Глава XV спор о мертвых книгах

 

В УЧЕНЫХ ПОТЕМКАХ. Царская библиотека ХVI в. состоит из двух: греческой библиотеки Софьи Палеолог и, так сказать, европейской — собственной библиотеки Грозного. [...]

Общей особенностью писаний о библиотеке Ивана Грозного в ХVIII и ХIХ вв. является смешение понятий библиотеки Софьи Палеолог и Ивана Грозного, библиотеки царской и царского архива, и полное отсутствие ясного и отчетливого представления о том, что так называемая «библиотека Грозного» в своей первооснове восходит к XV в. и находится ныне в московском подземном тайнике.

Исследователи этого вопроса обычно начинают от «печки», от библиотеки так называемой «великокняжеской», якобы остававшейся без всякого употребления еще в княжение Василия III.

Но, спрашивается, откуда взялась эта библиотека, когда и как она образовалась? Эти кардинальные вопросы остаются без ответа.

Не дает ответа, например, и архиепископ Макарий в своей обстоятельной в общем-то «Истории русской церкви», когда говорит о греческой библиотеке Софьи Палеолог как о свалившейся откуда-то сверху. «Сохранились,— говорит он,— сведения о некоторых наших библиотеках. Но важнейшая из них, великокняжеская, оставалась без всякого употребления»(1).

Но откуда взялась эта «великокняжеская» библиотека, и почему она оставалась, и как долго, «без всякого употребления»? Ответить на эти вопросы автору и в голову не приходит: для него это стопроцентная terra incognita(2). Для него ль одного?..

 

ГРЕЧЕСКАЯ БИБЛИОТЕКА. Как пишет Карамзин: «В ХV в, греки и выходцы из Рима, прибывшие в Москву с царевной Софией, перенесли в новую отчизну некоторые, сохранившиеся от турецкого варварства, памятники своей словесности»(3).

По указанию Арндта(4), великий князь Иван III получил из Рима собрание драгоценных кодексов. [...]

Святители-греки, особенно Феогност(5) и Фотии(6), привезли из Царьграда древние греческие хартии; в нее также поступали рукописи из Киева, Новгорода и Пскова и разных монастырей.

Великий князь Василий, нашедши (!) в числе сокровищ предков (!) своих множество греческих рукописей, для описания (!) оных вызвал из Греции ученого инока Максима, который с соизволения султана прибыл в Москву в 1518 г.

Когда Василий показал ему это собрание, он воскликнул: «Государь, вся Греция не имеет ныне[31] такого богатства, ни Италия где латинский фанатизм обратил в пепел многие творения наших (православных.— И. С.) богословов, спасенные единоземцами от варваров магометовых»(7). Об эвакуации Фомой Палеологом царской греческой библиотеки из Константинополя в Рим, а через Рим, Софьей, в Москву, Максим, как это очевидно, ничего не знал и не слыхал.

По мнению Снегирева, Максим сделал не дошедшую до нас опись всем «еще не переведенным (!) сочинениям и вручил ее великому князю, который повелел отложить (!) сии (не переведенные.— И. С.) книги особо от переведенных (!) на русский язык рукописей, а начать перевод с Толковой Псалтыри и Триоди»(8). [...]

В. Иконников (как и Н. П. Лихачев"'), не отличая собственно библиотеки Софии Палеолог от позднее собранной и слитой в одно целое с первой библиотеки Ивана Грозного, пишет: «...нельзя не согласиться с профессором Клоссиусом, что это была одна и та же библиотека»'", тогда как на самом деле это были две совершенно разные по времени и происхождению библиотеки.

Почему греческие рукописи очутились в Риме, об этом догадывается, кажется, один только Клоссиус: «...рукописи могли достаться из Константинополя»(11). Каким образом? Увы, ответ фальшивый: «...через греков, выходцев после падения греческой империи»(12). Об историческом подвиге Фомы Палеолога Клоссиус, видимо, не имел понятия. Последний сомневался, чтобы «греческая библиотека могла уцелеть от древних времен при тех опустошениях, каким вообще подвергались русские города»". От сомнения Клоссиуса переходим к категорическому утверждению Забелина, что библиотека Софьи Палеолог погибла при сожжении Москвы в 1611 году, чем он сбил с толку многих и надолго затормозил изучение проблемы.

