Глава 3. Интеллектуальная атака

Железная логика

Мысль представляет собой опосредованное выражение взаимо­связи явлений и процессов в психике человека. В отличие от чувствен­ного познания (ощущение, восприятие) мышление является высшей формой активного отражения субъективной действительности посред­ством целенаправленного опосредованного осознания связи и отно­шений предметов и явлений, решения проблемных ситуаций и т. д.

Операции мышления имеют свою закономерность: это может быть простейшее сравнение, то есть установление сходства или различия со­поставляемых объектов, мысленное дробление объекта на части (анализ) и последующее их соединение (синтез), что позволяет подготовить осно­ву для более сложных мыслительных актов. Используя данные опера­ции, человек формулирует понятие, суждение, умозаключение.

Стадии мышления представляются как целеобразование, то есть возникновение побуждения на достижение определенного результа­та, ориентировки или оценки условий и выработки общего плана дей­ствий, определение промежуточных целей, без которых невозможно достижение успеха, формирование окончательной программы дей­ствий (дерева прогнозных решений), анализа результата при возмож­ной реализации решения и выводов.

Особенности протекания процессов мышления индивидуальны, но могут изменяться при развитии человека. Выделяют наглядно — образное (операции мышления осуществляются без непосредственно­го взаимодействия с объектами), наглядно —действенное (координа­ция движений и восприятия) и абстрактно —логическое (операции со знаковыми системами посредством языка и т. д.) мышление. Воздей­ствие на человека способом железной логики заключается в формиро­вании сложных образов для выработки целенаправленного решения.

С. А. Андреевский, представитель защиты по уголовному делу о покушении на убийство своей жены неким А. П. Богачевым, для дости­жения оправдательного приговора демонстрирует процесс создания ряда промежуточных целей по формированию у присяжных убежден­ности в невиновности подсудимого; «Мы не знаем, сама ли Команская — мать разошлась с мужем или он ее бросил, но мы видим, что за последние годы она жила на средства своих незамужних дочерей, ко­торые никаких определенных занятий не имели. Дело известное, что когда незамужние дочери сидят на шее у матери, то она мечтает вы­дать их замуж и не бывает особенно требовательна к женихам. Но когда, наоборот, мать питается от дочери, она смотрит на зятя враж­дебно. Она, уступая ему дочь, сама норовит сесть ему на шею, и так как охотников до такой ноши немного, то в подобных случаях мать является природной союзницей дочери во всех распрях с мужем; она в них прямо заинтересована.

И если зять дорожит женой, то прямой расчет тещи состоит в том, чтобы постоянно вырывать у него дочь из рук, тянуть на свою долю деньги и кормиться своею властью. Вы видите, таким образом, что план будущих отношений к мужу входил, пожалуй, даже более в интересы матери, нежели дочери. А в самом выполнении плана наблю­дается столько мелких расчетливых и каверзных изворотов, что изоб­рести их мог только старый и холодный ум. Молодая женщина, пред­ставленная самой себе, никогда бы не додумалась до таких закорючек».

Приглашая размышлять вместе с собой, адвокат незаметно навя­зывает свое" решение спорных вопросов, которые необходимы для фор­мирования умозаключения. Далее он дает информацию, трактуя ее в свою пользу, для укрепления в своей предыдущей версии присяжных: «Но есть еще одна смешная подробность, которую возводят в серьезную мораль. В первые брачные дни с женой случилась болезнь, которая приписывает­ся любовному усердию мужа. И вот, на этом приключении сооружается чучело «зверской страсти». Позвали докторов. Явились женщина врач и врач — мужчина. В качестве эксперта фигурировал опытнейший акушер и разумнейший человек И. М. Тарановский, который прямо и откровен­но сказал, что болезнь молодой дамы ничему определенному приписать нельзя. Но теща... О, удивительная мать! Поторопилась рассказать едва знакомому ей приятелю Богачева, что муж досаждает своими ласками больной жене. Молодой слушатель этих неожиданных признаний очень резонно ответил матери, что излишек мужской любви еще небольшое горе. Не видите ли вы, господа присяжные заседатели, в этой тещиной болтовне явной улики в том, что она никоим образом не ожидала от брака своей дочери настоящей семейной жизни?».

