Плечу человеку, если он не боится, не плачет, а приступает к делу легко и

Смело. Я не раз замечал, что выигрывали в делах не те, кто имел много денег,

Но кто легко начинал.

Дело было решено. Назавтра Жанна, И. и Строганов должны были встретиться

в 11 часов утра в будущей квартире Жанны.

Я с мольбой взглянул на И., не решаясь просить разрешения идти вместе с

ними. Но он, предупреждая мою просьбу, сказал Строганову, что я был очень

болен, что идти пешком или трястись в коляске мне нельзя. Нет ли возможности

добраться туда по воде? Строганов сказал, что можно доплыть в шлюпке до

старой сторожевой башни, а там останется лишь пересечь два квартала и выйти

прямо к дому.

- Так мы и сделаем, - сказал капитан, глядя на Жанну, - если вся компания

нас приглашает.

Жанна рассмеялась и сказала, что она-то будет счастлива; но захочет ли

сам Лёвушка? Всем было смешно, так как моя очевидная жажда видеть всё самому

ясно читалась на лице.

Строганов допил свой чай и простился, доброжелательно улыбаясь. Проводить

его вызвался старший турок, которого тоже ждали дома дела.

После их ухода И. передал Жанне две толстые пачки денег, сказав ей, что

они предназначены детям. И если она сейчас истратит что-то на устройство

дела, то должна будет пополнить капитал, когда дело станет приносить

прибыль, так как эти деньги должны пойти на образование её детей.

- Может быть, мне следовало бы только поблагодарить вас и ваших друзей,

господин старший доктор. Но я никак не могу понять, неужели для меня в жизни

остались только дети? Неужели я сама совсем ничего не стою? Ведь за всё

время на пароходе никто не сказал мне лично ласкового слова, а все заботы

только о детях? - сказала Жанна И. - Я очень предана детям, хочу и буду

работать для них. Но неужели для меня всё кончено только лишь потому, что я

потеряла мужа? Меня просто возмущает такая тираническая установка.

В голосе её появились истерические нотки, и я вспомнил, как капитан

утверждал, что Жанна - на грани психического заболевания.

- Когда-нибудь, - ответил ей И., - вы, вероятно, сами поймёте, как ужасно

то, что вы говорите сейчас. Вы очень больны, очень несчастны и не можете

оценить всей трагедии такого умонастроения. Всё, что все мы могли для вас

сделать, - мы сделали. Но никто не в состоянии поселить в вашем сердце мир.

А это-то первое условие, при котором труд ваш будет удачным. Вы видите в нас

счастливых и уравновешенных людей. И вам кажется, что мы именно таковы. На

самом же деле вы и представить себе не можете, дорогая Жанна, сколько

трагедий пережито или переживается и сейчас некоторыми из нас. Я ни о чём не

прошу вас сейчас; только не отдавайтесь всецело горю этой минуты и не

считайте, что если мы уедем, - для вас не будет больше утешения. Вы найдёте

его в успешной работе. Не думайте пока о любви как о единственной

возможности восстановить своё равновесие. Поверьте моему опыту, что жизнь

без труда - самая несчастная жизнь. А когда есть труд - всякая жизнь уже

больше чем наполовину - счастливая.

Жанна не ответила ни слова; но я понимал, что в её душе первое место

занимали мужчина и любовь, потом дети, а труд поневоле являлся только

необходимым приложением.

Ибрагим обещал Жанне привести няню-турчанку, старушку, прожившую в их

доме много лет.

Таким образом, на Жанну, как из мешка доброй феи, сыпались подарки.

И. положил конец нашему не особенно весёлому чаепитию, предложив всем

разойтись, потому что я устал и бледен.

Жанна, прощаясь со мной, сказала, что решится снять дом только в том

случае, если я ей это посоветую. Я только и успел сказать, что сам следую

советам И. и для неё гораздо важнее не моё, а каждое его слово.

Капитан с молодым турком ушли в ресторан, мы с И. категорически

отказались от еды и, наконец, остались одни.

Мы вышли на балкон. Была уже тёмная ночь, показавшаяся мне феерической;

такого дивного неба и необычайных звёзд я ещё не видел. Освещённый огнями,

чудной и чудный город показался мне теперь панорамой из сказки.

- Я сегодня почти ничего не узнал нового к тому, что уже говорил тебе. Но

зато получил письмо от Али, в котором тот просит нас остаться в

Константинополе до тех пор, пока сюда не приедет Ананда. И тогда, все

вместе, мы двинемся в Индию, в имение Али. Флорентиец сообщил телеграммой,

что твой брат и Наль в Лондоне. Но думаю, они всё же вынуждены будут уехать

в Нью-Йорк, куда их проводит сам Флорентиец, - сказал И.

