Многообразие исторических и современных типов знания. Проблема идентификации науки

 

Развитие представлений об историческом характере знания (Г.В.Ф. Гегель, О. Конт, К.Маркс, В. Дильтей и др.) привело в ХХ столетии к осознанию факта многообразия его типов и форм. Начиная со второй половины ХХ века, становится все более очевидным, что познание не ограничено сферой науки. Знание, претендующее на истину, в той или иной форме существует и за пределами науки. Возникновение научного знания не отменило и не упразднило другие формы знания. Полное отделение науки от ненауки остается неразрешимой задачей до сих пор. Нельзя не признать, что существуют и всегда существовали ненаучные приемы отыскания истины, которые и приводили, если не к самому познанию, то к его преддверию.

Концентрация исследовательского поиска последних десятилетий на изучении вопросов многообразия типов и форм знания способствовала отделению от философии науки успешно развивающихся в настоящее время ряда специализированных отраслей, – таких как – социология науки, экономика науки, психология науки и др. Они изучают взаимодействие различных элементов, определяющих развитие науки как исторически изменяющейся целостности, закономерностей ее функционирования как социального института и особой формы духовной деятельности, ее связей с другими социальными институтами, эволюции ее организационных форм.

Когда разграничивают научные и вненаучные знания, то важно иметь ввиду, что вненаучное знание не является чьей-то выдумкой или фикцией. Оно производится определёнными интеллектуальными сообществами на основе других, отличных от принятых в науке норм и идеалов, имеет собственные источники и средства познания. Очевидно, что многие формы вненаучного знания исторически предшествующие знанию^[38], признаваемому в качестве научного. Например, астрология предшествует астрономии, алхимия – химии и т.д.

В системе исторических и современных представлений о мире и человеке (миф, религия, философия, мораль и др.) выделяется донаучное, обыденно-практическое знание. Оно проистекает из опыта повседневной жизни, который характеризуется разрозненностью, отсутствием систематичности.

Между обыденным знанием и наукой имеют место сложные, противоречивые взаимоотношения. Подкрепленные жизненной практикой основоположения обыденного знания нередко приобретают характер предрассудков, препятствующих развитию науки, или же, напротив, мотивирующих её процесс. В свою очередь достижения научных исследований в виде практически осознанных истин интегрируются в состав обыденного знания, определяя поведение людей в ситуациях повседневности.

Обыденное знание включает и здравый смысл, и личный опыт, и традиции, выражающие истину в специфической форме, не требующих специального обоснования положений. Особенностью обыденного знания является непрофессиональность и нормативно-телеологический характер составляющих его взглядов, идей и рекомендаций.

К числу особенностей обыденного знания принадлежит его бесписьменный характер.

Вполне самостоятельной формой вненаучного и внерационального знания является народная «наука». В настоящее время она формируется усилиями таких специфических эпистемологических сообществ как знахари, экстрасенсы, колдуны и др. В эпоху классической науки народная наука оказалась вытесненной на периферию познавательной деятельности, существует и транслируется от учителя к ученику в форме устных преданий, фиксирующих те или иные моменты истины.

Картина мира «народной науки» отличается органичностью взаимосвязей ее частей. Мирообразовательный процесс уподобляется космологически упорядоченной последовательности циклов возникновения, развития и деградации. Природа рассматривается как сфера обитания человека, являющегося её частью.

При характеристике внерационального знания иногда принято выделять такие его виды как паранормальное знание, псевдонаука и девиантная наука. Такая последовательность форм вненаучного знания рассматривается как отражающая основные этапы его эволюции в направлении своего рода «онаучевания», т.е. освоения отдельных элементов научного подхода^[39].

Вненаучное знание не тождественно ложному или заблуждению. Существующие многообразные формы вненаучного знания всегда являются выражением вполне реальных человеческих интересов и потребностей. С этой точки зрения и миф, и религия, и художественно-эстетическое творчество, хотя и принадлежат к области вненаучного знания, тем не менее, представляют собой специфические формы реализации познавательной деятельности посредством знаково-символического, мистико-этического или художественно-образного отражения действительности.

