Глава XVII книги подземной либереи

ИНОЯЗЫЧНЫЕ. Уже при Иване Грозном книги продавались в Москве на «торжищах», Об этом говорится в предисловии к «Апостолу» 1564 г. Существовал даже так называемый «книжный ряд», где торговали книгами попы и дьяконы. Сверх того, торговля книгами производилась и в «овощном ряду» [...], а также в лавках, торговавших церковными предметами.

Но то были рукописные книги,

Печатные же появились на «торжищах» как товар только в конце XVI в.

Новыи товар, конечно, возбудил громадный интерес среди покупателей. Продавались печатные книги не только на «торжищах», но и на Печатном дворе(1). Спрос на печатные издания в конце ХVI в. был большой. Но и писцы с успехом продолжали свое дело и не только до конца ХVI в., но и позже.

Сведений о ценах на книги в ХVI в. не сохранилось(2). Несомненно, однако, что цены на печатные книги были долгое время выше, нежели на рукописные, так как печатание обходилось очень дорого и самое типографское дело развивалось медленно. [...]

 

Выше мы видели, что Веттерман упоминает о наличии в либерее Грозного «латинских книг». Что такое «латинская книга»? Это богословский или философский трактат, если не житие святого, хроника или Священное Писание.

Интересно стоит вопрос об еретических книгах в библиотеке Грозного. В современной немецкой печати довоенного времени высказывалось мнение, что Грозный по своей толерантности весьма терпим был к еретическим книгам, собирал и хранил их в своей либерее. Стимулом к этому могло служить также то жестокое преследование и беспощадное уничтожение, какому подвергались книги такого рода.

Если книга была предосудительного содержания, ее сжигали, а с ней, как отмечено, казнили автора, покупателя и того, кто ее находил, но не сжигал. Особенно преследовались книги еврейские. В 1309 г. в Париже было сожжено четыре воза книг, а в 1348 г. в том же Париже еще 20 возов еврейских книг. Такое положение с еврейской книгой на Западе в ту эпоху, очевидно, давало возможность Грозному скупать там еврейские книги для своей либереи в большом числе и подешевле, особенно в г. Бамберге. По-видимому, их у Грозного в библиотеке было особенно много, судя по тому, что еврейские среди иноязычных книг царской библиотеки хорошо знавший последнюю «другой немец» ставит на первом месте.

Любопытный элемент в составе книг либереи Грозного представляют книги на восточных языках. В этом отношении особенно интересно известие Ногайской посольской книги, [...] 6 июня 1565 г. в памяти-наказе Михаилу Федоровичу Сумбулову в Ногаи читаем: «...А нечто молвит Тинехмат-князь: писал есми ко царю и великому князю о книге об Азя ибу имах лукат. И государь тое ко мне книги не прислал. И Михаил молвити: государь тое книгу в казнах своих искати велел и доискаться ее не могли»(4).

По объяснению ориентолога В. Н. Трутовского(5), здесь надо разуметь известное сочинение знаменитого арабского естествоиспытателя Захария бен Моххамеда Казвини (ум. 1273 г.) «Аджибу-ль-Махлукат» — «Чудеса природы», содержащее в себе космографию(6) и естественную историю.

Итак, восточные книги хранились где-то в казнах великого князя; в казне государственной лежали также все «доскончальные грамоты»(7).

 

УКРАИНСКИЕ КНИГИ. Отовсюду собирал Грозный редкие книги в свою подземную либерею, не миновал и Украины. Оттуда был им вывезен ряд старинных и ценных книг, отсутствие которых больно чувствовалось на Украине. За такими книгами не раз предпринимались трудные паломничества из Украины в Москву. Из ряда таких случаев укажем на два, более характерных.

Некоторые исследователи относят приблизительно к 1575 г. известный акт приобретения князем Острожским(8) из Москвы списка полной славянской Библии (Геннадиевской, 1499 г.)(9) испрошенного им у царя Ивана Грозного через литовского посланника Михаила Гарабурду. Это мнение высказывал покойный Филарет, архиепископ Харьковский, в своем «Обзоре русской духовной литературы»(10). Известно, впрочем, что Гарабурда начиная с 1560 г, отправлялся несколько раз посланником из Литвы в Москву: в 1570, 1572 и 1575 гг. [...]

В одном сборнике Библиотеки им. Ленина конца ХVI в. нашлись два неизвестных доселе произведения с именем каменец-подольского дьякона Исайи, приехавшего из Вильны в Москву с целью «трудолюбственно вынести из земли Московской Евангелие и беседы Ивана Златоуста в переводе инока Силуана, ученика Максима Грека».