Налицо попытка формирования одной из промежуточных це­лей. И далее: «Можно ли с какой бы то ни было точки зрения винить Богачева? Почему он знал, что жена действительно нездорова? Ведь это на лице не написано и никакому контролю не поддается: эти укло­нения легко было принять за кокетство, за испытание любви. За игру в стыдливость, мало ли за что... Но уж если дочь сказывает это мате­ри, а мать об этом трубит, то значит, что прочная привязанность ни­когда не входила в их расчеты, что это был не брак, а продажа на срок». Последний вывод и лег в основу вердикта присяжных.

Довольно прочная система связок присутствует в выступлении адвоката С. А. Андреевского по уголовному делу Мироновича обви­няемого в покушении на изнасилование и убийство Сарры Беккер. Ее труп был найден в ростовщической кассе Мироновича, где девушка ночевала в качестве сторожа. «Попробуем, однако, задаться вопросом: кто убил? Мы уже знаем, что цель убийства была искажена следствием с самого начала, благодаря признаку изнасилования. Мы видели, что изнасилования не было. Но все это можно видеть и раньше. Не говоря уже о положении тела поперек кресла; о половой неприкосновенности Сарры, самый костюм ее показывал, что она погибла как сторож кас­сы, неосторожно впустивший вора. Она найдена в том наряде, в каком вошла с улицы, с ключом от своего жилища в кармане. Она, очевидно, имела дело с кем-то, кто не мог располагаться в кассе как дома, кто должен был с минуты «а минуту уйти. Это был посторонний».

Сформулирована промежуточная цель, с которой трудно не со­гласиться. Далее: «Затем: украдены вещи. Кто говорил вам, что здесь был грабеж поддельный, тот забывает, что только после настоящего вора можно найти такую обстановку, когда не знаешь, был он тут или нет. Потому что поддельный грабеж не может рисковать сомнением, а настоящее преступление только сомнения и добивается. Ведь Мироно­вич, будто бы подделавший грабеж, вначале ничем не мог его доказать!

Еще если бы он вынул из кассы заложенные вещи, то продажу их можно было бы доказать книгами. Но украдены вещи из витрины, которым инвентаря не было, и Н. Беккер (родственник погибшей) даже отказывается признать пропажу большинства вещей; не всплыви они впоследствии чудом, никто бы не поверил, что они были, да сплыли. Так никто грабежа не поддерживает. И это не могло не внушить мыс­ли, что грабеж был настоящий.

Поэтому после первых ложных шагов против Мироновича след­ствие должно было кинуться в сторону — искать неизвестного. Кто был этот неизвестный?... Были ли указания на неизвестного? Да были. Азбучное следственное правило состоит в том, чтобы искать после­днего, кто видел убитого и говорил с ним. Этот последний, кто видел Сарру Беккер, был намечен сразу, — то была какая-то женщина, но она сразу же пропала. С самого начала на этом важнейшем пункте перед следователем зияла непроницаемая тайна».

Вырабатывая негативное отношение к следствию, обвиняя его во всевозможных ошибках, найдя их действительно, защита перед при­сяжными как бы изрекает мудрость — единожды совравший — кто тебе поверит!

Постановка промежуточных целей (здесь был посторонний, украденные вещи именно из витрины, отсутствие изнасилования, то есть объекта преступления, алиби Мироновича и т. д.) ставят под со­мнение всю линию обвинения. Далее следует выпад в сторону обвине­ния, что и явилось победой защиты. Дело в том, что перед направле­нием дела в суд, в полицию явилась некая Семенова и сообщила, что убийство С. Беккер осуществлено ею самой. Следствие посчитало, что Семенова виновна лишь в недонесении об убийстве и сокрытии его, а Миронович предстал перед судом по обвинению в покушении на из­насилование и убийство С. Беккер.