- Неужели я поеду с вами в Индию, а брат мой в Америку, даже не

повидавшись перед разлукой? - печально спросил я.

- Что было бы, если бы ты, Лёвушка, увидел сейчас брата? Мог бы ты, после

первой радости свиданья, задать ему все те вопросы, которые поднялись и

живут в твоей душе и на которые ты хотел бы получить полные, исчерпывающие

ответы? Ведь ты прожил много времени рядом с братом, а только теперь понял,

что ваши духовные миры вращаются вокруг разных осей. Пойми, не в физическом

свидании дело, а в том, чтобы ты понимал его без вопросов и слов. Чтобы тебе

осмыслить книги брата, - надо прежде всего много учиться. У Али старшего ты

найдёшь прекрасную библиотеку, а в Али молодом обретёшь друга и помощника, и

сотрудника тоже. Сейчас ещё не поздно выбирать. Если ты хочешь ехать к

брату, - Флорентиец возьмёт тебя с собой и Ананда доставит тебя к нему. Если

же ты, уже зная по опыту, как трудно жить рядом с людьми, превосходящими

тебя знаниями, к которым ты сам не можешь найти ключа, - пожелаешь остаться

со мной и Али, - ты можешь сделаться со временем настоящим помощником и

Флорентийцу, и брату, которому не однажды ещё понадобится твоя помощь. Да,

ты свободен выбирать себе путь. Но почему-то мне кажется, что твоя интуиция

и твой талант сами говорят тебе о том, что совершенно невозможно бросить

начатое. Пока мы живём здесь и записываемся всюду под твоим именем, те, кто

гонится за братом, непременно приедут сюда, как только им дадут знать, что

мы здесь. И пока мы будем их мишенью, брат твой успеет увезти Наль в

Америку. Не скрою от тебя своего беспокойства. Бешеный удар турка, если и не

уложил тебя на месте, то растревожил весь твой организм. Тебе предстоит

радостным усилием воли приводить себя в равновесие. Всякий раз, когда ты

начинаешь горячиться и раздражаться, - думай о Флорентийце, вспоминай о его

полнейшем самообладании, благодаря которому ты не раз бывал спасён в дороге.

Подумай ещё и о Жанне, ведь тебе понятно, что она ведёт себя неверно. И чем

больше и глубже ты вникнешь в свои обстоятельства, тем легче поймёшь, при

каких условиях ты будешь особенно полезен и нужен брату и Флорентийцу.

Таким, которому всё происходящее кажется загадочным, или овладевшим знанием

и понявшим, что в природе нет тайн, а есть только та или иная ступень

Познания.

Мы разошлись по своим комнатам, но заснуть я не мог. Я так понимал теперь

Жанну в её порывах к личному счастью.

Всё моё счастье заключалось теперь в свидании с братом и Флорентийцем.

Мне казалось, что я ничего другого не хочу. Пусть я ни на что другое не

годен, я согласен быть им слугою, чистить их башмаки и платье, только бы

видеть их дорогие лица, слышать их голоса и не внимать стонам собственного

сердца. Я готов был горько заплакать, как вдруг мне вспомнилось, что сказал

Строганов: "Я часто видел, как побеждали те, кто начинал свой путь легко".

Даже в жар меня бросило. Я опять провёл параллель между собою и Жанной; и

снова увидел, что целая группа лиц помогает мне, как и ей, а я так же слепо

упёрся в жажду личного счастья.

Я постарался забыть о себе, устремился всеми помыслами к Флорентийцу, и

снова знакомый облик вдруг возник рядом, и я услышал дорогой голос:

"Мужайся. Не всегда даётся человеку так много, как дано тебе сейчас. Не

упусти возможности учиться; зов к знанию бывает однажды в жизни и не

повторяется. Умей любить людей по-настоящему; Такая любовь не знает ни

разлуки, ни времени. Охраняй бесстрашно, правдиво и радостно своё место

подле И. И помни всегда: радость - сила непобедимая".

Необычная тишина воцарилась во мне. Легко и просто, словно на меня

снизошло озарение, я понял, как мне жить дальше, и заснул безмятежным сном,

совершенно счастливый.

Проснулся я утром, когда И. будил меня, говоря, что верзила с капитаном

ждут меня внизу, чтобы плыть морем к месту общего свидания, и что завтракать

я буду в лодке.

Я быстро оделся и не успел даже набросить пальто, как появился верзила,

заявляя, что "не по-моряцки долго одеваюсь". Он не дал мне взять пальто,

сказав, что в лодке есть плащ и плед, но и без них тепло.

Он вёл меня какими-то дворами, и мы, даже идя очень медленно, скоро

очутились у моря, где я благополучно сел в лодку.