И. Е. Забелин, не замечая, что впадает в противоречие, утверждает, что подземная библиотека Грозного сгорела, а вот его подземный архив — нет!

Необходимо подчеркнуть правильную установку Забелина, что библиотека и архив Грозного — две совершенно разные вещи.

 

БИБЛИОТЕКА ГРОЗНОГО. Это библиотека греческих и римских классиков, а также, можно сказать, первопечатных книг Европы, которые Грозный, большей частью покупкою, нередко за большие деньги, стянул оттуда в московский подземный сейф Аристотеля Фиораванти. [...]

В Ливонской хронике рижского бургомистра Франца Ниенштедта, изданной впервые полностью только в 1839 г,, содержится указание, что книги библиотеки Грозного частью были куплены, частью получены в дар с Востока, Здесь, думается, надо усматривать намек на «приданое» Софьи Палеолог.

Среди книг библиотеки Грозного, виденных пастором Веттерманом (вернее — «другим немцем», анонимом), упоминается Тит Ливий (59 г. до н. э.— 19 г. н. э.). Из его книг дошли до нас только 35.

Еще упоминается книга Цицерона, знаменитого римского оратора и писателя (106 — 43 гг. до н. э.) Dе republiса и 8 книг Нistoriarum; Светониевы (римский историк I — II вв. н. э,) истории о царях; Тацит (римский историк, 54 — 174 гг,); Соrpus Ulpiani(14) — Ульпиан (римский юрисконсульт, 170 — 228 гг.) Рарiniani(15) — Папиниан (римский юрист, 140 — 212 гг.); Раuli(16) и т. д. «Книга римских законов»; Юстиниановы истории Юстиниан I (византийский император, 482 — 565 гг.); Соdех Соnstit Imper Тhеоdosii(17) — Феодосий I Великий, римский император (346 — 395 гг.); Virgilii — Вергилий, знаменитый римский поэт (70 — 19 гг. до н. э.); Саlvi огаtiones еt роеmata— полагают, что это — Сауs Licinius Саlvus(19) (82 — 46 гг. до н. э.), латинский элегический и сатирический поэт, творения которого считаются утраченными; Yustinini Соdех Соnstit(20); Соdех Novellar(21) (эти книги достались от императора). (22)

 

Далее упоминается «Саллюстиевая война Югурты» (Dе Ьеllо Yugurthino)(23) — Саллюстий, знаменитый римский историк (86 — ок. 35 гг. до н. э.); сатиры Сира; Саеzаг Соmment de bello Gallico(24) — Юлий Цезарь, полководец и государственный деятель (102 — 44 гг. до н. э.); Соdri Ерithalam(25) — думают, что это поэт Кодд, упоминаемый у Ювенала и Вергилия; [...] Истории Полибиевы — Полибий, греческий историк (204 — 121 гг. до н. э.), из 40 книг его всеобщей истории со-хранилось 5 первых; Аристофановы комедии — Аристофан, греческий автор комедий (446 — 387 гг. до н. э.), из 44 комедий дошло до нас 11; Ваsilica(26); Novelae Constituones(27); Pindari Carmina (28)' — Пиндар, греческий поэт-лирик (521 — 441 гг. до н. э.), автор 45 од; Heliotrop Gynothed(29) — думают, что это Гелио- тропов эротический роман [...]; Наерhestion Geographiса(30); Theodori Athanasi Zamoreti etc Interpretacioes(31) и т. д.

 

Приведенный список древних классиков, найденный проф. Дабеловым в делах Перновского архива в 1822 г., известен в истории библиотеки Грозного под названием «списка Дабелова». Приоритет, бесспорно, принадлежит названному ученому (хотя Дабелов не искал его, а лишь случайно наткнулся на него в связке нужных ему юридических документов), тогда как пишущий эти строки вторично открыл тот же список в результате специальных поисков лишь 91 год спустя, в 1913 г.

Дабелов подвернувшийся ему список опубликовал в Jahrbuch fur Rechts gelehrte in Russland, Riga 1 822 Ymdex lines unbekau then Herrn(32).