Идея гносеологической исключительности науки дополняется в настоящее время многообразными возможностями расширения сферы научной рациональности. В поле зрения научных изысканий стали попадать явления, которые ранее не принимались во внимание. Астрология, алхимия, парапсихология и комплекс так называемых народных наук стали привлекать к себе внимание ученых не только в отрицательном, но и в позитивном плане. Да и в составе самой науки все чаще стали обнаруживаться ситуации, не укладывающиеся в общепринятые стандарты научного исследования. Свидетельством тому является признание факта существования «паранауки», «вненаучного знания» и др., а также того, что наряду с научными объединениями существуют и другие типы эпистемологических сообществ. Да и опыт развития научного поиска подтверждает возможность рациональной осмысленности и высокой познавательной ценности идей, представляющихся несовместимыми с принципами «научности рассуждения». В частности, абсурдными и фантастическими представлялись физикам идеи Н. Бора о «дополнительности» корпускулярного и волнового описаний поведения элементарных частиц. А возникновение термодинамики квалифицировалось не иначе как результат помешательства физического мышления.

Сомнения по поводу претензий науки на право провозглашения объективно-истинных знаний широко распространяются в самом научном сообществе. Под влиянием успехов научного познания скептические умонастроения распространяются даже среди тех ученых, которые работают в наиболее «ортодоксальных», считающихся своего рода «образцами научности рассуждения» отраслях современной физики. Симптоматичным с этой точки зрения представляется ошеломляющее сенсационностью заявление Д. Лайтхилла. Будучи президентом Международного союза теоретической и прикладной механики он от имени механиков-практиков признал, что «…энтузиазм, испытываемый нашими предшественниками благодаря блестящим достижениям ньютоновской механики привел нас к обобщениям в области предсказуемости…, которые как мы узнали позже оказались ложными. Мы хотим все вместе принести наши извинения за то, что ввели в заблуждение образованную публику, ибо опирались на такие идеи по поводу детерминизма систем, удовлетворяющих ньютоновским законам движения, которые показали после 1960 г. свою несостоятельность»^[40].

Существенным испытанием на прочность своих основоположений классическая наука, научная рациональность подвергаются во второй половине ХХ в. под влиянием исследований в области истории и философии науки. Историками науки, работающими в рамках программы «История идей», уже в 60-гг. ХХ в. были получены результаты, свидетельствующие о существенной роли литературы так называемого «герметического корпуса», т.е. средневековой мистики в становлении новоевропейской науки.^[41] Концепции неявного, личностного знания (М. Полани), «методологического анархизма» (П.Фейерабенд), исторических типов рациональности и др., выдвинутые философией науки, мотивируют необходимость переосмысления понятия рациональности вообще, и научной рациональности в особенности. Расширение сферы рациональности побуждает признать равноправность гносеологического статуса таких ранее несовместимых типов познания и знания как наука и религия, астрономия и астрология, психология и парапсихология, традиционная и нетрадиционная медицина и др. В силу этого существенно изменяется отношение научного сообщества ХХ в. к вненаучному знанию, и оно оценивается в контексте все более корректной критики.

Так, по мнению К. Поппера, астрология – это не просто лженаука, а область вненаучного знания, поскольку не руководствуется принципом фальсификации. Иначе говоря, речь идет не об астрологических заблуждениях, а об их несоответствии требованиям фальсификации.

Апология астрологических воззрений в ХХ в. опирается на аргументацию, связанную с потребностями общественной практики. Ведь астрологические прогнозы не без оснований рассматриваются как мотивированные интересами успешной охоты, занятием земледелием, скотоводством и др. Эти виды деятельности, безусловно, подчинялись ритмам звездного неба. Их влияние на процессы Земли было общей причиной развития, как астрологии, так и астрономии, и космологии. Астрология постоянно совершенствовала и свой математический аппарат, и технику исчислений, что придавало и придает естественнонаучный вид ее построениям.