Исайя был заподозрен в латинской ереси, его заставили уехать из Москвы в Вологду, а потом в Ростов, где Исайя был посажен в монастырскую тюрьму [...]

В «Новом времени» за 1912 г. от 7 марта, № 12920, находим «Мних Комянчанин Исайя, его «Лист» до великого князя Ивана Васильевича и «Плач» из Ростовской тюрьмы».

В «Листе» говорится, что «он плакал и сам себя тешил в земле Московской в местечке Ростове в темнице, року Божьего 1560-го:

«Року 1560 Бесед Евангельских (Златоуста) как Михаил Гарабурда на Москве через дьяка Висковатого у Грозного доставал купити, когда послан был, но вскоре не достал. Тогда за этой книгой до Москвы и опять назад в Литовское государство отправился Исайя Комянчанин и из земли Московской хотел ее вынести... Днесь аз в темнице, в узах, яко злодей стражу и не найдах, в чем был пред ними согрешил или кому чем повинен».

 

ПЕРЕПЛЕТЫ. Книги московской либереи тех счастливцев, которые ее откроют, поразят, между прочим, своими переплетами.

Переплетное искусство вообще совершенствовалось медленно.

Книги из западной Греции доставлялись в царские и монастырские книгохранилища, вероятно, переплетенными. Переплеты, дощатые или кожаные, могли служить у нас образцами.

 

Доски, служащие для тиснения, были сделаны русскими мастерами.

По введении книгопечатания в России явились переплетчики. Значительная часть книг, например, Филарета Никитича(11) (163 экз.) была в переплетах дощатых и в коже, обыкновенно красной, иногда белой. Есть много в сафьяне лазоревом, выбиваны золотом(12).

Были также обтянутые рыжими тканями, бархатом и оболоченные камкою (13) вишневою или «учажком золотным по тасиной земле»(14), один потребник значится обогнутым в хартею(15).

В пергамент переплетали книги в Европе преимущественно в ХVI столетии, и введение этих переплетов приписывали иезуитам(16).

Под выражением «книга переплетена» разумеется обыкновенно переплет с кожей. При патриархах были переплеты разнообразные и роскошные.

Самые ценные употреблены для Евангелий и Апостолов. Например, Евангелие Татра: «...древнее письмо в полдесть и обложено бархатом червчатым, плащи на верху и в исподе серебряные белые, застежки серебряные ж, позолочены, в ней прокладочки, кисти золотом и шелком, влагалище едино вишнево, подложено тафтою желтою».

Обрезы на книгах иногда красные, иногда басмяны золотом. Часто книги были с застежками, медными или серебряными, с жучками, металлическими же, которые «резаны финифтью(17) или пробиваемы». Жучки — это род ножек, или подставок, по углам, на исподней стороне переплета. Застежек две, иногда одна,

Лучшие книги украшались мастерами чеканного и золотого дела. Они переплетались и заключались в доски с матерчатыми оболочками и металлическими покрышками: то были оклады с резьбой и чеканью, с работой басменною(18) и сканною(19). Такие книги были часто вкладными в монастыри и церкви и были часто весьма драгоценные по золоту, серебру, камням и финифти и по тонкой работе,

И не только в московских соборах, в Троице-Сергиевской лавре, но и в некоторых старинных монастырях сохраняются некоторые древние оклады, замечательные по богатству и старинной работе, в гораздо большем количестве и разнообразии сохраняются они, однако, в качестве «мертвых книг» в потайной либерее Грозного в Москве.

Но пробил их час!

 

Глава ХVIII АРХИВ ГРОЗНОГО

Во времена Грозного господствовала духовная литература, но уже делаются попытки и в другом роде. Не говоря уже об опытах в обработке исторического материала и стремлении к изучению общей истории, в ХVI в. появляются в Москве переводы польских хроник и космографий, начинают организовываться архивы, определенную физиономию получает царский архив. [...]

В описании царского архива 1575 — 1584 гг. упоминается, что в ящике № 217 хранится, между прочим, перевод летописца польского и космографии, причем замечено: «Отдан государю».

Полагают, что это был перевод хроники Бельского(1) и его космографии.

И. Е. Забелин ставил архив Грозного чрезвычайно высоко, выше его знаменитой библиотеки, с точки зрения его значимости для русской истории как таковой. Вместо библиотеки царской Забелин предлагает искать в земле архив царский, от которого-де осталась одна опись.

О царском архиве писал С. А. Белокуров(2). Он пришел к таким выводам:

1. Никакого царского архива ХVI в. в Московском Кремле под землей нет.

2. Большая часть этого архива находится в Московском главном архиве Мининдел.