И вот защитник, достигнув промежуточной цели (был посто­ронний), продолжает: «Да, Семенова рассказывает, что она одна уби­ла С. Беккер. М. Безак (сожитель Семеновой) в это время лежал на диване в Финляндской гостинице, поджидая ее с добычей. Семенова кормила его кражами, но обещала сделать и нечто побольше. На этот раз она сдержала слово. Она вбежала к нему вся в слезах убийства и бросила ему деньги и вещи...

И действительно, кто же такая эта Семенова? Женщина с пре­ступным прошлым, совершившая пять краж и два мошенничества, женщина безжалостная в отношении всех, кроме своего Миши, для которого она даже обкрадывала своих добрых знакомых, и притом, она та самая женщина, которая в последний час перед убийством сно­вала возле кассы, подзывала к себе Сарру на извозчике, а потом, в последний час перед ее смертью, сидела с ней перед дверью кассы, и, наконец, — та самая, которая тотчас после убийства убежала от теп­лого трупа со всеми вещами, добытыми преступлением. Ведь все это факты бесспорные, признаваемые прокурорами. Какие тут еще воп­росы, какое лукавое мудрствование допустимо здесь?

Я думаю, что если бы вообще сознающиеся убийцы подверга­лись такому невероятному экзамену, какому подвергалась Семенова под руководством прокурора судебной палаты Муравьева, то винов­ных никогда бы не оказалось».

Далее детально сопоставляются факты по данному делу и рас­сказ Семеновой. Особого внимания требуют рассуждения:

— об орудии убийства. «Говорят: гири не было, — это выдум­ка, была газовая труба: И здесь опять Семенова самостоятельна, как лицо, разоблачающее тайну действительности. Она опять знать не хочет вещественных доказательств следователя, — и представьте: на­ука за нее! Эксперт профессор Монастырский... вторит Семеновой: орудие было шарообразное...»;

— о способе похищения. «Одним из самых замечательных при­емов проверки слов Семеновой был прием проверки ее показаний о витрине. Вначале, как известно, было, между прочим, чрезвычайно труд­но понять, каким образом похищены вещи из витрины: все в ней каза­лось в порядке. Замок был не поврежден, маленький ключик висел на особом гвоздике, на своем месте. Вы помните, как по этому поводу ос­трили полицейские над Мироновичем: какой, подумаешь, аккуратный вор! Как он о хозяине заботиться, даже ключик не свое место повесил. Ирония эта, кстати сказать, была достаточно бессмысленна, потому что если представить себе, что так устроил сам Миронович, то это было бы с его стороны ни с чем несообразно: запирать маленьким ключиком ящик витрины, когда большой вход во всю кассу оставляется на всю ночь отпертым. Но как бы там ни было, способ похищения из витрины остается загадкой. И вдруг Семенова всем этим господам открывает глаза: Я сбоку просунула руку под крышку запертой витрины, она ведь отгибается... Сделали опыт: действительно, рука Семеновой свободно проходит под крышку... Кажется, что оставалось после этого... Ска­зать: да, вот она, настоящая хозяйка дела! Но нет! По непостижимому противодействию, даже таким доказательствам не верят...».

По данному делу Мироновичу вынесен оправдательный при­говор.

Приглашая рассуждать присяжных вместе с собой, А. Ф. Кони свой обвинительный монолог по делу об убийстве Ф. Штрама строит по типу внутреннего диалога, зная, что так легче воспринимается речь:

«Когда совершается преступление, то первый вопрос, возникаю­щий для исследователей этого преступления, — вопрос о месте соверше­ния его... Мы знаем, что это за место: это одна из маленьких квартир в одном из многолюдных улиц ремесленной и населенной части города...