Подтверждением обоснованности астрологических объяснений могут служить и идеи русского космизма. И В.И.Вернадский и А.Л.Чижевский, а в последнее время Л.Н.Гумилев связывают ритмы человеческой истории с космической активностью.

Демаркация науки и вненаучных форм знания всегда осуществляется с учетом критериев научности. Это особенно было свойственно науке ХIХ в. Разногласия по вопросу значимости тех или иных критериев научности привели к середине 70-х гг. ХХ в. к признанию, что нет и не может быть однозначных, раз и навсегда устанавливаемых критериев подлинной науки^[42]. Согласно едва ли не общепринятым в настоящее время убеждениям никакой из критериев не может обеспечить возможность идентификации научных знаний, их различения от вненаучных. Взятые отдельно или в совокупности принципы логической корректности, верификации, простоты, фальсификации, логико-математической выразимости и др. не удовлетворяют требованиям демаркации научного и вненаучного знания. Дело в том, что различия между ними обусловлены факторами не исключительно эпистемологического, но более широкого социокультурного порядка. Исходя из этого, признается, что критерии научности должны отвечать ситуации динамизма и изменчивости социокультурного контекста развития знания. Поэтому критерии научности не могут быть универсальными, надисторическими, раз и навсегда данными для всех времен и направлений культурно-цивилизационной эволюции. Отсюда и вывод, что наука не может иметь монопольного права на истину, а является одним из многих, равноправных с другими подходами к освоению реальности источников получения знаний о природе и человеке.

Последние два десятилетия укрепляется статус эзотерических знаний. Крайне негативное отношение к ним сменилось стратегией толерантности.

В эзотерической традиции приобщение к тайному знанию невозможно без использования механизмов эмоциональных переживаний, ориентированных целями света, добра, справедливости («белая магия»), и прямо противоположными установками («черная магия»). Эзотерические представления призваны решать две основные задачи: во-первых, познавательную, направленную на изучение фактов, лежащих за пределами обычного опыта; во-вторых, властную, связанную с управлением процессами внешнего мира. Если научное знание, начиная с Нового времени, всегда оказывалось в эпицентре интеллектуальной активности, то эзотеризм в разные исторические эпохи выполнял то функции лидера, то аутсайдера.

Когда говорят о науке, то отмечают в первую очередь ее системность. Однако подобное же свойство можно обнаружить и в современных эзотерических учениях. Многие исследователи уверены, что эзотерическое знание представляет собой целую систему знаний, такую же сложную, как современная физика, биология, политология или экономика, чьи предсказания часто не сбываются.

Ориентироваться в сложной конструкции эзотерической философии непросто. Она включает группу направлений, таких как герметическая, масонская, каббалистическая и розенкрейцеровская символическая философия и предполагает освоение целого ряда видов знания. Например: во-первых, знания оккультных сил, пробуждаемых в природе посредством определенных ритуалов и обрядов, во-вторых, знания каббалы, тантрического культа и колдовства, в-третьих, знания мистических сил, эфира и магических действий с энергиями природы, в-четвертых, знания душевной жизни человека и космоса с целью влияния на них посредством магии и колдовства^[43].

Можно разделить оккультные науки на экзотерические и эзотерические. Первые акцентируют внимание на феноменологических аспектах реальности. Вторые ориентированы задачами познания глубинных, сверхчувственных принципов бытия мира и человека. Эти два вида оккультного знания различаются и с точки зрения доступности. Эзотерическое знание – привилегия элиты оккультного эпистемологического сообщества. В свою очередь экзотерическое, или «внешнее» знание открыто для изучения и непосвященных.