3. Часть архива погибла безвозвратно,

4. Часть архива увезена в Польшу(3).

Вывод, к которому пришел С, А. Белокуров, не нов: то же самое говорил Н. П. Лихачев в сообщении о царской библиотеке ХVI столетия.

На полярно-противоположной точке зрения стоял А. И. Соболевский, который, отвечая Белокурову, писал в статье «Еще о библиотеке и архиве московских царей»:

«Господин Белокуров, служащий в Московском архиве Мининдел, сообщил в «Московских ведомостях», № 97 важные данные относительно царского архива ХVI в. Он открыл, что часть ящиков, описанных в описи царского архива ХVI в., после избрания на царство Михаила Федоровича в 1614 г. находилась в Посольском приказе, была описана и почти целиком дошла до наших дней.

Произведенное им сличение девяти ящиков по описи ХVI в. и по описи 1614 г, не оставляет сомнения, что эти ящики царского архива те самые, которые находились в начале ХVII в. В Московском приказе, так что мы можем не сомневаться, что царский архив ХVI в. не погиб в нашествие Девлет-Гирея(1571 г.) и что его драгоценные документы могут еще найтись»(4).

Однако Белокуров не ограничивается сообщением данных. Он старается уверить, что никакого царского архива в XVI в. не было.

«Мнение Белокурова, что никакого царского архива не было,— недоумевает А, И. Соболевский,— по меньшей мере странно… Эти документы, вместе с некоторыми другими, в конце XVI или в самом начале XVII вв., были взяты из (подземного по Забелину и Соболевскому.— И. С.) царского архива в приказ для справок и в этот архив не были возвращены.

 

Остальные документы, к Посольскому приказу не имеющие отношения, конечно, остались по-прежнему в царском архиве. Это — «дефтери»(5) Батыя и других ханов и «духовные» старых великих князей, предшественников Ивана Калиты, перешедшие в царский архив вместе с другими многочисленными документами захваченного Калитою великокняжеского архива...

Нет сомнения, что Иван III перевез в Москву Новгородский архив […], а Василий III — Псковский.

Архивы князей Суздальских, Тверских, Рязанских, князей Казанских и Астраханских также не были оставлены без внимания.

Все это должно было поступить именно в царский архив.

На это указывает и то, что в царском архиве дела по внешним сношениям Москвы сохранились в отличном состоянии и полноте, но в них зачастую отсутствуют подлинные грамоты к царям иностранных государств — очевидно, потому, что они хранятся в царском архиве вместе с другими, очень важными, но для справок ненужными документами...»(6).

Белокуров упоминает о библиотеке и архиве Грозного, но лишь для того, чтобы назвать несбыточной мечту их найти, Так думало подавляющее большинство ученых 50 лет тому назад; так думают еще многие, но... их ждет приятное разочарование.

«Позволим себе,— скажем словами первого ученого адепта подземной библиотеки академика А. И. Соболевского,— надеяться, что голоса скептиков в этом деле не помешают произвести поиски в Кремле. Думается, что результаты этих поисков, как бы ничтожны они ни были, все-таки будут более ценны, чем результаты производимых у нас ежегодно раскопок курганов и могильников, и не потребуют больших издержек, чем эти последние»(7).

 

Глава Х1Х ДРАМА ЖИЗНИ ИВАНА ДРУКАРЯ

ПРЕДТЕЧИ. ХV век в Москве, как и вообще в Восточной Европе,— это век великих перемен и переворотов как в жизни экономической, так и в социальной и культурной.

Быстрый рост Московской, национально определившейся, хотя и молодой еще, державы, поставил на очередь между другими и ряд культурных проблем, в том числе и вопрос о книгопечатании,

В XVI в. публицистика обходилась рукописными копиями. Иначе обстояло дело с книгами религиозного содержания, которые переписывались тысячами, но при этом портились через ошибки и переделки безбожно, о чем свидетельствует сам Иван Федоров: «Мали обретошася потребни, прочи же вси растлени от переписующих».

Когда об этом осведомился Иван Грозный, он стал «помышлять, как бы изложити печатные книги, якоже в Греках и Венецыи и во Фригии и прочих языцех». Таким образом, московское правительство в лице царя пришло к убеждению, что книги необходимо печатать. [...]

Окончательно решено было основать типографию на государственный счет около 1552 г, Долгожданный в Москве печатник явился, можно сказать, случайно. [...] В мае 1552 г, в Москву был прислан от датского короля Христиана III миссионер Ганс Миссенгейм или Бокбиндер (переплетчик).

Сам Христиан был благочестивый лютеранин и надеялся направить по путям реформации и московского государя. Об этом король выразительно пишет в своем письме к царю, которое сохранилось до наших дней.