 

ГЛАВА 17

НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ ЖАННЫ И КНЯЗЯ

Море было тихо. Погода для Константинополя стояла необычайно прохладная,

что капитан объяснял влиянием бури. Он рассказал, что множество мелких и

крупных судов разбито, а пропавших лодок и рыбаков до сих пор сосчитать не

могут.

- Да, Лёвушка, героическими усилиями моей команды и беззаветной

храбростью - твоей и твоего брата - много счастливцев спаслось на моём

пароходе. И мы с тобой можем сегодня наслаждаться этой феерической

панорамой, - сказал капитан, показывая рукой на сказочно красивый город. - А

сколько людей сюда так и не добралось. Вот и угадай свою судьбу за час

вперёд, и скажи когда-нибудь, что ты счастлив, думая о завтрашнем дне.

Выходит, я прав, когда говорю, что живём мы один раз, и жить надо только

мгновеньем и ловить его, это драгоценное летящее мгновенье счастья.

- Да, - ответил я. - Я тоже прежде думал, что надо искать повсюду только

своё личное счастье. Но с тех пор, как я ближе узнал моих новых друзей, - я

понял, что счастье жить - не в личном счастье, а в том полном самообладании,

когда человек сам может приносить людям радость и мир. Так же как и вы, И.

говорит о ценности сиюминутного, вот этого самого летящего мгновенья. Но он

видит в этом уменье обнять сразу весь мир, окружающих, трудиться для них и с

ними, сознавая себя единицей Вселенной. Я ещё мало и плохо понимаю его. Но

во мне уже зазвучали новые ноты; сердце моё широко открылось для любви. Я

точно окончил какой-то особенный университет, благодаря которому понимаю

теперь каждый новый день как ряд моих духовных университетов. Я перестал

думать о том, что ждёт меня в жизни вообще. А раньше всё жил мыслями о том,

что будет со мною через десять лет.

- Да, мои университеты много хуже твоих, Лёвушка, - ответил капитан. - Я

вот живу днём завтрашним или уже прошедшим, так как моё настоящее не

удовлетворяет и не пленяет меня. Сейчас я усиленно думаю о Гурзуфе и мечтаю

встретить Лизу. Настоящее я как-то и не научился достаточно ценить.

Пользуясь тем, что матросы не понимали французского, мы продолжали так

беседовать, изредка прерываясь, чтобы полюбоваться красотой отдельных

зданий, куполами мечетей и дворцов, которые называл капитан, отлично знавший

город.

Наше довольно долгое путешествие уже подходило к концу, когда мои мысли

вернулись к Жанне.

- Ваш глубокий поклон великому страданию Жанны не выходит у меня из

головы, - сказал я.

- Бедная женщина, девочка-мать! Так много вопросов предстоит ей решить за

своих малюток. Как важно - начать воспитывать человека с самого детства. А

что может Жанна? Ведь она ничего не знает, не сумеет прочитать до конца ни

одной книжки о воспитании и ничего в ней не поймёт, - задумчиво сказал

капитан.

- И мы с вами не много поймём, если писавший стоит на ступени своего

творчества гораздо выше нас. Всё зависит от тех вибраций сердца и мысли,

которыми живёт сам человек. Понять можно только что-нибудь тебе созвучное. И

такой, общий для всех язык, единящий бедуина и европейца, негра и

англичанина, святую и разбойника, - есть. Это язык любви и красоты. Любить

может Жанна своих детей; любить не животной любовью, как свою плоть и кровь,

но гордясь их достоинствами или страдая от их пороков, - заступился я за

Жанну.

- Но она может сейчас любить их, как свой долг, как свой урок жизни. И

пока она поймёт, что её жизнь - это её обстоятельства, неизбежные,

единственные, посланные во всём мире ей одной, а не кому-то другому, -

пройдёт много времени. Вот тогда в её жизни не будет места ни ропоту, ни

слезам, а только радостный труд и благословение, - отвечал мне капитан.

Я уставился на него, забыв обо всём на свете. Лицо его было нежно и

доброта лилась из глаз. Чарующая волна нежности прошла из моего сердца к

нему.

- Как нужно вам встретиться с Флорентийцем, - пробормотал я. - Или, по

крайней мере, поговорить очень серьёзно с И. Я ничего не знаю, но -

простите, простите меня, мальчишку рядом с вами, с вашими достоинствами и

опытом, - однако мне кажется, что и у вас в голове и сердце такая же каша,

как у меня.

Капитан весело рассмеялся.

- Браво, брависсимо, Лёвушка! Если у тебя каша, то у меня форменная

размазня, даже кисель. Я сам ищу случая поговорить с твоим загадочным И., да

мне всё не удаётся. Вот мы и добрались, - добавил он, отдав матросам

приказание править к берегу и пристать к концу мола.