На заметку Дабелова появилась критика в Hallische allgemeine Litteratur Zeitung(33)

Дабелов ответил в № 101 того же журнала, после чего на открытие Дабелова обратил внимание его коллега по Дерптскому университету Фр. Клоссиус. Клоссиус взялся за широкую пропаганду открытия в журналах и в личной переписке. Например, в письме от 26 ноября 1824 г. к Jourdanu Warm Koenig(34), он писал, что существует каталог рукописей библиотеки великого князя Ивана Васильевича Великого, супруга принцессы Софии, племянницы последнего греческого императора. Этот князь купил (achete) (!) множество рукописей на Востоке.

В этих словах Клоссиуса обнаруживается неосведомленность его о происхождении библиотеки и обстоятельствах водворения ее в московский тайник.

 

Прошло полтора года, Клоссиус пишет другому ученому, от 6.V.1826, Вишеру. Тут Клоссиус уже подробно излагает историю находки важного архивного документа и пытается определить его научное значение. Он говорит, что, сохранись эти рукописи до наших дней, Россия могла бы возобновить для Европы времена князя Медичи, Петрарки, Боккаччо, когда из пыли библиотек были извлечены неведомые сокровища древности.

«Список» Дабелова в переводе с Platteutsch(35) начинается словами: «Сколько у царя рукописей с Востока? Таковых всего до 800, которые он частью купил, частью получил в дар.

Большая часть суть греческие, но также много и латинских. Из латинских видены мною: Ливиевы истории, которые я должен был перевести. Цицеронова книга Dе герubliса и 8 книг histoiarum. Светониевы истории о царях, также мною переведенные. Сии манускрипты писаны на тонком пергаменте и имеют золотые переплеты. Мне сказывал также царь, что они (соdех) достались ему от императора греческого и что он желает иметь перевод оных; чего, однако, я не был в состоянии сделать». Кто этот таинственный переводчик, «другой немец» (после Веттермана), по выражению упомянутого автора «Истории русской церкви» Макария? История знает только, не Веттерман... Загадка эта и многие другие будет раскрыта, лишь когда таинственная либерея из московского тайника будет извлечена на свет!

Аноним («другой немец») не был в состоянии перевести намеченных классиков из библиотеки Грозного потому, по всей вероятности, что она Грозным была экстренно запечатана, ввиду неудачи с Веттерманом, а также по случаю спешного переселения со всем семейством в Александровскую слободу.

Знал ли Веттерман этого «другого немца» лично? Если аноним не мог продолжить перевод книг не потому, что либерея неожиданно была замурована царем, то почему же? Тайна истории, раскрыть которую может только вскрытие аристотелевского сейфа в подземном Кремле. [...]

 

СКЕПТИЦИЗМ. Существуют, однако, и высказываются иногда сомнения в «Списке» Дабелова. Большинство, впрочем, как русских, так и иностранных ученых, безусловно, верят «Списку». Таковы Фр. Клоссиус, Ив. Преображенский, Жмакин, В. С, Иконников, Эд. Тремер. [...]

В качестве скептика в достоверности «Списка» выступает Н. П. Лихачев,

«Странно,— заявляет он,— что профессор Дабелов в каких-нибудь шесть лет забыл местонахождение такого важного манускрипта, странно, что в эти шесть лет целые четыре связки «Соllесtаnеа Регпаviensia»(36) могли исчезнуть настолько бесследно, что о существовании их не знал сам перновский архивариус. Но еще страннее то, что Дабелов, описывая слово в слово целый каталог (siс!) чрезвычайно важных рукописей, тщательно ставя точки на месте неразборчивых им не только слов, но и отдельных букв, не потрудился списать начало рассказа и даже записать имя того пастора, который составил список!

«Профессор Дабелов,— говорит Клоссиус,— не мог вспомнить имени пастора, думая, однако, что он назывался не Веттерманом».

Что этот пастор не был Веттерманом, это не подлежит сомнению, Веттерман видел только несколько книг царской библиотеки, каталога их не составлял, с царем не переговаривался, ничего не переводил.

 

Простодушный Веттерман с его известием о значительных авторах, могущих принести пользу протестантским университетам, едва ли обладал филологическим образованием Anonimusia и, думается, не догадался бы быть настолько палеографом, чтобы отметить тонкость пергамента рукописи.