У Ганса Миссенгейма была Библия и еще две книги, где были изложены основы реформаторского обряда. Король предлагал рассмотреть эти книги совместно с митрополитом, епископами и всем духовенством. В случае, когда собор признает лютеранскую веру, то он, Миссенгейм, перепечатал бы указанные книги в количестве нескольких тысяч экземпляров на русском языке. […]

Что же царь? Принял предложение? Нет| — замечает С. М. Соловьев,— невероятно, чтобы Иван поручил устройство типографии человеку, присланному явно с целью распространения протестантизма!

Это положение Соловьева было еще долгое время аргументом против гипотезы, что типографию в Москве устроил именно Миссенгейм. Однако такое утверждение фактами не подтверждается, наоборот, логика вещей говорит скорее за то,что царь Иван использовал благоприятный случай и оставил при себе типографа, какого давно уже искал.

 

В. Е. Румянцев, давший ценное исследование о первопечатных московских книгах(1), говорит, что Иван Федоров мог научиться типографскому искусству у итальянцев-фрязинов, так как на это есть указание в так называемом «Сказании о воображении книг печатного дела». Названный автор приводит интересный реестр названий деталей типографского станка, как назывались они в старой Москве: «штанба сиречь книг печатных дело», «тередорщик»— печатник, «батырщик» — красильщик, «пиян» — верхняя доска для тиснения набора, «тимпан» — верхняя доска для тиснения набора, «пунсон» и многие другие взяты из итальянского языка, а не из немецкого, где все предметы носят совсем другие названия,

Все это доказывает непосредственную связь старого московского печатного двора с итальянскими мастерами,

«Должно быть, так оно и было,— замечает В. Е. Румянцев,— первые мастера, показавшие возможность печатания книг металлическими буквами, были не итальянские специалисты-типографы, а ремесленники и художники, каких много было в Москве в начале ХVI в.»(2),

Однако сделать специалистами московских печатников, организовать большую типографию, выливать буквы и т. п, довелось, кажется, все же Бокбиндеру-Миссенгейму. [...]

 

Использовав указания Миссенгейма касательно техники, Иван Федоров мог отлично наладить дело и наряду с тем обезвредить протестантскую пропаганду, Шрифты для своей печати Иван Федоров сделал заново с помощью своих «клевретов» Петра Мстиславца(3) и Маруши Нефедьева(4). В этом причина, почему буквы были сделаны по строго московскому образцу, без признаков какого-либо стороннего влияния.

С другой стороны, весь орнамент носит явные следы итальянского пошиба: «фрязский» вкус тогда был приемлем не только в России, но и во всей Европе, достаточно сказать уже о тех сборниках образцов орнамента, какие тогда были в широком употреблении по всей Европе.

С такой подготовкой и знаниями начал свое печатное дело в Москве Иван Федоров. [...]

Исключительное внимание царя к печатникам было не по вкусу правящим московским верхам и высшему духовенству. Что касается низшего духовенства, которое в подавляющем большинстве жило переписыванием книг, то оно в печатниках справедливо усматривало своих грозных конкурентов, так как на рынке трудно было конкурировать рукописным книгам с печатными,

 

Как бы то ни было, но на пятом году своего царствования, т. е. в 1553 г. «благоверный же царь Иван Васильевич всея Руси повелел устроити дом от своей царские казны, идеже печатному делу устроится и нещадно даяще от своих царских сокровищ деятелем: Николы Чудотворца Гостунскому диакону Ивану Федорову да Петру Мстиславцу — на составление печатному делу и к упокоению их, дондеже и на совершение дела их изыде».

Казалось бы, мечта исполнилась, цель достигнута, только работать. Ан не тут-то было! Так бывает в жизни нередко и в старые, и в новейшие времена.

 

ЛИЧНОСТЬ. Иван Федоров был вдохновенный человек, творческий мастер, энтузиаст своего дела; нравственный идеал его был высок, в его сознании печать являлась могучим орудием истинного духовного просвещения; «Да многие умножу слово Божие и слово Исус Христово». Он был апостолом(5).

Жизнь Ивана Федорова полна глубокого драматизма и трагизма, Она невольно затрагивает сердце каждого из нас, ибо тяжкие страды, им вынесенные, близко знакомы всем людям идеи, беззаветным труженикам знаний и искусства.

Первое, с чем встретился первопечатник Иван Федоров, энтузиаст своего дела, это с завистью, вызвавшей озлобление. Не от царя шло озлобление […], а целые организованные сословия и самые влиятельные люди — бояре и думные дьяки были против того, что великое государево дело поручено какому-то [...] дьякону. Архимандриты и игумены, боявшиеся его возвышения у царя и митрополита, а затем и сам Афанасий(6), преемник Макария, завидуя Федорову, обвиняли его в «еретичестве»; в чем оно состояло — неизвестно.