Второй вопрос — как убит? Из медицинского акта известно, что первая из ран начинается от нижнего края правого уха и шла к наруж­ной поверхности глаза; другая — шла несколько сзади уха...

Затем возникает вопрос — когда убит? Днем или ночью? Что он убит в лежачем положении. На это указывают и раны, и то, что он най­ден в одном камзоле... По тому же, что он не одет, следует предпола­гать, что он спал... Против убийства ночью— говорит тьма и невоз­можность зажечь огонь и тем привлечь внимание дворников; против убийства днем — говорит дневной свет и дневное движение. Остается утро, раннее утро ранней осени...

Наконец, еще вопрос, наиболее важный: кем убит и для чего?... Мы знаем, что за личность Штрам... Такие люди обыкновенно держат себя тише воды, ниже травы... Этим людям не свойственны ни особен-. ная самостоятельность, ни какое-либо чувство собственного достоин­ства... Мстить Филиппу Штраму тоже никому не было надобности...».

Потом проводится подробное исследование мотива преступле­ния— корысти. О том, что у него есть деньги, знали только домаш­ние (в частности племянник).

Таковы те данные, которые заставляют окольными путями, как выражался один свидетель, подойти к заключению о виновности под­судимого Штрама и, вместе с тем, и к ответу на последний вопрос:

«Кто совершил настоящее убийство?».

Встречаются в речах и такие приемы, как искрометный вывод, который, в силу своей логики, не нуждается в подробном изъяснении. «Подобные измерения представляются совершенно излишними, — говорит И. П. Карабачевский по делу о крушении парохода "Влади­мир" по поводу неудовлетворительного осмотра пробоины, так как размеры машинных частей и постановки их были хорошо известны и машинисту Ларину и самому капитану. Такие донесения как: "Вода доходит до нижних плит, до цилиндров... и т. п.", были вполне рав­носильны донесениям о совершенно точном измерении, что вполне точно известно, на сколько футов до дна парохода размещены плиты, цилиндры, и тому подобные части машины».

В речи второго защитника по делу Мироновича И. П. Карабачевского слышим следующее: «Настаивая на попытке к изнасилова­нию, эксперт Сорокин упускает совершенно из виду все естественные проявления сладострастия и полового возбуждения; уж если допус­тить, что Миронович проник ночью в кассу под предлогом опорож­нить ее, и Сарра его добровольно впустила, то не стал бы он сразу набрасываться на девочку, одетую поверх платья в ватерпуф, валить­ся на неудобное кресло и затем, не сделав даже попытки удовлетво­рить свою похоть, —душить. Раз, проникнув в помещение кассы, чтобы провести в ней ночь, он был хозяином положения. Он мог дож­даться, пока Сарра разденется, чтобы лечь спать. В комнате, кроме кресла, был диван, но для изнасилования избирается именно неудоб­ное кресло. В качестве сластолюбца, добравшегося на ночлег вблизи своей жертвы, Миронович, конечно, обставил бы свою попытку и большим удобством и комфортом».

Не будучи специалистами в медицине, юристы тонко оценивают малейшие колебания в функциональном состоянии человека, которые могут привести к катастрофе. Так, по делу Имшенецкого, которого обвинили в утоплении своей жены, И. П. Карабачевский вносит суще­ственное замечание, которое изменяет фабулу происходящего: «В пер­вые месяцы сама по себе беременность не может стеснять и мешать лёг­кости движений, но зато она вызывает нередко головокружение и бо­лезненное замирание сердца. Быть может, у покойной от быстрого движения как раз закружилась, голова, в таком состоянии она могла покачнуться — и вот разгадка всего несчастья. Физически воспрепят­ствовать ей встать Имшенецкий не имел возможности. Он сидел на вес­лах, то есть почти на носу, она — на руле, стало быть, далеко от него».

