды в 1994 г.

В-четвёртых, военные действия ограниченных масштабов (патрулирование воздушного пространства, выборочные удары с воздуха) с 1994 г. проводились против Ирака. Поводом для них были обвинения в невыполнении режимом С. Хусейна резолюции ООН.

В-пятых, объектом военных операций стала территория распавшейся Югославии. В 1995 г. США совместно с союзниками по НАТО и при участии России в соответствии с мандатом ООН приняли участие в миротворческой операции в Боснии, где был развёрнут международный контингент, призванный развести воюющие стороны и гарантировать мир. С началом столкновений на этнической почве в 1998 г. в сербском крае Косово, в котором значительную часть населения составляют албанцы-мусульмане, войска США были введены в Македонию для предотвращения распространения конфликта на эту республику. В 1999 г. после отказа президента Югославии С. Милошевича от каких-либо уступок в вопросе о статусе албанцев в Косово США и их союзники по НАТО без санкции ООН подвергли бомбардировкам территорию Сербии. После этого она вынуждена была принять международное посредничество в решении межэтнического конфликта и согласиться на размещение в Косово миротворческого контингента[74].

Военные вмешательства всегда были инструментом внешней политики, однако никогда раньше они не мотивировались интересами защиты прав человека, необходимостью заменить недемократический режим демократическим. «Новый интервенционализм» Клинтона ставит права индивидов выше суверенитета государств, «революционизирует международные отношения» переворачивает внешнюю политику «с ног на голову». «Возводится в систему вмешательство в гражданские войны, свержение силой правительств зарубежных государств за то, что они злоупотребляли властью или не решали внутренние проблемы»[75]. Подобная политика исходно не была безупречна. Она допускала попытки навязывания демократических режимов там, где для них не сложилась внутренняя почва. В отличие от миротворческих операций прошлого, связанных с разделением конфликтующих сил, готовых прекратить военные действия под контролем за соблюдением перемирия, договорённостей о прекращении огня, политика Клинтона превращала миротворцев в участников конфликта со всеми вытекающими из этого последствиями[76].

Экономический динамизм Америки служит необходимым предварительным условием для обеспечения главенствующей роли в мире. Первоначально, непосредственно после второй мировой войны, экономика Америки была независимой от экономики всех других стран и в одиночку обеспечивала более 50% мирового ВНП. Экономическое возрождение Западной Европы и Японии, за которым последовало более широкое явление экономического динамизма Азии, означало, что американская доля от мирового ВНП в итоге должна была сократиться по сравнению с непропорционально высоким уровнем послевоенного периода. Тем не менее к тому времени, когда закончилась «холодная война», доля Америки в мировом ВНП, а более конкретно – её доля в объёме мирового промышленного производства стабилизировалась примерно на уровне 30%, что было нормой для большей части этого столетия, кроме исключительных лет непосредственно после второй мировой войны[77]. Что более важно, Америка сохранила и даже расширила своё лидерство в использовании новейших научных открытий в военных целях, создав таким образом несравнимые в техническом отношении вооружённые силы с действительно глобальным охватом, единственные в мире. Всё это время Америка сохраняла своё значительное преимущество в области информационных технологий, имеющих решающее значение для развития экономики. Преимущество Америки в передовых секторах сегодняшней экономики свидетельствует о том, что её технологическое господство, по-видимому, будет не так-то легко преодолеть в ближайшем будущем, особенно с учётом того, что в имеющих решающее значение областях экономики американцы сохраняют и даже увеличивают своё преимущество по производительности по сравнению со своими западноевропейскими и японскими конкурентами. Хотя американское превосходство в международном масштабе неизбежно вызывает представление о сходстве с прежними имперскими системами, расхождения всё же более существенны. Они выходят за пределы вопросов о территориальных границах. Американская мощь проявляется через глобальную систему явно американского покроя, отражающую внутренний американский опыт. Центральное место в этом внутреннем опыте занимает плюралистический характер как американского общества, так и его политической системы[78].

Отношение американской общественности к внешней демонстрации американской силы было в значительной мере двойственным. Общественность поддерживала участие Америки во второй мировой войне в основном по причине шока, вызванного нападением Японии на Пёрл-Харбор. Участие Соединённых Штатов в «холодной войне» первоначально, до блокады Берлина и последующей войны в Корее, поддерживалось очень вяло. После окончания «холодной войны» статус Соединённых Штатов как единственной глобальной силы не вызвал широкого торжества общественности, а скорее выявил тенденцию к более ограниченному толкованию американских задач за рубежом. Опросы общественно мнения, проведённые в 1995 и 1996 гг., свидетельствовали о том, что в целом общественность предпочитает скорее «разделить» глобальную власть с другими, чем использовать её монопольно. В силу этих внутренних факторов американская глобальная система уделяет гораздо больше особого внимания методам кооптации (как, например, в случае с поверженными противниками – Германией и Японией), чем это делали прежние имперские системы. Она, вероятно, широко полагается на косвенное использование влияние на зависимые иностранные элиты, одновременно извлекая значительную из притягательности своих демократических принципов и институтов. Всё вышеупомянутое подкрепляется широким, но неосязаемым влиянием американского господства в области глобальных коммуникаций, народных развлечений и массовой культуры, а также потенциально весьма ощутимым влиянием американского технологического превосходства и глобального военного присутствия[79].