Но зависть, столь хорошо знакомая и ныне миру ученому и художественному, не стесняется в напрасных поношениях, «Зависть,— говорит Иван Федоров,— наветующе сама себе не разумеет, како ходить и на чем утверждается. Завистники и туне и всуде слово зло пронесоша».

Положение Ивана Федорова создалось тяжелое. Митрополита Макария уже не было в живых. Грозный игуменствовал в преименитом новеграде Слободе(7). Типография была подожжена и сгорела в 1565 г., сгорел и печатный станок. Успел спасти Иван Федоров только печатные матрицы и гравировальные доски в количестве 35, для украшений. [...] Впереди рисовался только костер для еретиков, и, по совету Петра Мстиславца, оба бежали в родной его край Литву, «где инны и духовенство просвещеннее и добрее московских бояр и духовных властей».

Заметно, что очень тяжело было Ивану Федорову расставаться с Москвой. «Сия убо зависть и от земли и от отчества и от рода нашего изгна и в ины страны незнаемы (т. е. чужие— И. С.) пресели».

Гетман Хоткевич приютил их в своем имении Заблудово (б. Гродненский губ, Белостокского уезда), дал все нужное, чтоб устроить верстак друкарский, а Ивану Федорову отдал даже целую деревню «для спокойствия его».

Первым было издано «Учительное Евангелие» (1568-1569 гг.), затем Петр Мстиславец перешел в Вильну и там осел в типографии Мамоничей(9), где в 1575 г, издал «Напрестольное Евангелие», напечатанное изобретенным им четким шрифтом (с прибавлением «юсов»(10), который потом был вывезен в Москву и стал родоначальником наших европейских шрифтов, а шрифт и украшения у Ивана Федорова носят на себе следы первых московских изданий.

За старостью Хоткевич закрыл типографию и предложил Ивану Федорову заняться... хлебопашеством.

«Не мне заниматься ралом и сеянием семян, призвание мое вместо рала действовать словом и вместо семян житных сеять по всей Вселенной семена духовные. Грех мне закапывать в землю талант, данный мне от господа. Размышляя о том в своем сердце, горько я плакал в своем уединении множицею слезами моими постелю мою омочих».

Для всех времен поучительна эта нравственная борьба за свое призвание среди житейских выгод и соблазнов. В сравнении с его духом как низменны те, кои высокое служение науке и искусству легко и скоро меняют на разные злачные, но более хлебные места. […]

Иван Федоров умер во Львове и погребен в церкви Онуфриева монастыря, [...] Надпись на его надгробии гласит:

«Иоанн Федорович, друкарь книг предтым невиданных, который своим тщанием друкование занедбалое (после Скорины,— И. С.) обновил. Преставися во Львове року (1583 г.— И. С.) декабря».

 

Том II

Часть I ВО МГЛЕ

Глава I ДЕВЯТЫЙ ВАЛ

ТАЙНА ИСТОРИИ. Исчезло большое собрание книг, найденное во дворце Василия Ивановича и еще существовавшее при Иване Грозном. Оно составилось из редких греческих книг и даже книг еврейских и латинских.

Когда и как составилась эта библиотека, положительно неизвестно.

Так безнадежно обстояло дело с библиотекой Ивана Грозного всего каких-нибудь 70 с небольшим лет тому назад. А ныне?

Ныне дан обстоятельный ответ на эти вопросы в первом томе «Мертвых книг».

Задача настоящего, второго тома «Мертвых книг» — проследить судьбу библиотеки или воздыханий по ней на протяжении веков после смерти Грозного, вплоть до генеральных раскопок библиотеки в советские дни.

Мировая история полна тайн и загадок, так же как история каждого народа и человека в отдельности.

Многие из таких тайн не поддаются расшифровке, несмотря другой раз на все усилия любознательных потомков,

В русской истории такой веками не поддающейся разгадке загадкой является всемирно известная, окутанная легендами и унылым ученым скепсисом знаменитая подземная библиотека в московском тайнике XV в. получившая в истории не совсем точное название библиотеки Ивана Грозного.

 

«ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ». Как же обстоит дело с этой, захватывающего интереса загадкой в нашу сталинскую эпоху, эпоху выявления и разоблачения всех и всяческих исторических тайн?

Так, как недостойно нашей великой эпохи.