Несколькими предложениями исключает мотив преступления Ф. Н. Плевако по делу Максименко, (жена обвиняется в отравлении своего мужа): «Молодая Максименко почувствовала себя матерью. Первые роды страшны. Мысли о смерти носились перед ней. Но она еще молода и не может распоряжаться своим состоянием на случай смер­ти в форме завещания. Если ее не будет, то имущество перейдет к мате­ри и дядям. Если бы она не любила мужа, то ей было бы все равно, да и не думала бы она о других, когда страх за свой тяжелый, для многих женщин смертельный, час овладевал всем существом роженицы. Но она любила мужа, и мысль о нем стояла рядом с мыслями о себе и вот она, не принуждаемая, сама, думая о муже, передает ему, не на случай смер­ти, а бесповоротно, свое право в торговле в его собственность».

Действительно, вначале отдать добровольно, а затем убить, чтобы вернуть назад — неубедительная линия обвинения.

Ф. Н. Плевако далее продолжает: «Я прошу вас сообразить: ста­ла быть отравительница, поднеся отраву мужу, ставит стакан с тем же отравленным чаем на стол, где его может нечаянно выпить, благо чай был внакладку, и нечаянная отрава выдала бы отравительницу?».

Приводя строгий алгоритм доказательств по Тифлисскому делу (убийство Нины Андреевской Давидом и Николаем Чхагуа), защит­ник добивается принятия решения в противовес обвинению.

Ф. И. Плевако по делу Лукашевича (об убийстве мачехи) очень точно характеризует состояние аффекта: «Но для нас не имеет значе­ния число выстрелов. Для нас важен другой вопрос, — о той решимо­сти, с какою был сделан первый выстрел. Если вы вспомните то рас­стояние, на котором были произведены выстрелы, то увидите, что первая пуля была смертельной, что она положила женщину на месте, а прочие уже вошли в труп, — изнизали тело уже погибшей женщины.

Очевидно человек, который производил эти посмертные выстрелы, уже не владел своей рукой. Тут был человек, который действовал в страхе того зла, которое отделило его руку от сознания, окончатель­но помраченного искрой — криком Тюрен...

Убийство совершается мгновенно. Раздирательные сцены сле­дуют одна за другой. Проблеск сознания, что сделало великое, ужас­ное зло... Он бежит заявлять сельской полиции о том, что случилось. Его догоняют, берут. Он приходит в какое-то исступление начинает рвать на себе платье».

В. Д. Спасович по уголовному делу об утоплении Андреевой ста­вит под сомнение экспертизу сразу пяти судебно-медицинских экспер­тов: «Ни один из экспертов не мог объяснить признаков утопления и удавления генетически; они говорят, есть, но не говорят почему? От­носительно пресловутых устойчивых признаков утопления, будто бы отсутствующих в трупе И. Андреевой, то, например, еще у Шаценштейна говорится, что никаких признаков нет верных, устойчивых, не­постоянных...

Даже не могут считаться таковыми пена и пенистая жидкость. Она действительно важна, но только тогда, когда смерть произошла от асфиксии. Когда человек, утопая, борется со смертью, реагирует и напрягает силы, чтобы дышать, тогда гортань, горло и бронхи содер­жат пену, но когда смерть происходит от обморока, тогда наступает мгновенная приостановка рефлекторного действия легких и дыхания, происходит потеря сознания без боли от апоплексии нервной и в вы­дыхательном положение грудной клетки и тогда дыхательное горло сухо и содержит в себе немного воды без пены».

Адвокат К. Ф. Хартулари очень тонко заметил (дело М. Жюжан об убийстве Н. Познанского) в ответ на якобы сексуальные до­могательства к Н. Познанскому со стороны его гувернантки:-«И в са­мом деле, разве не кажутся для вас загадочными, проблематичными такие, например, факты, что в семье вполне уважаемой и патриархаль­ной, поселяется какая-то женщина, которая, почти с ведома родите­лей, занимается развращением их 14-летнего сына, окружая его не материнской заботливостью или попечением сестры, но ласкали стра­стной женщины, и, несмотря на это, не изгоняется родителями из дому, а, напротив, безнаказанно продолжает свою преступную деятельность?