На признании вмешательства духовных сил в судьбы человека и процессы природы основывается спиритизм, проистекающий из древнеегипетских верований в существование сверхъестественного мира нематериальных духов. В прошлом связь с миром духов была предметом исключительной компетенции касты, являвшейся носителем тайного знания. Сейчас, также как в эпоху средневековья, и в эпоху Нового времени практики спиритизма имеют немало сторонников. Современные приверженцы спиритизма объясняют жизнеспособность своего учения потребностями протеста против засилья естественнонаучного материализма и отрицательных антропологических, экологических и социальных последствий научно-технического прогресса. Кроме того, жизнеспособность спиритизма объясняется и беспомощностью науки перед многими тайнами природы и человеческой жизни.

Попытки ученых уяснить природу оккультных явлений предпринимаются достаточно часто. Одним из примеров такого рода может служить опыт работы в 60-х гг. прошлого века в СПбГУ лаборатории проф. Васильева, по материалам которой им была опубликована книга «Таинственные явления человеческой психики». Научным сообществом 60-х – 70-х гг. прошлого столетия активно обсуждались вопросы телепатии, психокинеза и ясновидения. Парапсихологические «технологии» не только остаются предметом пристального внимания ученых, но в последние десятилетия широко используются средствами массовой информации в целях политического давления и идеологических манипуляций. Все это оказывается возможным, несмотря на то, что и сейчас нет случаев опытно-экспериментальной фиксации феноменов оккультизма. Зато известны многочисленные мистификации, подтвержденные свидетельскими показаниями. До сих пор нет ни одного бесспорного доказательства реальности спиритизма.

Следует иметь в виду, что наука реализует строгую форму организованности и выступает в виде логически упорядоченной системы. Эзотеризм же изначально плюралистичен. Он призван отразить индивидуальные различия в путях познания, обеспечивает возможность сформировать каждому свое собственное мировоззрение.

Греческий аналог термина «эзотеризм» означает «внутреннее», «закрытое». Иногда его сторонники объединяются в группы, представляющие собой не подлинные коллективы, а союзы атомарных индивидов, объединенных общей страстью к познанию.

Эзотерика не предоставляя доказательств, обращается к доводам внерационального характера. Опираясь на легенды и предания, свидетельства исторического повествования, она привлекает все больше и больше сторонников. Последователи герметических учений верят в непосредственное влияние произносимой мистической формулы на природу вещей. Они признают, что произносимое слово само по себе обладает способностью влиять на естественное течение событий.

Философы, пытаясь выяснить природу и значение эзотерических знаний, нередко стремятся не только их объяснить, но и оправдать. Например, Э.Дюркгейм полагал, что к магии следует подходить как к социологическому явлению. Дж. Фрезер подчеркивал социально-психологическую сущность магии как средства воздействовать на объект и достигать поставленной цели. На этой основе Б. Малиновский пришел к выводу, что магия обеспечивает уверенность в ситуации неопределенности, организует коллективный труд, обеспечивает устойчивость социального поведения индивидов.

Общую основу науки и эзотеризма составляет активно-деятельностное отношение человека к миру. Исходя из этого, выдающийся мыслитель эпохи Возрождения Пико делла Мирандола подчеркивал познавательную и практическую активность человека «пользующегося магией и каббалой для управления миром, для контроля за собственной судьбой с помощью науки».

И наука и эзотерика демонстрируют два различных способа духовной активности, практически преобразующего отношения человека к миру. Не случайно историко-научные исследования 60-х годов ХХ в. указывают на наличие генетической связи между наукой Нового времени и герметической традицией именно в плане развития активно-деятельностного отношения человека к миру^[44].

Взаимосвязь науки и оккультизма с логической точки зрения основывается на общих убеждениях о наличии скрытых в природе сил. Наука не отрицает реальность существования явлений еще не получивших исчерпывающего объяснения. При этом сегодня наука вынуждена фиксировать существование некоторых необычных феноменов (парапсихологических, НЛО и т.п.), не получивших еще сколько-нибудь удовлетворительного истолкования. Сейчас становится все более очевидным, что, придерживаясь взглядов оккультизма, совсем не обязательно отрицать науку. Речь идет всего лишь о признании имеющихся в природе неизвестных зависимостей вполне естественного характера.