Вот иллюстрация,

Близившийся юбилей 800-летия Москвы побудил меня попытаться проинформировать советских историков о стадии, на какой стоит в данный момент вопрос о библиотеке Грозного. Статья об этом под заглавием «Острый вопрос истории-библиотека Грозного» была по рекомендации академика Б. Д. Грекова направлена в редакцию журнала «Вопросы истории», орган Института истории АН СССР, 6 апреля 1946 г. и получена обратно без единой помарки через 92 дня, при отношении от 27/У11 1946 г., за подписью заведующей отделом истории СССР: «Возвращаем рукопись Вашей статьи «Острый вопрос истории — библиотека Грозного». Редакция считает нецелесообразным печатать предположения о библиотеке Грозного, когда ведутся работы по отысканию этой библиотеки»,

Итак, о «предположения» споткнулась редакция.

Но, во-первых, без «предположений», конкретизируемых в процессе продвижения к цели, не может быть прогресса науки, в таком случае она обречена на застой и разложение, Только благодаря «предположениям» созданы среди многих такие, например, советские науки, как радиолокация или, далее, спелеология. Инженеры-специалисты по радиолокации предлагают свои услуги по отысканию кремлевской библиотеки, зарытой в земле.

Радиолокация в союзе со спелеологией — это такая непреоборимая научная сила, при которой только и остается «заколдованный клад России» «за ушко, да на солнышко»!

Во-вторых, если и ведутся работы по отысканию этой библиотеки, то сорок лет мною одним. [...]

Более того, на путях к ней под землей,— опять же мною одним, взяты штурмом в советское время такие «доты», одолеть которые в течение ряда столетий тщетно пытался целый ряд ушедших поколений.

О результатах своеобразных и жизнеопасных спелеологических работ а-ля крот — в третьем томе («Раскопки»), с альбомом фотоснимков,

Tак подлинно «в ученых потемках» (Забелин) все еще пребывают иные корифеи истории...

Также «в ученых потемках», выезжая на «предположениях», ощупью, пробирались немногие из немногих, как среди наших предприимчивых предков ХVII — ХVIII вв., так и среди позднейших ученых, современников ХIХ в. а в ХХ в.— автор настоящих строк, бескорыстно стремившиеся к раскрытию этой беспрецедентной тайны русской истории.

Трудны и тернисты были пути их исканий! Немало ошибок и падений! Но своими ошибками и достижениями они, однако, уготовили торный путь для нашего, старшего поколения, получившего от дальновидного Советского правительства все мыслимые возможности, все средства, научные и технические, для окончательного, притом положительного, решения этой вековой проблемы; сделан гигантский шаг к этому книжному сокровищу Ренессанса в Москве, окончательное извлечение которого близится неотвратимо, как девятый вал. […]

 

Глава II БЕЗЛЮДЬЕ

ЗАМУРОВАННЫЕ КНИГИ. В ХVI в. «веке тайны», библиотека Грозного была в зените своей славы, слухами о ней полнилась Европа: Фома Палеолог и его сын Андрей, разъезжая по европейским дворам с целью подбить их на крестовый поход против турок, рассказывали о том, как они эвакуировали ядро царской и патриаршей библиотек из Константинополя в Рим, в Ватикан.

А Ватикан, хоть и старался держать в секрете «приданое» опекаемой им Софьи, но — слухом земля полнится.

А тут еще «свадебное путешествие» через всю Европу в Москву. А в Москве очевидцы: Максим Грек, четыре немца с Веттерманом и иже с ними, все они не давали зарока молчать о виденном и слышанном...

Неудивительно, что о таинственной библиотеке в московском каком-то тайнике говорили и в Европе и повсюду: в Константинополе, на монашеском Афоне, в папском Ватикане, в Киев Новгороде, Ганзе, Швеции, Дании, Италии, Германии.

С нею связывалось странное явление, наблюдавшееся повсюду в Европе: таинственное исчезновение древних классиков и первопечатных книг Европы. Ходили слухи об агента скупающих по Европе книги за большие деньги. Из Киева в Москву за книгами потянулись паломники, с Востока явились ходоки искать у царя арабские книги... И Грозный приказывал и искать в подземной своей библиотеке, и если находили, то давал.

Однако неудача с хитрыми переводчиками-немцами и внезапное, всем домом, переселение в Слободу «Неволю» заставило Грозного проделать то же, что и его отец — замуровать библитеку навсегда! Но в жизни человеческой всякому «навсегда» бывает конец. То же грозило и навсегда замурованному книжному сейфу — переменяются времена, переменяются люди.