Разве не поражает вас своей загадочностью и то, что такая жен­щина, заподозренная однажды, а именно 2 апреля, в покушении на отравление папиросами развращаемого ею юного существа, остается вне всякого подозрения уже в действительном отравлении, совершенном будто бы ею 16 дней спустя, и только после того, как полковник Познанский получает уведомление из III отделения о поступившем на его сына доносе, предшествовавшем отравлению, только тогда начи­нают подозревать подсудимую, но и при этом сначала в составление доноса, а потом уже в отравлении?».

Следовательно, прием железной логики заключается в воздей­ствии на все стадии мышления путем регулирования алгоритма мыш­ления собеседника.

Ирония

Сильнейшим оружием при сражении с соперником является иро­ния. Данный прием, прежде всего, воздействует на эмоциональную со­ставляющую защитной реакции со стороны вегетативной нервной сис­темы. Боязнь показаться глупым, смешным может толкнуть людей от­казаться от своей первоначальной идеи. Это способствует принятию решения, которое было навязано извне. Вероятно, здесь действует пра­вило противопоставления очевидной неприемлемости данного реше­ния путем иносказания, мнимого ироничного согласия с оппонентом.

Разбирая один из эпизодов, происшедших на борту поврежденно­го корабля, защитник капитана судна «Владимир» Н. Л. Карабчевский сказал: «Еще сенсационный эпизод, удостоверенный Дюраном со слов княгини Бебутовой, о Дейгмане, том 17-летнем мальчике, который так устрашил большого мужчину, г-на Дирдовского, лязгом своего топора. По словам г-на Дюрана, этому Дейгману в качестве какого-то сказочно­го изверга княгиня Бебутова самолично приказала быть на "Колумбии". Показание дано, впечатление вами получено. На деле же оказывается, что этот изверг вместе с другими оставшимися на "Владимире" несчаст­ными попал в воду, полуживым доставлен на "Синеус", и никогда его злодейская нога не ступала даже на "Колумбию"». Условно принимая язык обвинения, мелкими штрихами вводится несуразность факта нали­чия и отсутствия человека в одном и том же месте в одно и то же время.

У В. В. Вересаева в воспоминаниях о Ф. Н. Плевако описывается такой эпизод. «Старушка украла, жестяной чайник, стоимостью дешевле 50 копеек. Она была потомственная почетная гражданка и, как лицо привилегированного сословия, подлежала суду присяжных. По наряду ли или так, по прихоти, защитником старушки выступал Плевако. Про­курор решил заранее парализовать влияние защитительной речи Пле­вако и сам высказал все, что можно было сказать в защиту старушки:

бедная старушка, горькая нужда, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но собственность священ­на. Все наше гражданское благоустройство держится на собственнос­ти, если мы позволим людям потрясать ее, то страна погибнет.

Поднялся Плевако: «Много бед, много испытаний пришлось перенести России за ее больше чем тысячелетнее существование. Пе­ченеги терзали ее, половцы, татары и поляки. Двунадесять языков обрушились на нее, взяли Москву. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... Старушка украла старый чайник стоимостью в 30 копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозв­ратно».

Весьма эффективно применяет этот прием Н. П. Карабчевский в судебном заседании по делу о крушении парохода «Владимир». Оп­ровергая заключение экспертизы, он заметил: «Сидя здесь в мягком кресле, нетрудно, конечно, осуществлять самые смелые теоретичес­кие комбинации на самодельной бумажной модели. Не то на прак­тике, да еще в минуту общей паники и упадка духа. Впрочем, надо отдать справедливость эксперту Ирецкому, ему невозможно отка­зать в искренности. Он не отказал пояснить здесь, что на практике с ним, слава богу, никаких аварий и приключений не случалось. Ни пластыря, ни брезента подводить ему не приходилось. Все это он знает только по теории. Случались неприятности с рыбацкими сетя­ми, которые однажды запутались в винт его миноноски, но он на­шелся, приказав "бравому матросику" нырнуть, чтобы распутать их. Но согласитесь, господа судьи, что эта авария... в параллель с кру­шением "Владимира" идти не может. Притом у него под рукой был и "бравый матросик", который под опасением начальства, с риском размозжить себе голову, нырнул под винт; ни на что подобное нельзя рассчитывать на коммерческом пароходе; там матрос вправе отве­тить: "А ну-ка, сам нырни!"».