Мы вышли из лодки и в сопровождении верзилы стали подыматься в город.

Вскоре мы были уже на месте и ещё издали увидели, как вся наша компания

вошла в дом.

Мы нагнали своих друзей в передней. Ко всеобщему удивлению, квартира

оказалась хорошо меблированной. Из передней, светлой, с большим окном,

обставленной на манер приёмной, дверь вела в большую комнату, нечто вроде

гостиной в турецком стиле.

Строганов объяснял Жанне, как он мыслит устроить прилавок и стеклянные

шкафы для готовых шляп, перьев, цветов и лент, чтобы покупательницы сразу

могли оценить талант и тонкий вкус Жанны и выбрать понравившиеся им вещи.

Далее находилось помещение для мастерской, где стояло два длинных стола и

откуда дверь вела в сени чёрного хода.

Дети вцепились в меня сразу же, но И. запретил их поднимать. Они надулись

и утешились только тогда, когда верзила посадил обоих на свои гигантские

плечи и вынес в сад, где был устроен небольшой фонтан и стояло несколько

больших глиняных сосудов с длинными, узкими горлами.

Осмотрев нижние помещения, мы снова вышли в переднюю и по железной

винтовой лестнице поднялись на второй этаж.

Здесь были три небольшие комнаты, одна из них была обставлена как

столовая; в другой стояли две новенькие детские кроватки и диван; в третьей

- великолепное зеркало в светлой раме, широкий турецкий диван и несколько

кресел.

У Жанны побежали слезы по щекам. Она снова протянула обе руки Строганову

и тихо сказала:

- Вы вчера преподали мне огромный урок, говоря, что побеждает тот, кто

начинает своё дело легко. Сегодня же вы показали мне на деле, как вы добры;

как просто вы сделали всё, чтобы помочь мне легко начать моё дело. Я никогда

не забуду вашей доброты и постараюсь отплатить вам всем, чем только смогу.

Вы навсегда сделали меня преданной слугой за одни эти детские прелестные

кроватки, о которых я и мечтать не смела.

- Это пустяки, мадам; я уже давно хотел обставить этот домик, так как

говорил вам, что я здесь родился и ценю его по воспоминаниям и тем урокам

жизни, что я получил здесь. Я очень рад случаю обставить его для женщины,

которая трудится, и её детей. А вот и дочь моя, - продолжал Строганов,

двигаясь навстречу поднимавшейся по лестнице женской фигуре.

Перед нами стояла высокая женщина, закутанная в чёрный шёлковый плащ со

спущенным на лицо чёрным покрывалом.

- Ну вот - это моя дочь Анна, - сказал он, обращаясь к Жанне. - Вы -

Жанна, она - Анна, хорошо было бы, если бы вы подружились и "благодать"

царила бы в вашей мастерской, - продолжал он, смеясь. - Ведь Анна значит

по-гречески - благодать. Она очень покладистого и доброго характера, моя

любимая благодать.

Анна откинула с лица своё чёрное покрывало, и... мы с капитаном так и

замерли от удивления и восторга.

Бледное, овальное лицо с огромными чёрными глазами, чёрные косы, лежавшие

по плечам и спускавшиеся ниже талии, чудесный улыбающийся рот и белые, как

фарфор, зубы. Протягивая Жанне свою изящную руку, Анна сказала низким

приятным и мягким голосом:

- Мой отец очень хочет, чтобы я научилась трудиться не только головой, но

и руками. Я несколько лет сопротивлялась его воле. Но на этот раз, узнав,

что моей учительницей будет женщина с детьми, перенесшая страшное горе, я

радостно и легко согласилась, даже сама не знаю почему. Не могу сказать,

чтобы меня пленяли шляпы и дамы, - продолжала Анна, смеясь, - но что-то

интуитивно говорит мне, что здесь я буду полезна.

Её французская речь была чиста и правильна. Она сбросила глухой плащ и

оказалась в простом, но элегантном белом шёлковом платье и чёрных

лакированных туфельках, необыкновенно маленьких для её большого роста.

Не знаю, длинными ли косами, крошечными ли туфельками, стройностью ли

фигуры или какой-то особенной элегантностью манер, но чем-то Анна напомнила

мне Наль. Я не удержался и прошептал: "Наль, Наль".

- Что такое? Что ты говоришь? - тихо спросил меня капитан. И. взял меня

под руку и спросил тоже:

- Лёвушка, что ты шепчешь? Это не Наль, а Анна. Приди в себя и не

осрамись, когда нас будут ей представлять. Руки не целуй и жди, пока она

сама не протянет тебе руку. А то, пожалуй, ты ещё задрожишь, как при встрече

с Хавой, - улыбнулся он мне.