КТО? Новые люди, новые правители могли безнаказанно извлек из недр земных библиотеку вскоре после смерти Грозного. Этот не случилось. Почему? Вследствие полного «безлюдья». В само деле: кто? Кто мог ее извлечь? Может быть, новый царь Федор Иванович? Но о нем даже не вспомнил Забелин, когда перебила людей, способных на это дело(1). [...] Федор Иванович с ранних лет привык к церковному перезвону в Александровской слобод вместе с отцом, братом и Малютой Скуратовым, и для него не было большего удовольствия, как «малиновый звон», которым он упивался. А какая-то там отцовская библиотека, да еще где-то под землей, была для него звук пустой, «суета сует»...

 

Недалеко от царя-звонаря ушел и его «бывший ближний боярин», впоследствии патриарх Филарет, на которого Забелин возлагал явно преувеличенные надежды...

«Больше, чем другие, о таком книгохранилище должен был иметь сведения, например, патриарх Филарет Никитич... Сделавшись патриархом, он непременно отыскал бы это забытое сокровище. Но, видимо, что отыскивать было нечего; видимо, что в ХVII столетии никто и понятия не имел о потерянном по забвению сокровище»(2).

Верно, конечно, что тогда «никто и понятия не имел» о сокровище, но не верно, будто потому, что такового и в природе не было, Оно существовало, а почему Филарет, ставши патриархом, не искал его, мы не знаем и можем только гадать. Во всяком случае, ледяное равнодушие Филарета к этой большой проблеме, еще такой свежей в его время, не говорит в его пользу.

Кто еще? Дьяк Андрей Щелкалов, «канцлер», единственный из триумвиров, оставшийся в живых. Но прошло уже лет 30, как он никакого отношения к забытому книгохранилищу не имел и, будучи к тому же лицом подчиненным и зависимым, в новой обстановке старался, быть может, вовсе не вспоминать о нем, связанном в его сознании с жуткими воспоминаниями о лютой гибели его друзей и сослуживцев по подземной библиотеке Висковатого и Фуникова.

Остается один Борис Годунов, «гениальный Борис Годунов», фактический правитель государства,хоть и полуразоренного. Но что за человек был Годунов, современники плохо разбирались, судя по тому, что пишет Иконников: «Даже в одной и той же (Псковской) летописи взгляды на Бориса Годунова существенно отличаются друг от друга по спискам»(3). Как бы то ни было-факт, что Борис на высоте власти, как и Грозный во всю свою жизнь, оказался одиноким, без друзей, без преданных слуг. Его положение на престоле было лишено той прочности, какую дает кровное право, наследование из рода в род. Бояре смотрели на нового царя, как на похитителя престола, и готовили отмщение. [...]

«Не упоминаем,— подчеркивает Забелин,— о царе Борисе Годунове, при котором такая библиотека, если бы и была где забыта и сокрыта, тоже была бы неотступно отыскана, Можно с большой уверенностью полагать, что она исчезла еще в ХVI столетии, а именно в пожар 1571 года»(4).

Этот злополучный пожар 1571 г. (так красочно описанный Штаденом(5)) для Забелина — сущий камень преткновения, Не будучи полевиком-спелеологом, Забелин просто не представлял себе, что в глубоком подземном белокаменном пустом тоннеле, с герметически вдобавок замурованным в нем каменным же казематом с книгами, не может быть никакой абсолютно пищи для огня и потому вообще «пожар» там физически невозможен. Выше мы видели, что Штаден, свидетель пожара 1571 г,, и сам едва не ставший его жертвой, отмечает, что люди в погребе (с водой) сгорели, а в каменной палатке с железной дверью над погребом (и он в том числе) живы и невредимы. А ведь книжный каменный сейф Софьи Палеолог находится на глубине не менее 10 м от поверхности!

 

До последних глубин пораженный пожаром 1571 г,, Забелин не замечает резкого противоречия самому себе: если книги византийской библиотеки на такой глубине сгорели, то почему же царский архив Ивана Грозного на той же глубине... уцелел? А сохранность последнего Забелин решительно утверждает и ставит его по исторической ценности материала даже выше самой библиотеки!

Конечно, Борис Годунов лично знал, лично видел в натуре подземную библиотеку и был, действительно, единственным человеком, который был в состоянии оценить ее огромную историческую значимость, а главное, имел власть «неотступно открыть». Но мог ли он при наличии тогдашней ситуации это сделать? Нет, не до того ему было! Пока жив был царь Федор Иванович, Годунов выжидал и создавал обстоятельства, когда сам станет царем, а ставши таковым, вконец испортил себе жизнь и только на бумаге, под пером Пушкина, говорит, что шестой уж год он царствует спокойно. [„.]

А если не Борис, то больше тогда никто не мог извлечь книги из подземной тьмы Эреба(6).