Культурное превосходство является важным аспектом американской глобальной мощи. Что бы не думали некоторые о своих эстетических ценностях, американская массовая культура излучает магнитное притяжение, особенно для молодёжи во всём мире. Её привлекательность, вероятно, берёт своё начало в качестве жизни, которое она проповедует, но её притягательность неоспорима. Американские телевизионные программы и фильмы занимают почти три четверти мирового рынка. Американская популярная музыка также занимает господствующее положение; и увлечениям американцев, привычкам в еде и даже одежде всё больше подражают во всём мире. Язык Internet – английский, и подавляющая часть глобальной компьютерной «болтовни» ─ также из Америки и влияет на содержание глобальных разговоров. Наконец, Америка превратилась в Мекку для тех, кто стремится получить современное образование. Приблизительно полмиллиона иностранных студентов стекаются в Соединённые Штаты, причём многие из самым способных так и не возвращаются домой. Выпускников американских университетов можно найти почти в каждом правительстве на каждом континенте[80]. Стиль многих демократических политиков всё больше походит на американский. Не только Джон Ф. Кеннеди нашёл страстных почитателей за рубежом, но даже совсем недавние (и менее прославленные) американские политические лидеры стали объектами тщательного изучения и политического подражания.

Демократические идеалы, связанные с американскими политическими традициями, ещё больше укрепляют то, что некоторые воспринимают как американский «культурный империализм». В век самого широкого распространения демократических форм правления американский политический опыт всё больше служит стандартом для подражания. Распространяющийся во всём мире акцент на центральное положение написанной конституции и на главенство закона над политической беспринципностью, неважно, насколько преуменьшенное на практике, использует силу американского конституционного образа правления. В последнее время на признание бывшими коммунистическими странами главенства гражданских над военными (особенно как предварительное условие для членства в НАТО) также оказывала сильное влияние американская система отношений между гражданскими и военными.

Популярность и влияние американской демократической политической системы также сопровождаются ростом привлекательности американской предпринимательской экономической модели, которая уделяет особое внимание мировой свободной торговле и беспрепятственной конкуренции. По мере того как западное государство всеобщего благосостояния, включая его германский акцент на «право участия в решении вопросов» между предпринимателями и профсоюзами, начинает терять свой экономический динамизм, всё больше европейцев высказывают мнение о том, что необходимо последовать примеру более конкурентоспособной и даже жестокой американской экономической культуры, если не хотят, чтобы Европа откатилась ещё больше назад. Даже в Японии больший индивидуализм в экономическом поведении признаётся как необходимое сопутствующее обстоятельство экономического успеха[81].

Американский аспект на политическую демократию и экономическое развитие, таким образом, сочетает простое идеологическое откровение, применимое во многих случаях: стремление к личному успеху укрепляет свободу, создавая богатство. Конечная смесь идеализма и эгоизма является сильной комбинацией. Индивидуальное самовыражение, как говорят, это Богом данное право, которое одновременно может принести пользу остальным, подавая пример и создавая богатство. Это доктрина, которая притягивает энергетикой, амбициями и высокой конкурентоспособностью. Поскольку подражание американскому пути развития постепенно пронизывает весь мир, это создаёт более благоприятные условия для установления косвенной и на вид консенсуальной американской гегемонии. Как и в случае с внутренней американской системой, эта гегемония влечёт за собой комплексную структуру взаимозависимых институтов и процедур, предназначенных для выработки консенсуса и незаметной ассиметрии в сфере власти и влияния. Организация Североатлантического договора связывает наиболее развитые и влиятельные государства Европы с Америкой, превращая Соединённые Штаты в главное действующее лицо даже во внутриевропейских делах[82]. Двусторонние политические и военные связи с Японией привязывают самую мощную азиатскую экономику к Соединённым Штатам, причём Япония остаётся (по крайне мере в настоящее время), в сущности, американским протекторатом. Америка принимает также участие в деятельности таких зарождающихся транстихоокеанических многосторонних организаций, как Азиатско-Тихоокеанский форум экономического сотрудничества (АРЕС), становясь главным действующим лицом в делах региона. Западное полушарие в основном защищено от внешнего влияния, позволяя Америке играть главную роль в существующих многосторонних организациях полушария. Специальные меры безопасности в Персидском заливе, особенно после краткой карательной операции против Ирака в 1991 г., превратили этот экономически важный регион в американскую военную заповедную зону. Даже на бывших советских просторах нашли распространение различные поддерживаемые материально американцами схемы более тесного сотрудничества с НАТО, такие как программа «Партнёрство во имя мира»[83]. Кроме того, следует считать частью американской системы глобальную сеть специализированных организаций, особенно «международные» финансовые институты. Международный валютный фонд (МВФ) и Всемирный банк, можно сказать, представляют глобальные интересы, и их клиентами можно назвать весь мир. В действительности, однако, в них доминируют американцы, и в их создании прослеживаются американские инициативы, в частности на конференции в Бреттон-Вудсе в 1944 г.