Самая забывчивость Дабелова относительно имени пастора со скептической точки зрения легко объясняется осторожностью человека, знакомого с тщательностью, с какою немцы разрабатывают свою историю: у немцев и пасторы ХVI в. могли оказаться на счету.

Вообще открытие Дабелова возбуждает величайшие сомнения в своей достоверности. Насколько ядро рассказа Веттермана должно лечь в основу известий об иноязычных книгах царской библиотеки ХVI в. настолько мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до того времени, когда будет найдена таинственная связка «Соllесtапеа Регпаviensia» № 4.

Эпоха, в которой действовал Дабелов, рядом с ясно выраженным стремлением к разработке отечественных древностей, отличается изобилием фальсификаций, подделок, удачных и неудачных подлогов. Сведения о личности Дабелова недостаточны и бледны, на основании их нельзя ни укрепиться в обвинении в ученом обмане, ни отказаться от него»(37).

Н, П. Лихачеву очень хотелось набросить на личность Дабелова тень и объявить его... мистификатором. Здесь чувствуется превалирующее влияние на колеблющегося Н. Лихачева незыблемого, резко очерченного и, так сказать, конченого отрицателя библиотеки Грозного в натуре С. А. Белокурова(38). Но если Белокуров — «конченый», то Лихачев — «и нашим и вашим»: с одной стороны, плачет, с другой — смеется. В этом опасность Лихачева: тянет серьезно с ним полемизировать, так как надежда переубедить балансирующего на острие иглы не оставляет.

Но пора с Н. Лихачевым, наиболее серьезным противником библиотеки Грозного, покончить: он сам поставил над «i» точку: «...мы имеем право остерегаться подробностей анонима, даже более того, игнорировать их до времени, когда будет найдена таинственная связка «Соllесtапеа Регпаviensia» № 4».

Решающий для Н. П. Лихачева документ найден! О чем же спорить? Совершенно ясно, что таинственная библиотека была и есть, что ее остается только изъять. [...]

Выше выяснено, что раз «Соllесtапеа Регпаviensia» найден, Лихачев и К не имеют права игнорировать подробности анонима. [...] Следовательно, видеть подлинный список библиотеки, восходящий к моменту, когда библиотека была вскрыта царем, когда аноним переводил ряд классиков из ее состава, когда Веттерман и К собственноручно, отряхнув с книг вековую пыль, перелистывали перлы классицизма,— равносильно видеть самое библиотеку в какой-то мере, значит, быть ее очевидцем.

 

Таким очевидцем и является автор этих строк, единственный после профессора Дабелова, кто на протяжении истекших столетий держал в своих руках подлинный реестр книг из таинственного кремлевского подземного сейфа Софьи Палеолог, восходящий к тому далекому времени, когда над подземным сокровищем человеческой мысли носился не призрак кровавого царя, а сам он, этот царь, во плоти и крови, живой, конкретный человек, рылся в этих заповедных книгах, томимый неутолимой жаждой знаний.

Но ищущий ум любознательного царя бессильно никнул перед семью печатями на каждой книге на чужом языке. Нужна была помощь знающих — переводчиков. Подвернулся захожий лютеранский пастор Веттерман, добровольно прибывший в Москву из Дерпта за своими выселенцами-земляками. Пастор казался человеком ученым, царь «отменно» уважал его и даже решил поручить ему на пробу ознакомиться с характером содержимого его библиотеки, дабы узнать, достаточно ли он научен, чтобы перевести те или иные книги на русский язык. [...] Нас сейчас интересует […] момент осмотра потайного сокровища Грозного группой захожих немцев.

Но пусть во весь голос говорят документы.

Важнейший из них — рассказ Веттермана о виденных им книгах в тайниках Кремля. Рассказывал он об этом рижскому бургомистру Францу Ниенштедту. Но разве одному бургомистру, а не сотням других лиц, землякам и знакомым? А его «клевреты», все эти Шреттеры, Шрефферы, Браккели, разве молчали они? Их рассказы с гиперболическими узорами пошли гулять из рода в род, из поколения в поколение, обратившись в живучее «семейное предание». Дошло оно и до наших дней. Я имел случай с удивлением убедиться не один раз, что немцы не только ученые, а часто даже рядовые знают о библиотеке Грозного гораздо больше нас, русских...