Тот же защитник по делу Ольги Палем (по подозрению в убийстве Довнара), характеризуя выступление свидетелей со стороны обвинения Матеранского и Милицера, произнес: «Ведь если всю фактически прове­ренную историю Довпара и Палем уложить в эту, предлагаемую Мате-ранским и Милицером, нравственную схему, получится поистине нечто чудовищное: «Боюсь болезни, ищу себе порядочную женщину; она мне ничего не стоит, живу с ней четыре года, снабжаю ее болезнью и сам ухо­жу». Матеранский и Милицер: Вы просто не подумали, до чего догово­рились... Покойный был гораздо лучше, гораздо выше того, что предпо­ложили о нем его благородные друзья».

А. Ф. Кони в обвинительной речи по делу о жертвоприноше­нии произнес: «Обстоятельства убийства Матюнина и экспертизы, как врачебная, так и этнографическая, положительно установили, что Матюнин был зарезан с означенной именно целью, и этому не жела­ют верить лишь только бывшие на суде представители прессы, кор­респонденты, да господин защитник, домогающийся, во что бы то ни стало, полного оправдания всех подсудимых, которого он, быть мо­жет, когда-нибудь добьется...».

И в завершении я приведу иронию великого человека покори­теля горцев генерала Ермолова. В то время на руководящих постах в армии было много немцев. В ответ императору, который спросил, какой награды хотел бы генерал лично для себя, он язвительно отве­тил: «Ваше Величество сделайте меня... немцем!».

Таким образом, прием иронии может быть определен, как уни­чижение позиции оппонента в диспуте с целью показания полной ее абсурдности.

Оставленный мостик

Загнанное в угол безобидное существо ведет оборону с яростью льва, потому что спасает свою жизнь. При проведении диспута зажа­тый в логических клещах челове1< может быть непреклонен даже не потому, что не согласен с вами, а потому, что от этого диспута может зависеть его честь, достоинство, репутация и т. д. Дать красиво выйти из такого положения — это и решение проблем, и, быть может, при­обретение друга и соратника в благодарность за то, что вы не дали упасть оппоненту в своих глазах или во мнении окружающих.

Весьма поучителен пример поведения шведов в период Север­ной войны. Преображенский и Семеновский полки оказались прижа­ты к реке. Они бились как львы не на жизнь, а на смерть, понимая бесперспективность своего положения при сдаче в плен и невозмож­ность отступления. По приказу Карла XII им построили мосты для отступления — позволили пройти не только самим, но и в полном вооружении под развернутыми флагами.

В конце войны на Кавказе, когда русская армия изолировала отряд Шамиля, тот дрался с ожесточенностью зажатого в ущелье вол­ка. И только мудрость военачальников России позволила избежать ненужного кровопролития. Ему дали возможность уйти специальным коридором. Он спас свою честь и затем безобидно существовал в Ка­луге.

В своей статье «Обвиняемые и свидетели» А. Ф. йонивёпойи-нает очень интересный эпизод: «Судился в Петербурге крестьянин Федор Дмитриев по обвинению в умышленном поджоге своей мелоч­ной лавке с целью получения страховой премии. Как всегда в делах о поджоге, обвинение стоилось на косвенных уликах, которые склады­вались против подсудимого в довольно неразрывную цепь. Человек робкий и, по-видимому, большой тяжкодум, он на суде только взды­хал и крестился, а на предложения мои, как председателя, дать объяс­нения по поводу тех или других показаний, говорил: "Не виноват, вот вам крест святой! Объяснить ничего не могу, просто, словно наважде­ние какое".