- Шехерезада! Вся моя жизнь теперь не иначе как сказка. Можно отдать

полжизни, чтобы быть любимым одну ночь такой женщиной, - восхищённо произнёс

капитан.

Отец знакомил Анну со всеми по очереди, она внимательно смотрела каждому

в глаза, подавая руку с лёгкой улыбкой, но истинное внимание её привлекли

дети, въехавшие верхом на верзиле. Анна подошла к детям, протягивая им руки.

Малютки смотрели на неё во все глаза; девочка потрогала её косы и спросила:

- Почему ты, тётя, такая чёрная? Тебя покрасили сажей?

- Нет, - засмеялась Анна. - Это отец наградил меня таким цветом волос. Но

скоро я буду седая, и ты перестанешь бояться моих кос.

Наконец очередь дошла и до нас.

Первым был представлен капитан. Он низко поклонился и пожал протянутую

ему руку, глядя прямо в лицо Анне, которая на сей раз опустила глаза; на

щеках её разлился лёгкий румянец, и мне показалось, что на нём мелькнуло

выражение досады.

На И. Анна взглянула пристально, и её чёрные глаза вспыхнули, точно

факелы.

- Вы тот друг Ананды, конечно, о котором он мне писал в последнем письме?

Я очень счастлива встретить вас. Надеюсь, что до приезда Ананды вы окажете

честь нашему дому и посетите нас.

- Я буду счастлив навестить вас, если ваш отец ничего не имеет против, -

ответил И.

- Вы думаете, что моя турецкая внешность имеет что-либо общее с восточным

воспитанием? Уверяю вас, нет. Более свободолюбивого и отзывчивого отца не

сыскать во всём мире. Это первый мой, да и всех моих сестёр и братьев, друг

и помощник. Каждый из нас совершенно свободен в выборе своих знакомств.

Единственное, чего не терпит мой отец, - это праздная жизнь. Я одна в нашей

семье ещё не зарабатываю денег. Но теперь и я поняла, что мне необходимо

общаться с людьми, внося свою посильную лепту в серый день, - говорила Анна,

пользуясь тем, что Жанна и отец продолжали осмотр спален.

- Разрешите мне представить вам моего двоюродного брата Лёвушку Т., -

сказал И. - Он, как и я, друг Ананды и Флорентийца, о котором думает день и

ночь, - прибавил И., подталкивая меня вперёд. - Быть может, вы позволите нам

вместе навестить вас; мы с Лёвушкой почти не разлучаемся, так как он

несколько нездоров сейчас.

- Я буду очень рада видеть у себя вас обоих, - любезно ответила Анна,

протягивая мне руку, которую я слегка пожал.

- А, попались, молодой человек, - услышал я позади голос Строганова. -

Анна, наверное, уже почуяла в вас писателя. Она ведь сама неплохая поэтесса.

Пишет для детей сказки прекрасно, но не соглашается их печатать. Её

произведения всё же очень известны в Константинополе. Держу пари, что она

уже вас околдовала. Только вы ей не верьте, она у нас вроде как без сердца.

- Отец, ты так сконфузил молодого писателя, - если он действительно

писатель, - что он тебе, несомненно, отомстит, изобразив тебя по крайней

мере константинопольской достопримечательностью, - сказала Анна, громко, но

очень мелодично рассмеявшись.

К ней приблизилась Жанна, обе женщины отошли к окну, и о чём они

говорили, я не знаю. Анна стояла к нам профилем, и все четверо мы смотрели

на неё.

Мне вспомнился благоуханный вечер в саду Али: вспомнились тёмные, но не

чёрные косы Наль, её зелёные глаза и три других мужских лица, смотревших на

неё неотрывно с совершенно разным выражением.

Так и сейчас - капитан напряжённо смотрел на Анну и видел в ней только

физическое очарование гармоничных форм. Знакомое мне выражение хищника

светилось в его жёлтых глазах; он подался вперёд и напоминал тигра,

следящего за добычей.

На лице И. разлились мягкость и доброта, точно он благословлял Анну, и у

меня мелькнуло в сознании: "благодать".

Отец глядел задумчиво и печально на свою дочь, точно он страдал от

какой-то тайной боли своей дочери, которой не мог помочь и которая бередила

его сердце.

Я же весь пылал. В голове моей мелькали мысли, они кипели, точно волны

наскакивая друг на друга. Я мысленно видел Ананду подле высокой фигуры Анны

и думал, что никто другой не мог быть избран ею, если она близко знала

такого обаятельного красавца с глазами-звёздами.