 

Франц Ниенштедт (1540 — 1622 гг.) рассказ, слышанный им от Веттермана, сжато и кратко, как бы мимоходом, пересказал в своей «Ливонской хронике», напечатанной в «Прибалтийском сборнике», т. IV. с. 37. Этот абзац в «Хронике» и является той осью, на которой вращается «миф» о квазилегендарной библиотеке Грозного.

Кроме указанного источника о библиотеке Грозного имеются еще два.

Известие Арндта [...] в La Chronique de la Livoni/II Halli 1753in folio(39), извлеченное из не опубликованной еще в 1753 г. «Хроники» Ниенштедта. Опубликована она, в общем, через 200 лет, в 1839 г. И известие Иоганна Бакмейстера(40) (опубликованное.— Т. Б.) через 23 года после известия Арндта — в 1776 г. [...]

Н. П, Лихачев в своей уже так хорошо известной нам книге о библиотеке и архиве ХVI в. приводит текст Ниенштедта по Клоссиусу,

«Ибо Клоссиус,— говорит он,— пользовался как печатными известиями Арндта и Гадебуша, так и некоторыми более исправными списками хроники Ниенштедта (Тилеман, Бротце и т. д.)» (41)

Список «Хроники» Ниенштедта, изданный Тилеманом, и есть «наиболее исправный». Об этом Тилеман так говорит:

«При издании хроники Ниенштедта я пользовался шестью копиями, из которых самая важная — древняя рукопись, которую доставил мне пастор Бергман из Руена. Она содержит в себе 93 ненумерованных листа «in folio», Два первых листа писаны позднейшей рукой, в средине и на конце нескольких листов недостает. Этот экземпляр очень пострадал от времени, но он, бесспорно, тот, который вернее всех прочих передает затерянный оригинал» (42)

Таким образом, ориентироваться надо на текст, изданный Тилеманом. [...]

 

Глава ХVI ФРАНЦ НИЕНШТЕДТ

ЛИЧНОСТЬ, Франц Ниенштедт, или Ниенстеде, как он сам называет себя в своих «Записках», родился 15 августа 1540 г, в графстве Гоя, в Вестфальском округе и прибыл в 1554 г. в Дерпт, где посвятил себя торговле. Отсюда он впоследствии вел значительные торговые дела с Россией. По поводу их принужден был часто предпринимать поездки в Москву, Новгород и Псков, чем положил основание к позднейшему своему благосостоянию. В 1571 г. переехал в Ригу, сделался здесь бюргером, 21 августа того же 1571 г. женился на вдове купца Ганса Крумгаузена. Прожив здесь немалое число лет, он только что решился выстроить для себя удобный дом в своем поместье Зуецеле и маленькую церковь на близлежащей горе св. Анны, собираясь провести остальные дни своей жизни на покое среди сельской тишины, как 22 сентября 1583 г. его выбрали членом магистрата.

Ниенштедт приехал в Ригу и попытался отстоять свою свободу хотя бы ценою откупа за 1000 марок в пользу бедных, но все напрасно: он получил отказ... Он, наконец, согласился, Через два года на него был возложен сан бургомистра (в 45 лет) 15 октября 1585 г. Он испытал тревоги во всей их полноте во время известных календарных смут. [...]

Ниенштедт оставил после себя Ливонскую летопись и свои записки,

Подлинная рукопись летописи Ниенштедта находилась еще в половине прошлого столетия в руках поручика фон Цеймерна, в Нурмисе, который сообщил ее для пользования бургомистру фон Шифельбейну,но с тех пор она исчезла бесследно. Записки его перешли в 1807 г, вместе с собранием книг бургомистра Иоганна Кристофа Шварца в рижскую городскую библиотеку. Они написаны собственною рукою Ниенштедта, и в них на с. 108 [...] заключаются кроме известий об его семье и торговых делах также и общественные городские события его времени.

Он писал историю как дилетант, а достоверность его известий, которые он сообщает как очевидец, вознаграждает за все недостатки.

 

ХРОНИКА. Выписка из Хроники дословно.