У основателей новоевропейской науки (Ф. Бэкон, Р. Декарт) она (т.е. наука) понимается как учение о действующих материальных причинах, а магия – как учение об идеальных причинах и всеобщих формах. По мнению Л.Фейербаха, «магия есть наука или искусство, которое из познания скрытых форм выводит удивительные действия или эксперименты и надлежащим сближением действующих сил с восприимчивыми к ним предметами открывает великие деяния природы…»^[45].

Между научным и эзотерическим знанием обнаруживаются некоторые параллели. Они заставляют задуматься над вопросами границ противопоставления науки и эзотеризма. Например, основная задача научной теории – уяснение сущности вещей – свойственна не только науке. Те же цели преследует эзотерическое познание. В научно-теоретическом познании широко распространены модельные исследования, опирающиеся на конструкты, понятийно-терминологические репрезентации реальных объектов. Операция замещения – основная процедура магического ритуала. Факт невыразимости, наиболее сильно акцентированный в мистике, имеет широкое распространение в современном естествознании и математике. Проблема репрезентации, т.е. соотношения логико-математических конструкций объекта и его реальных естественно-исторических прообразов является весьма далекой от разрешения^[46].

Явные параллели и пункты пересечения науки и эзотеризма обнаруживаются и в обсуждении проблемы наблюдаемости. Согласно современным представлениям, неотъемлемым компонентом системы наблюдения является сам наблюдатель. Невозможно наблюдать без того, чтобы в тот же самый момент не изменять условия наблюдения. Еще в 20-х гг. ХХ в. Н.Бор и В.Гейзенберг установили, что наблюдение объекта в физическом эксперименте изменяет этот объект. Такого рода констатации имеют место и в доктринах эзотеризма. В них отстаиваются принципы единства наблюдателя и наблюдаемого объекта, указывается на изменения, сопровождающие процесс наблюдения. Не представляет труда разглядеть в принципах древнейшей герметической философии те концептуальные схемы суждений, которые впоследствии традиция свяжет с научным способом мышления^[47].

Еще одно пересечение точных наук и эзотеризма происходит по линии математизации знаний. Отношения и взаимосвязи мира, рассматриваемые как числовые соотношения, – необходимый базис и фундамент современной науки. Широко используются таблицы, математические формулы, очевидно стремление к точности и строгости терминологического аппарата. Широко известный диалектический закон о взаимопереходе количественных и качественных изменений, понимаемый как механизм развития, яркое подтверждение тому, что книга природы написана и на языке математики. Однако использование математики свойственно и Каббале, и астрологии, и др. Это еще раз свидетельствует о наличии как историко-генетических так и логико-структурных связей между наукой и всем комплексом эзотерических знаний. Однако связь эта своеобразная. Наука в современном ее понимании оформилась как способ рационального постижения мира, основанный на причинной зависимости. Она только формировалась, когда система древнейших знаний уже сложилась и изобиловала различными отраслями. В их числе были и математика, и медицина, и геометрия, и география, и химия. Наука, или древнейший ее прототип (преднаука), была вкраплением в оккультную сферу, как достаточно разработанную и полную систему знаний. Можно сказать, что связь науки и оккультизма генетическая. Становление научного знания осуществлялось не в противоположность оккультизму, а на путях развития тенденций рационализации. Речь должна идти не о жестком противостоянии научного и эзотерического знания, а лишь о религиозных и идеологических запретах.

В современном мире имеют хождение около 30 видов оккультизма, среди которых наибольшей популярностью пользуется оккультная медицина, а герметизм рассматривается в качестве древнейшего источника знаний о мире и человеке.

Современная духовная ситуация, характеризующаяся распространением и утверждением принципа эпистемологического равноправия науки и многообразия видов вненаучного знания в их отношении к познанию истины в сочетании с осознанием непосредственной связи между научным прогрессом и системным кризисом нынешних технических цивилизаций западного типа, нередко становится причиной распространения антисциентистских умонастроений.