В отличие от прежних империй, эта обширная и сложная глобальная система не является иерархической пирамидой. Напротив, Америка стоит в центре взаимозависимой вселенной, такой, в которой власть осуществляется через постоянное маневрирование, диалог, диффузию и стремление к формальному консенсусу. И именно здесь должны вестись политические игры в сфере власти, причём по внутренним правилам Америки. Возможно, наивысшим комплиментом, которым мир удостаивает центральное положение демократического процесса в американской глобальной гегемонии, является степень участия самих зарубежных стран во внутриамериканских политических сделках. Насколько это возможно, правительства зарубежных стран стремятся привлечь к сотрудничеству тех американцев, с которыми у них имеются общие этнические или религиозные корни. Большинство иностранных правительств также нанимают американских лоббистов, чтобы продвинуть свои вопросы, особенно в конгрессе, в дополнение к приблизительно тысяче иностранных «групп интересов», зарегистрированных и действующих в американской столице. Американские этнические общины также стремятся оказывать влияние на американскую внешнюю политику, причём еврейское, греческое и армянское лобби выступают как наиболее эффективно организованные[84].

В начале 90-х гг. между двумя западными регионами, Северной Америкой и Западной Европой, обнаружились несоответствия в позициях, выявилось частичное взаимонепонимание и всё более отчётливое различие в интересах. Во-первых, в 90-е гг. достаточно резко определилось различие темпов экономического развития. В Соединённых Штатах с 1992 г. начался бум – на протяжении последних семи лет страна совершила большой скачок вперёд, «добавив» в первый период президентства У. Клинтона к своему валовому национальному продукту долю, примерно равную ВНП всей объединённой Германии, а во второе президентство У. Клинтона – объём экономической мощи, равный ВНП Японии. В США зафиксирован самый низкий за последнюю четверть века уровень безработицы, а в Западной Европе – самый высокий. Во-вторых ─ различная геополитическая ориентированность. Соединённые Штаты после окончания «холодной войны» нацелены (если судить хотя бы по рассекреченному в 1992 г. меморандуму Пентагона об американских стратегических целях) на «глобальное предотвращение возникновения потенциальной угрозы США, на сохранение американского преобладания в мире». Подчёркнутый глобализм США и не менее акцентированный регионализм ЕС ставят два западных центра на принципиально отличные друг от друга позиции[85].

Американское превосходство, таким образом, породило новый международный порядок, который не только копирует, но и воспроизводит за рубежом многие черты американской системы. Её основные моменты включают[86]:

1. Систему коллективной безопасности, в том числе объединённое командование и вооружённые силы, например НАТО, Американо-японский договор о безопасности и т.д.;

2. Региональное экономическое сотрудничество, например АРЕС, NAFTA (Североамериканское соглашение о свободной торговле), и специализированные глобальные организации сотрудничества, например Всемирный банк, МВФ, ВТО (Всемирная организация труда);

3. Процедуры, которые уделяют особое внимание совместному принятию решений, даже при доминировании Соединённых Штатов;

4. Предпочтение демократическому членству в ключевых союзах;

5. Рудиментарную глобальную конституционную и юридическую структуру (от Международного Суда до специального трибунала по рассмотрению военных преступлений в Боснии).

Большая часть этой системы возникла в период «холодной войны» как часть усилий Соединённых Штатов, направленных на сдерживание своего глобального соперника – Советского Союза. Таким образом, она уже была готова к глобальному применению, как только этот соперник дрогнул и Америка стала первой и единственной глобальной державой. В настоящее время эта беспрецедентная американская глобальная гегемония не имеет соперников[87].