«Летом 1565 г, московит[1] приказал всем дерпским бюргерам и жителям, которые по завоевании города Дерпта из-за своей бедности должны были оставаться там, выехать вместе с женами и детьми: их разместили по отдельным московитским городам: Володимиру, Низен-Новгардену (Нижнему Новгороду), Костроме и Угличу. У них был в Дерпте пастор, именем магистр Иоанн Веттерман, человек доброго и честного характера, настоящий апостол Господень, который также отправился с ними в изгнание, пас свое стадо, как праведный пастырь, и, когда у него не было лошади, шел пешком от одного города до другого, а если стадо его рассеивалось, он посещал его и ежечасно увещевал о страхе к Господу и даже назначал для их детей школьных учителей, каких только можно было тогда достать, которые в каждом городе по воскресеньям читали детям из Священного Писания. Его, как ученого человека, очень уважал великий князь, который даже в Москве велел показать ему свою либерею-библиотеку, которая состояла из книг на еврейском, греческом и латинском языках и которую великий князь в древние времена получил от константинопольского патриарха, когда московит принял христианскую веру по греческому исповедованию. Эти книги, как драгоценное сокровище, хранились замурованными в двух сводчатых подвалах.

 

Так как великий князь слышал об этом отличном и ученом человеке, Иоанне Веттермане, много хорошего про его добродетели и знания, потому велел отворить свою великолепную либерею, которую не открывали более ста лет с лишком, и пригласил через своего высшего канцлера и дьяка Андрея Солкана (Щелкалов), Никиту Высровату (Висковатов) и Фунику (Фуников) вышеозначенного Иоанна Веттермана и с ним еще нескольких лиц, которые знали московитский язык, как-то: Фому Шревена, Иоахима Шредера и Даниэля Браккеля, и в их присутствии велел вынести несколько из этих книг. Эти книги были переданы в руки магистра Иоанна Веттермана для осмотра. Он нашел там много хороших сочинений, на которые ссылаются наши писатели, но которых у нас нет, так как они сожжены и разрознены при войнах, как то было и с Птоломеевой и другими либереями. Веттерман заявил, что хотя он и беден, но отдал бы все свое имущество, даже всех своих детей, чтобы только эти книги были в протестантских университетах, так как, по его мнению, эти книги принесли бы много пользы христианству.

 

Канцлер и дьяк великого князя предложили Веттерману перевести какую-нибудь из этих книг на русский язык, и если он согласится, то они предоставят в его распоряжение тех трех вышеупомянутых лиц и еще других людей великого князя и несколько хороших писцов, кроме того, постараются, что Веттерман с товарищами будут получать от великого князя кормы и хорошие напитки в большом изобилии, а также получат хорошее помещение и жалование, и почет, а если они только останутся у великого князя, то будут в состоянии хлопотать и за своих. Тогда Веттерман с товарищами на другой день стали совещаться и раздумывать, что-де как только они кончат одну книгу, то им сейчас же дадут переводить другую, и, таким образом, им придется заниматься подобною работою до самой смерти; да кроме того, благочестивый Веттерман принял и то во внимание, что, приняв предложение, ему придется совершенно отказаться от своей паствы. Поэтому они приняли такое решение и в ответ передали великому князю: когда первосвященник Онаний прислал Птоломею из Иерусалима в Египет 72 толковника, то к ним присоединили наиученейших людей, которые знали Писание и были весьма мудры; для успешного окончания дела по переводу книг следует, чтобы при совершении перевода присутствовали не простые миряне, но и наиумнейшие, знающие Писание и начитанные люди, При таком ответе Солкан, Фуника и Высровата покачали головами и подумали, что если передать такой ответ великому князю, то он может им прямо навязать эту работу(т.е. велит присутствовать при переводе) и тогда для них ничего хорошего из этого не выйдет: им придется тогда, что, наверно, и случится, умереть при такой работе точно в цепях. Потому они донесли великому князю, будто немцы сказали, что поп их слишком несведущ, не настолько знает языки, чтобы выполнить такое предприятие. Так они все и избавились от подобной службы. Веттерман с товарищами просили одолжить им одну книгу на 6 недель, но Солкан ответил, что если узнает про это великий князь, то им плохо придется, потому что великий князь подумает, будто они уклонились от работы. Обо всем этом впоследствии мне рассказывали сами Томас Шреффер и Иоанн Веттерман, Книги были страшно запылены, и их снова запрятали под тройные замки в подвалы»(5).