В течение вот уже более чем полувека наука подвергается острой, а часто, уничтожающей критике с позиций ведущих направлений философии и философии науки ХХ – начала ХХI вв. Эта критика достигает таких значений, что ученые, вопреки существующей многовековой традиции и нынешним заявлениям об идеологической и политической нейтральности научного знания, тем на менее вынуждены обращаться за поддержкой и защитой своих направлений исследовательского поиска к государственной власти. Широко известен недавний (2007) прецедент публикации послания двух нобелевских лауреатов, академиков РАН Ж.И. Алферова и В.Л. Гинзбурга президенту России с просьбами и требованиями использовать рычаги государственной власти против усиления позиций клерикализма.

Начиная со второй половины ХХ века наряду с утверждениями некоторых ученых и философов о «конце истории науки»^[48] в силу завершенности развития основных отраслей естествознания и математики, научное знание подвергается уничтожающей критике не просто как ошибочное, являющееся продуктом произвола фантазии интеллектуального сообщества, но прежде всего как антропологически агрессивная, экологически вредная доктрина. В некоторых направлениях современной философии науки, (П.Фейерабенд и др.), в таких популярных направлениях современной западной философии как постструктурализм и постмодернизм, наука рассматривается как особый вид идеологии и в этом значении как исключительно враждебная человеку и природе сила^[49]. В пользу справедливости такой оценки научного знания приводится обширная аргументация, отражающая усиление тенденций экологического и культурно-цивилизационного кризиса, продолжающееся обострение и глобализацию межличностных и социальных конфликтов и др. под влиянием успехов научно-технического прогресса.

Ответы на поставленные временем вопросы о природе и исторической динамики научного поиска, об экономическом, социальном и антропологическом смысле научно-технического прогресса, призвана дать современная философия науки.

 

 

Классификация наук

 

Наука, как совокупность достоверных знаний о мире и человеке, как специфическая сфера духовного производства представляет собой в высшей степени сложное и противоречивое явление европейской культуры. Дисциплинарное пространство современного естественнонаучного и социогуманитарного знания охватывает многие сотни и тысячи предметных областей и направлений исследовательского поиска^[50]. Научные знания существенно дифференцированы и с исторической точки зрения. Ведь существующий корпус научных знаний формируется в истории постепенно и эволюционирует в виде последовательности возникающих и сменяющих друг друга более или менее целостных систем представлений о мире и человеке.

Развитие науки имеет неравномерный характер. Хронологические масштабы, отделяющие возникновение отдельных отраслей и дисциплин современной науки, достигают значений многих десятков, и даже сотен лет, что не могло не создавать нередко непреодолимые трудности на пути построения единой научной картины мира. И это понятно, если учесть, что процессы пространственно-временной дифференциации науки, становления ее современной дисциплинарной структуры обусловлены отнюдь не только стремлениями возможно полной рациональной осмысленности объекта познания, ограничиваясь исключительно задачами теоретической реконструкции законов его организации и развития. Если бы научное познание было целиком подчинено целям исследовательского поиска, то в этом случае дисциплинарная структура науки могла бы рассматриваться как непосредственное, практически «зеркальное» отражение структуры объекта исследования.

Наличие едва ли не прямого соответствия между дисциплинарной организацией науки и строением ее объекта фактически снимает, устраняет проблему классификации науки, превращая ее в чисто техническую задачу. Такое понимание сути дела проистекает из теоретико-познавательных иллюзий основателей новоевропейской науки (Ф. Бэкон, Р. Декарт, Г. Лейбниц и др.), считавших, что процесс познания есть процесс отражения в сознании явлений окружающего человека мира. Исходя из этих соображений общего характера и реальных потребностей упорядочения многообразия накопленных знаний, ведущими деятелями науки середины VIII в. (Д. Дидро, Л. Гольбах, Ж. Даламбер, П. Лаплас и др.) была предпринята попытка их систематизации. Ученые ХVIII в., века Просвещения, усматривали в реализации этого замысла единственную и вполне реальную возможность становления самосознания науки, ее превращения из хаоса случайных нагромождений никак не взаимосвязанных, часто противоречащих друг другу теорий, гипотез и фактов в систему способных к свободному самоопределению и творческому развитию объективных, истинных знаний^[51].