Я совершенно забыл обо всём; я видел только Ананду, вспоминал его

необычайный голос, и вдруг у меня в ушах он зазвенел, этот голос:

" Не всякая любовь связывает плоть людей. Но плоха та любовь, что

связывает рабски дух их. То будет истинной любовью, когда все способности и

таланты раскрываются к творческой деятельности, где освобождается дух

человека ".

Слуховая иллюзия была так сильна, что я невольно бросился вперёд, чтобы

увидеть Ананду из окна. Но железная рука И. меня крепко держала.

Капитан повернулся на произведённый мною шум.

- Вам дурно, Лёвушка! Как вы бледны! Здесь душно, поедемте домой, -

сказал он, беря меня под руку с другой стороны и нежно стараясь меня увести.

Жанна услышала последние слова капитана, быстро подошла ко мне и

попросила:

- Не уходите, Лёвушка.

Но увидев мою бледность, покачала головой и тихо прибавила:

- Вот какая я эгоистка! Только о себе думаю. Вам необходимо домой. Вы

очень страдаете?

Я не мог выговорить ни слова, какая-то судорога сжала мне горло. И.

сказал Жанне, что сейчас капитан отвезёт меня домой, а вечером я смогу

пообедать с нею, если она освободится к семи часам, - мы будем ждать её. Сам

же он, И., - если она разрешит, - примет участие в её делах по устройству

квартиры.

Тут вмешались всё время молчавшие турки, старик Строганов и Анна,

категорически протестуя против вмешательства И., уверяя, что справятся и без

него.

Мы простились со всей компанией и, сопровождаемые верзилой, который

передал Жанне детей, вышли втроём на улицу.

И. хотел проводить меня, но капитан попросил его посидеть со мною, пока

они с верзилой не отлучатся совсем неподалёку.

Я был рад посидеть в тени, рад побыть с И. Я попросил его дать мне

укрепляющую пилюлю Али, но он ответил, что никакие пилюли сейчас мне не

помогут.

- Есть люди, Лёвушка, которые слышат и видят то, чего не могут ни

слышать, ни видеть сотни тысяч других. Они одарены особой силой - внутренним

зрением и слухом с иной частотой колебаний и вибраций, чем те, благодаря

которым воспринимает впечатления и ощущения большинство людей. У тебя есть

этот дар - слышать и видеть на расстоянии, но ты принимаешь это за

галлюцинацию, результат своей рассеянности. Если бы удар по темени не

пришёлся так не вовремя, - твои способности развивались бы нормально. Теперь

же весь твой организм, весь спинной мозг потрясены с такой необычайной

силой, что огонь, который живёт в каждом человеке непробуженным, - как его

скрытая сила, - внезапно вырвался и смёл все преграды, лежавшие на его пути,

обострив все твои духовные силы. Когда ты оправишься от потрясения, я

объясню тебе всё то, о чём говорю лишь вскользь. Я хочу только, чтобы ты

понял, что ты не болен, не сходишь с ума, просто в тебе преждевременно

раскрыты к восприятию силы частотою колебаний выше, больше и гораздо

значительнее, чем те, к которым ты привык. Будь спокоен. Больше лежи и всеми

силами старайся не раздражаться. Никому ни слова о том, что мы сейчас

говорили, - прибавил он, завидев капитана и верзилу.

Представившееся зрелище было довольно необычно, и издали я никак не мог

понять, что же к нам приближается. Но И. начал сразу же смеяться и сказал:

- Ну, поздравляю, Лёвушка. Будешь путешествовать по Константинополю в

роли гаремной красавицы.

Теперь и я смог рассмотреть большой паланкин с опущенными занавесками,

который несли два огромных турка. Я так возмутился, так затопал ногами, что

И., весело смеявшийся за минуту до этого, схватил меня обеими руками, усадил

и очень серьёзно сказал:

- Я только что просил тебя не раздражаться и предупреждал о всей

серьёзности твоего состояния сейчас. Неужели для тебя так мало значат мои

слова и все дальнейшие возможности чудесной жизни познания? И неужели же у

тебя нет чувства юмора?

- И юмор я понимаю, и чрезвычайно дорожу всякой возможностью продвинуться

вперёд. Но я вовсе не желаю стать комическим персонажем, пусть даже только в

глазах матросов, - ответил я запальчиво.

- Прежде всего, сдержи себя. Осознай огромную радость от того, чтобы быть

господином самому себе. И оцени заботу капитана, Будь деликатен и, прежде

всего, воспитывай себя так, чтобы находить джентльменскую внешнюю форму для

выражения своих, пусть даже очень неприятных чувств. Ищи такт, о котором

говорил тебе Флорентиец.

Группа приближалась. Капитан отделился и подошёл к нам, весело размахивая

фуражкой.