Такова судьба библиотеки Грозного в ХVI в. Поистине счастливая судьба! Ибо будь книгохранилище тогда же вскрыто, от него действительно осталось бы для нас одно грустное воспоминание.

Библиотека в подземелье уцелела, но после Годунова и его окружения она безнадежно, на века, забыта. Забыта, правда, русскими, но Европа — Европа помнила, хотя еле-еле..

 

Глава III

МОЛВА

ЗАРУБЕЖНАЯ. Население Москвы после смерти Грозного и Годунова о судьбе царской библиотеки [...] ничего не знало и не ведало: в Кремле ли она, в селе Коломенском, в слободе ль Александровской, или на Белоозере(1) — бог весть.

Да и правители новой династии о ней решительно позабыли, а кто еще помнил, предпочитал молчать — как бы чего не вышло!.. Да и что толку, даже если б книги извлечь? Хлопотно, да и книги-то все иноземные, на чужих, непонятных языках. Надобно переводчиков, а где их взять? Ведь и сам Грозный царь не мог их сыскать. Потому и замуровал свое сокровище.

Так из избы не вынесено сору.

Только удивительное дело — память о потайном подземном книгохранилище в каком-то московском тайнике продолжала неугасимо тлеть и все глубже пускать корни, только не на родной почве, а — за рубежом, в Европе!

Уже в конце ХVI в. иностранцы, проживавшие в Москве, заинтересованные ходившими по Европе упорными слухами, всякими манерами и так и этак выспрашивали даже «самых первых сенаторов» про тайную греческую библиотеку.

Так точно продолжалось и в ХVII в., когда выспрашивали не только «сенаторов», но и «стражу», попросту сторожей. Особенно характерны в этом отношении ставшие известными истории письма трех особ — ученого грека Петра Аркудия,(2) Яна Петра Сапеги(3) и «загадочной личности» Паисия Лигарида(4).

 

ТВЕРДЫЕ ЗАКЛЕПЫ. Но предварительно два слова о том, на чем собственно базировались как письма названных исторических деятелей, так и европейские слухи о таинственной библиотеке в Москве.

Дело в том, что в состав имущества Грозного входили также его архив и библиотека.

Уже в первой половине ХVI в. книги и рукописи составляли необходимую часть сокровищ русских богатых людей, Курбский пишет, что русские вельможи «писание священное отеческое кожами красными и златом и драгоценными камнями украсив и в казнах за твердые заклепы положи тщеславнующиеся ими и цены слагающе, толики сказуют приходящим».

Поэтому нет сомнения, что библиотека московского царя должна была заключать много драгоценных книг.

Однако не одно такое предположение вызвало представление об исключительности библиотеки Ивана Грозного и возбудило мечты и возможности существования ее и теперь где-то в неведомых тайниках подземного Кремля.

 

ГЛАВА IV РАЗВЕДЧИКИ

АРКУДИЙ. О литературном сокровище, связанном с именем Грозного, сохранились в памятниках письменности ХVI и ХVII вв. хотя и скудные, тем не менее заманчивые свидетельства. К числу таких свидетельств можно отнести и письма указанных выше разведчиков: Аркудия, Сапеги и Лигарида. Как этим ученым, так и многим им подобным молва о царской библиотеке, содержащей какие-то особенные, исключительной ценности сочинения на латинском и греческом языках, в ХVII в. не давала покоя. Как сказочная мечта, она не переставала тревожить их и впоследствии, до наших дней. Ученые спали и в сонном видении видели эти, как выразился Лигарид, «великолепные» книги.

Им страстно хотелось раздобыть о них какие-нибудь новые сведения на месте, в Москве. И они засылали в Москву разведчиков, ходоков, агентов: кардинал Джорджо прислал Петра Аркудия, папский нунций в Польше Клавдий Рангани - Яна Петра (а не Льва) Сапегу(1).

Они долго и тщательно выпытывали всякими способами у русских книжную тайну, и вот что они писали о своих достижениях своим адресатам в один и тот же день, 16 марта 1601 г,, съехавшись в Можайске под Москвой.

«О греческой библиотеке,— писал Аркудий кардиналу,— о которой некоторые [...] подозревают, что она находится в Москве, при великом старании, которое мы употребили, а также с помощью авторитета г. канцлера, не было никак возможно узнать, чтобы она находилась когда-нибудь здесь, Ибо когда г. канцлер спросил первых сенаторов, есть ли у них большое количество книг, то москвичи, имея обычай обо всем отвечать, что у них его великое изобилие, и здесь сказали, что у них много книг у патриарха, а когда спросили, какие книги, сказали: псалтыри, послания, евангелия, минеи и вообще церковные служебные книги; когда <