Интеллектуальная элита ХVIII в. была убеждена в безусловной справедливости представлявшейся очевидной истины, – естественной, адекватной формой организации научного знания должна быть его именно системная упорядоченность. Решающим доводом в пользу такого заключения является не вызывающий сомнения, общепризнанный факт, что природа представляет собой систему органично взаимосвязанных компонентов, или частей. Само собой разумеется, если природа есть система, то и отражаться в сознании она должна в виде системы знаний. Отсюда и задача упорядочения, классификации результатов научных исследований формулируется как проблема систематического изложения знаний о системе природы. Итоги поистине титанического труда научного сообщества эпохи Просвещения по реализации данного замысла завершились, как известно, созданием многотомной «Энциклопедии наук, искусств и ремесел» (1751-1780), опубликованной под редакцией Д. Дидро (1713-1784).

«Энциклопедия…» как демонстрация впечатляющих достижений науки и техники ХVIII века получила вполне заслуженную высокую оценку и современников, и всех последующих поколений ученых вплоть до сегодняшнего дня, но лишь как удачная форма демонстрации познавательной и практической мощи науки, – «знание – сила» (Ф. Бэкон), поставленной на службу нового социального класса – буржуазии. Однако главная проблема – проблема систематического изложения знаний о системе природы оказалась не только неразрешимой, но даже строго не сформулированной энциклопедистами.

По существу, «Энциклопедия…» если и может рассматриваться в качестве системы знаний, то лишь как системы в высшей степени искусственной, совсем и не призванной соответствовать естественному порядку системной организации природы (или общества - В.С.). Научные знания в «Энциклопедии…» систематизируются согласно принципу, определяющему упорядоченность, т.е. последовательность букв в алфавите французского языка и не имеющему ничего общего с принципами порядка природы. Поэтому «Энциклопедия…» предстала в глазах И. Канта (1724-1804) в виде бессистемного, произвольного нагромождения различного рода идей, теорий, гипотез и фактов. В противоположность восторженным положительным отзывам современников, И. Кант оценивает «Энциклопедию…» не как проявление могущества, а как выражение беспомощности человеческого разума перед лицом проблемы систематизации продуктов своей собственной деятельности, а значит и перед вопросами сознательного, осмысленного отношения и к научному творчеству, и к практическому использованию его результатов.

И. Кантом был поставлен и диагноз сложившийся во второй половине ХVIII века познавательной ситуации: тщетность интеллектуальных инициатив по систематизации научных знаний характеризовалась как симптом «умопомешательства» Разума^[52]. Решая задачи его согласования и приведения в соответствие с самим собой, И. Кант обращается к проблемам теории познания, и прежде всего эпистемологии науки. Изучение логической конструкции научной теории, методов обоснования и доказательства, системы средств логико-математической аналитики таких образцовых «кристаллизаций» научной рациональности как «Начала…» Евклида и «Математические начала натуральной философии» И. Ньютона, привело И. Канта к необходимости радикального переосмысления ранее господствовавших теоретико-познавательных и логико-методологических воззрений. Поистине «Коперниканский переворот», осуществленный И. Кантом в науке и философии, состоит в строгом доказательстве, во-первых, факта творческой активности познания и, во-вторых, положения, что истина есть результат соответствия знаний субъекту, а не предмету (т.е. объекту) познания.