Вовлечённость США в дело европейского объединения необходима для того, чтобы компенсировать внутренний кризис морали или цели, подрывающий жизнеспособность Европы, преодолеть широко распространённое подозрение европейцев, что Соединённые Штаты в конечном счёте не поддерживают истинное единство Европы, и вдохнуть в европейское предприятие необходимый заряд демократического пыла. Это требует ясно выраженного заверения США в окончательном принятии Европы в качестве американского глобального партнёра. Ни Франция, ни Германия не сильны достаточно, чтобы построить Европу в одиночку или решить с Россией неясности в определении географического пространства Европы. Это требует энергичного, сосредоточенного и решительного участия США, особенно совместно с немцами, в определении европейского пространства, и в преодолении таких чувствительных – особенно для России – вопросов, как возможный статус в европейской системе республик Балтии и Украины. Один лишь взгляд на карту грандиозных просторов Евразии подчёркивает геополитическое значение для США европейского плацдарма, равно как и его географическую скромность. Сохранение этого плацдарма и его расширения как трамплина для продвижения демократии имеет прямое отношение к безопасности Соединённых Штатов[88].

В июне 1993 г. администрация Клинтона одобрила новую политику по отношению к Центральной и Восточной Европе, направленную на то, чтобы укрепить демократию, ликвидировать торговые барьеры и помочь нациям, проводящим экономические реформы. США разработали четыре принципа политики по отношению к НАТО – организации, в которую в первую очередь хотели вступить страны региона.[89]

Во-первых, НАТО продолжит играть центральную роль в европейской системе безопасности. Никакая другая организация выполнять эту миссию не сможет.

Во-вторых, было признано справедливым, что НАТО откроет свои двери для новых демократических стран, если они будут соответствовать тем же политическим и военным критериям, что и другие члены этой организации.

В-третьих, США должны использовать перспективу вступления в НАТО для стран региона как стимул, побуждающий их обеспечить гражданский контроль над вооружёнными силами, либерализацию экономики и уважение прав меньшинств.

Наконец, расширение НАТО должно происходить постепенно. Новые демократии не смогут мгновенно подготовиться к выполнению требований этой организации и будут двигаться в этом направлении с разной скоростью. Открытый и продуманный ход этого процесса поможет убедить Москву, что расширение НАТО на восток будет шагом навстречу России, а не попыткой повернуться к ней спиной.[90]

Существенным моментом в отношении расширения НАТО является то, что это процесс, неразрывно связанный с расширением самой Европы. Если Европейский Союз должен стать географически более широким сообществом – с более интегрированным франко-германским ведущим ядром и менее интегрированными внешними слоями – и если такая Европа должна основывать свою безопасность на продолжении альянса с США, то отсюда следует, что её геополитически наиболее угрожаемую часть, Центральную Европу, нельзя демонстративно лишить ощущения безопасности, которое присуще остальной Европе благодаря наличию Североатлантического альянса. В этом Америка и Германия согласны. Для них импульс к расширению – политический, исторический и созидательный. Этим импульсом не руководят ни враждебность к России, ни страх перед нею, ни желание её изолировать[91]. Следовательно, Соединённые Штаты должны особенно тесно работать с Германией, содействуя расширению Европы на Восток. Американо-германское сотрудничество и совместное лидерство в этом вопросе необходимы. Расширение произойдёт, если Соединённые Штаты и Германия будут совместно побуждать других союзников по НАТО сделать шаг и либо эффективно находить определённые договорённости с Россией, если она желает пойти на компромисс, либо действовать напористо, в твёрдой уверенности, что задача построения Европы не может зависеть от возражений Москвы. Совместное американо-германское давление будет особенно необходимо для того, чтобы добиться обязательного единодушного согласия всех членов НАТО, и ни один из последних не сможет отказать, если США и Германия вместе будут этого добиваться.

В конечном счёте в процессе этих усилий на карту поставлена долгосрочная роль США в Европе. Новая Европа ещё только оформляется, и если эта новая Европа должна геополитически остаться частью «евроатлантического» пространства, то расширение НАТО необходимо. В самом деле, всеобъемлющая политика США для Евразии в целом будет невозможна, если усилия по расширению НАТО, до сих пор предпринимавшиеся Соединёнными Штатами, потеряют темп и целеустремлёность. Эта неудача бы дескредитировала бы американское лидерство, разрушила бы идею расширяющейся Европы, деморализовала бы центральноевропейцев, и могла бы вновь разжечь спящие или умирающие геополитические устремления России в Центральной Европе. Для Запада это был бы тяжёлый удар по самим себе, который причинил бы смертельный ущерб перспективам истинно европейской опоры любого возможного здания евразийской безопасности, а для США, таким образом, это было бы не только региональным, но и глобальным поражением.[92]

Дебаты за и против присутствия в Европе вооружённых сил США приобретают напряжённый характер. С одной стороны, восточный противник повержен и трудно объяснить присутствие американских войск опасностью нападения извне. Сторонники европейской вовлечённости Америки напоминают, что американские войска в Европе обходятся Соединённым Штатам на 2 млрд. долл. Дороже, чем если бы они размещались в собственной с<