- Как видите, никакой тряски не будет. Перед вами носилки одного моего

безногого приятеля, который предпочитает этот способ передвижения всякому

другому. Но Бог мой! Вам хуже, Лёвушка? То были бледны, теперь вы в красных

пятнах, - сказал тревожно капитан.

Я поборол припадок яростного раздражения и только собрался "с холодной

любезностью" поблагодарить капитана, как в дело вмешался И.:

- Нет, капитан, Лёвушке не хуже. Это всё ещё реакция от удара. Но он

прекрасно дойдёт с вами пешком до лодки, и это ему будет даже полезно. А

носилки ваши, если бы вы согласились, были бы очень кстати для детей Жанны,

чтобы отправить их домой. Жанне придётся ездить по делам, а дети связывают

её по рукам и ногам. Если бы вы разрешили употребить раздобытый вами экипаж

по моему усмотрению, - я бы сейчас же пошёл за детьми.

- Если вы находите, что Лёвушка может идти пешком, я буду только рад

предоставить носилки в ваше распоряжение, - весело ответил капитан, и не

подозревавший, какую бурю я пережил из-за него.

И. пожал мне руку, попросил капитана уложить меня и сказал, что заедет за

мной в шесть часов, и мы вместе отправимся к князю, если всё это время я

буду спокойно лежать в постели.

Мы расстались с И. и двинулись в путь. Я был счастлив, что отделался от

дурацкого паланкина, но внутри у меня ещё продолжало клокотать недовольство

и самим собой, и капитаном.

- Я не понимаю, что за мужчины в Константинополе, - говорил как бы с

самим собой капитан. - Если такая женщина, как Анна, остаётся свободной, то

у здешних мужчин в жилах не кровь, а вода. У нас в Англии она была бы уже

дважды или трижды замужем и из-за неё случился бы десяток дуэлей. Ведь это

сказочная красота.

- Я мало понимаю в женской красоте, - ответил я. - Но думаю, что Анна в

самом деле редкостная красавица. Что же касается мужчин, которые её не

покорили, то, думаю, покоряют тех, кто хочет быть покорённым. А дерутся

из-за тех женщин, которые выбирают, кому себя преподнести повыгоднее. Те же,

кто, как Анна, ищут истинной любви, всегда идут очень скромным путём, если

не обладают талантом и тщеславием.

Капитан даже остановился, так он был поражён моими словами.

- Ай да Лёвушка! Вот так выдал пилюлю, - разводя руками, сказал он. - Да

тебе сколько лет? Пятьдесят или двадцать? Когда это ты успел сделать такое

наблюдение?

- Право не знаю, что вас так удивляет? Ведь ничего необыкновенного тут

нет. У нас в России много прекрасных женщин, в которых отсутствует

кокетство. Ухаживают ведь не за самыми прекрасными, а за самыми кокетливыми.

Эту азбучную истину мне всегда твердил брат при случае.

Молча, углубившись каждый в свои мысли, мы проделали остальной путь.

Добравшись до отеля, мы оба почувствовали, что проголодались, и заказали

себе лёгкий завтрак, который я ел лёжа. Закурив сигару после завтрака,

капитан опять вернулся к Анне.

- Как странно, - сказал он. - Я действительно отдал бы очень многое,

чтобы какое-то время любить такую богиню, как Анна. Но именно какое-то

время, отнюдь не представляю для себя возможным сделаться её мужем или

постоянным рыцарем. В ней есть что-то, что мешало бы мне подойти к ней очень

близко.

- Мне кажется, Анна человек очень высокой духовной культуры. Если вы ещё

побудете в Константинополе, то увидите одного из друзей И., который Анне

также близкий друг. Если она любит его, - даже без взаимности, - то нет

никого, кто бы мог привлечь её внимание. Один голос этого человека - с

глазами, светящимися как звёзды, - даже в разговоре пленяет; и увидав и

услыхав его хоть раз, уже нельзя забыть. А говорят, что он поёт, как бог, -

ответил я.

- Почём знать, что именно пленяет одного человека в другом? Анна для меня

могла бы стать крупным эпизодом в жизни, но никогда эпохой. А вот девочка

Лиза, если бы жизнь снова свела нас, весьма возможно, ею стала бы.

Я принялся вспоминать Лизу, её манеры и речь и спросил капитана:

- А как вы отнеслись бы к жене-артистке? И как бы вы отнеслись к её

таланту вообще"? Ведь говорят, у Лизы огромный талант. А вы полны

предрассудков. Как бы вы себя чувствовали, сидя в первом ряду концертной

залы, где выступала бы ваша жена-скрипачка?

- Я никогда не предполагал, что сцена, эстрада и вообще подмостки могли

бы играть какую-либо роль в моей жизни. Всегда избегал женщин от театра. Они

казались мне в той или иной мере пропитанными духом карьеризма и желанием

продать себя подороже, - ответил капитан.