Развитие И. Кантом аргументации в пользу вывода о решающей роли творческой активности субъекта становится исходным пунктом формирования представлений об антропологической и социальной обусловленности процессов научного познания. Уже в опыте теоретико-познавательных исследований немецкой классической философии было установлено (Г.В.Ф. Гегель), что предмет и содержание научных знаний определяются не структурой субстанции (т.е. объекта – В.С.), а структурой познающего субъекта, включая его потребности, интересы, аксиологические установки, идеологические предпочтения и др. Осознание факта социальной обусловленности познания, его зависимости от потребностей и интересов человеческого существования породило сомнения, в самой возможности объективного, т.е. независимого от воли и сознания людей истинного знания, в существовании единой, неделимой, раз и навсегда данной абсолютной истины. Наряду с этим в философии и эпистемологии науки ХХ века крепнет убеждение, что наука не является единственным источником знаний. Существует многообразие его исторических и современных типов (миф, религия, мораль, искусство, здравый смысл и др.), которые наряду с наукой вполне оправданно претендуют на провозглашение истины^[53].

Сейчас знание уже не представляется как универсум единых всеобъемлющих представлений, как органично целостное образование. Философия и эпистемология науки ХХ века все в большей мере склоняется к мысли, что различные аспекты и компоненты знания недопустимо «принуждать» к включению в состав некой целостной системы представлений, образующих содержательное или методологическое единство. Сформировалась атмосфера своего рода эпистемологического плюрализма, основывающегося на признании множественности истины^[54]. Провозглашенный еще И. Кантом принцип «консенсуса мнений», в эпистемологии науки ХХ века трансформировался в требование терпимости, толерантности в пространстве духовного освоения мира. Эти требования принадлежат к числу основоположений современной западной идеологии, конституирующих религиозные, политические, этнокультурные, межличностные отношения и определяющих поведение научного сообщества.

Столь радикальный отказ от прежних «объективистских» установок научного познания, признание его зависимости от особенностей соответствующего социокультурного контекста получает в настоящее время следующее обоснование: если наука призвана давать ответы на поставленные вопросы, то следует иметь в виду, что многообразию «мира вопросов» должно соответствовать многообразие «мира ответов». А это значит, что если ставится задача поиска условий единства, системной организованности знаний, представленных в «мире ответов», то ее корректная, правильная формулировка и разрешение возможны, лишь в контексте анализа событий «многообразия мира вопросов». А их задает человек, существо социальное, историческое, нравственно-этическое, религиозное и т.д. Этим объясняется сосредоточение внимания современной философии и эпистемологии науки на задачах построения историко-методологической модели развития науки как согласующейся с целями формирования естественной (а не искусственной - В.С.), аутентичной классификации научных знаний, удовлетворяющей требования объективности и истинности.

Исследования в данном направлении всегда были и остаются важнейшим элементом стратегии европейской науки и философии на всех без исключения этапах их исторической эволюции. Систематизация научных знаний, классификация наук – наиболее эффективное средство преодоления отрицательных последствий их дифференциации и специализации. Достаточно напомнить, что нынешнее состояние далеко зашедшей дифференциации и специализации научного познания оказалось чреватым, по меньшей мере, во-первых, утратой сколько-нибудь ясных представлений о междисциплинарных и межотраслевых связях, во-вторых, едва ли не непреодолимыми трудностями междисциплинарных коммуникаций и на этой почве уподоблением формы общения научного сообщества, в ходе строительства современных технических цивилизаций, – библейской ситуации «смешения языков» во времена вавилонского столпотворения. Дисциплинарное пространство науки начала ХХI в. представляет собой констелляцию, построенных в соответствии с правилом согласованности «мира вопросов и «мира ответов», предметных областей знания. В свою очередь различия языков существующего многообразия наук, – естественных, математических, физических, биологических и т.д., – достигли столь высоких значений, что каждая специализированная научная дисциплина (и соответствующее ей научное сообщество) превратились в изолированное, практически непроницаемое для междисциплинарных коммуникаций вполне самостоятельно эволюционирующее целостное образование, скрепленных нерасторжимыми связями до уровней срощенности духовных и материально-вещественных компонентов, – идей, теорий, опытно-экспериментальных, лексико-грамматических и терминологических средств, людей, межличностных и социальных отношений и т.д. Успехи в выявлении принципов их структурирования являются выражением достижений в облас<