Совершенно неожиданно один из свидетелей упомянул о боль­шом еже, который жил у подсудимого в лавке, и дальнейшими рас­спросами выяснилось, что еж был ручной, расхаживал ночью по лав­ке и забирался в разные пустые хранилища. Оказалось также, что по­жар начался на рассвете в запертой на ночь лавке, с того ее угла, где хранился большой запас пачек с серными спичками... Затем было ус­тановлено, что в том месте, где хранились сгоревшие и обуглившиеся спички, найден был труп обгорелого ежа. Страховой агент на вопро­сы защитника признал возможным, что пожар мог произойти от вос­пламенения спичек, между которыми пролезал куда-либо еж, задевая их своими иглами. С этого момента подсудимый совершенно преоб­разился. Перед ним мелькнула надежда на спасение, и он стал давать оживленные объяснения о привычках рокового для него, злополуч­ного ежа. Объяснения эти создали у присяжных мнение о том, что еж мог, действительно, быть виновником пожара, и это послужило осно­ванием к сомнению в виновности подсудимого, а последнее привело к оправдательному приговору».

Следовательно, этот прием психологического воздействия зак­лючается в сохранении для оппонента пути достойного отступления.

Абсурд

При решении человеком трудной задачи не исключена ситуа­ция образования выраженного очага торможения в ЦНС, который нарушает течение психических процессов в коре головного мозга.

По делу Крон и Вестфаль (обвинение в подделке шампанского известной фирмы) слушали опытного виноторговца, которому было предложено попробовать спорное шампанское.

— Ваше заключение, — спросил его председатель.

— То есть о чем же? — спросил виноторговец.

— О качестве этого шампанского сравнительно с шампанским, несомненно, принадлежавшим французской фирме? — свидетель, по-видимому, так и не разобравшись, что от него хотят, отпил еще, заду­мался и потом успокоительным тоном сказал:

— Покупатель выпьет!

Данная «экспертиза» спутала все карты адвокату В. Д. Спасовичу.

Бумеранг

Суть данного приема воздействия состоит в возвращении об­винения лицу его пославшему. Собеседник, которому вернули пущен­ный им же выпад, может быть не готов к такому повороту событий. Возвращение замечания может поставить человека в состояние запре­дельного торможения с непродуктивной мыслительной деятельностью.

По делу Мироновича (обвинение в убийстве С. Беккер) очень интересна дискуссия защиты в лице С. А. Андреевского, Н. П. Караб-чевского с представителем истца А. И. Урусовым.

В ответ на версию о невиновности Мироновича, А. И. Урусов восклицает: «Он убил ее не с обдуманным намерением, а в запальчи­вости и раздражительности, впоследствии неудавшейся попытки вос­пользоваться невинностью, попытки, оставленной вследствие ее со­противления, но не сопровождающейся, по-видимому, никакими ре­альными последствиями, и в которой он на суде не обвиняется».

И далее: «Он убил ее в порыве бешенства и страха, боясь быть застигнутым на месте преступления. Итак, хотя и изнасилования нет, хотя в судебно-медицинском смысле покушение на растление не мо­жет быть ничем доказано, но, тем не менее, обстоятельства дела при­водят к непоколебимому заключению, что в основе дела лежит чув­ственность Мироновича, а не какой-нибудь другой мотив к убийству Сарры Беккер...

Конечно, если нет мотива, так о чем же и говорить, но пола­гаться на судебно-медицинскую экспертизу, что она раскроет моти­вы, кажется мне совершенно неосновательным...».

Следовательно, неожиданное возвращение обвинения обратно вызывает картину информационного стресса (не готов сам) и вдвое усиливает впечатление на окружающих.