- Неужели за вашу большую жизнь вы не встретили ни одной женщины, которая

была бы действительно жрицей искусства? Для которой не было бы иной формы

жизни, чем только то искусство, которому она служит и которым живёт? -

спросил я снова.

- Нет, не встречал, - ответил он. - Я был знаком с так называемыми

великими актрисами. Но ни от одной из них не вынес впечатления

божественности их дарования. Приходилось встречать художников высокой

культуры, которым, казалось, открывались тайны природы. Но... в жизни они

оказывались людьми мелкими.

На этом закончилось наше свидание. Капитану нужно было сделать несколько

деловых визитов, побывать на пароходе, а вечером он собирался навестить

своих друзей. Мы расстались до следующего дня.

Утомлённый целым рядом пережитых встреч, я задремал, незаметно заснул и

проснулся от громко звавшего меня голоса И., который торопил меня -

переодеться, взять аптечку и идти к князю.

Он дал мне каких-то горьких капель. Я быстро снарядился в путь, и мы

пошли пешком к особняку князя, что было не так далеко. Меня очень

интересовала предстоящая встреча. Как ни была мне противна старая жена его,

всё же жалость к ней, к её омертвелому телу и близкой смерти сильно билась в

моём сердце.

Невольно я задумался, как тяжело умирать человеку. "Что думает о смерти

Флорентиец? И как будет умирать он?" - подумал я. И вдруг, среди бела дня,

средь уличного грохота и суеты я услышал его голос: " Смерти нет. Есть жизнь

- одна, вечная; а внешних форм её много ". Я остановился как вкопанный и

непременно попал бы под колёса экипажа, если бы И. не дёрнул меня вперёд.

- Лёвушка, тебя положительно нельзя отпускать ни на шаг, - сказал он,

беря меня под руку.

- Да, нельзя, Лоллион, - жалобно ответил я. - Проклятый турецкий кулачище

сделал меня сумасшедшим. Я просто прогрессирую в безумии и не могу

остановиться. Я всё больше галлюцинирую.

- Да нет же, Лёвушка. Ты очень возбуждён был сегодня. Что тебя смутило

сейчас?

- Мне пришло в голову, как тяжело умирает старая княгиня. Я подумал, что

всем очень страшно и тяжко умирать. Подумал, какой рисуется смерть

Флорентийцу, - и вдруг услышал его голос: "Смерти нет. Есть жизнь, - одна,

вечная; а внешних форм её много". Ну разве не чепуха мне послышалась? - всё

так же жалобно говорил я И.

- Друг мой, ты услышал великую истину. Я тебе всё объясню потом. Сейчас

мы подходим к нашей цели. Забудь о себе, о своём состоянии. Думай только о

тех несчастных, к которым мы идём. Думай о Флорентийце, о его светлой любви

к человеку. Старайся увидеть в князе и княгине цель для Флорентийца и

стремись внести в их дом тот мир и свет, которые живут в сердце твоего

великого друга. Думай только о нём и о них, а не о себе, и ты будешь мне

верным и полезным помощником в этом тяжёлом визите. И он станет лёгок нам

обоим.

Мы вошли в дом князя, пройдя через калитку довольно большого тенистого

сада.

Встретила нас уже знакомая нам по путешествию горничная и сказала, что

сама княгиня всё как бы спит, а князь ждёт нас с нетерпением.

Мы прошли через совершенно пустые комнаты и услышали позади поспешные

шаги. Это догонял нас князь.

- Как я рад, что дождался вас, - обратился он к И. - Я уже готов был

ехать к вам, так меня беспокоит состояние княгини. Да и сам я не менее

нуждаюсь в вашей помощи и советах, - продолжал он, приветливо улыбаясь и

пожимая нам руки.

- Отчего же вас так тревожит состояние вашей жены? Я ведь предупреждал,

что её возврат к жизни будет очень медленен и что большую часть времени она

будет спать, - сказал И.

- Да, это всё я помню. И - что очень странно для меня самого - абсолютно

и беспрекословно верю каждому вашему слову. И вера моя какая-то особенная,

ни с чем не сравнимая, - говорил своим тихим и музыкальным голосом князь,

пропуская нас в дверь третьей комнаты, кое-как меблированной и изображавшей

нечто вроде кабинета.

Князь усадил нас в кресла, сел сам и продолжал:

- Я не стал бы описывать вам своё состояние, если бы оно не было так

странно. Чувство веры в вас дало мне силу жить сейчас. Точно в мой спинной

хребет влилась какая-то мощь, которая держит на своей крепкой оси всё моё

тело и составляет основу моей уверенности. Но как только я представлю, что

вы ск