Использование фикции социально ответственного средне добросовестного человека в делах о доведении до самоубийства

 

Феномен самоубийства исследовали философы, социологи, психологи, культурологи и юристы. Этой теме посвящено множество книг и статей. Не ставя перед собой задачу дать обзор имеющейся литературы по теме, укажем только некоторых авторов и некоторые работы, весьма интересные для понимания психологии лиц, покушающихся на самоубийство или совершающих законченный суицид.

До сих пор не устарели две классические работы: 1) Эмиль Дюркгейм. Самоубийство: Социологический этюд / Пер. с фр. А.Н. Ильинского. – Спб., Издание Н.П. Карабасникова, 1912. (Сокращенный вариант этой книги был переиздан в 1994 г. московским издательством “Мысль” под ред. В.А. Базарова) и 2) Булацель П.Ф. Самоубийство с древнейших времен до наших дней. Спб., 1900. Вообще же, в конце 19 – начале 20 веков, в России о самоубийствах писали более 150 авторов, в том числе известные врачи Бехтерев, Сикорский, Корсаков, Хорошко, Баженов; писатели Достоевский, Толстой, Куприн, Андреев, Мережковский, Розанов. В 1911 г. в Москве вышел сборник статей, посвященных самоубийству, авторами которого были юристы, педагоги, публицисты А. Кони, А. Луначарский, Ю. Айхенвальд, Н. Абрамович, Иванов-Разумник и др.

В советское время, из политических соображений, в начале 30-х гг. изучение проблемы самоубийства было фактически разрешено только одним психиатрам, с настоятельной рекомендацией рассматривать самоубийство в основном как проявление психической патологии. Неудавшихся самоубийц автоматически принудительно госпитализировали в психиатрические больницы.

В конце советского периода, благодаря работам профессоров А.Г. Амбрумовой, Н.Е. Бачерикова, Ц.П. Короленко, проблема самоубийства предстала как значительно более сложная и междисциплинарная. Например, А.Г. Амбрумова рассматривает самоубийство как следствие социально-психологической дезадаптации личности в условиях переживаемых ею микроконфликтов. Самоубийство представляет собой один из вариантов поведения человека в экстремальной ситуации. Суицидогенный конфликт и самоубийство могут быть вызваны реальными причинами (у здоровых лиц), базироваться на определенных патологических чертах характера или являться результатом психического заболевания. При субъективном ощущении неразрешимости конфликта обычными способами избирается самоубийство[274].

Широко известна книга Григория Чхартишвили “Писатель и самоубийство”[275].

Психология самоубийства изучается не только в суицидологии, но и в рамках нового научного направления – психологической танатологии. Танатология – это наука о смерти, а психологическая танатология является разделом данной науки. Одним из лидеров психологической танатологии в настоящее время является известный армянский психолог, профессор Альберт Налчаджян. Можно отметить его интересную книгу “Загадка смерти (очерки психологической танатологии)”, изданную на русском языке в Ереване издательством “Огебан” в 2000 году.

Проблема самоубийства интересует юристов, в первую очередь, как проблема правильного толкования и применения ст. 110 УК РФ: “Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего – наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на срок до пяти лет”.

В науке уголовного права уже давно дискутируется вопрос о субъективной стороне данного преступления.

Проф. Э.Ф. Побегайло в Учебно-практическом комментарии к УК РФ (под общ. ред. проф. А.Э. Жалинского) пишет: “Вопрос о субъективной стороне преступления, предусмотренного ст. 110 УК РФ, вызывавший в специальной литературе большие споры… решается следующим образом. Поскольку в диспозиции ст. 110 УК РФ указание на форму вины отсутствует, это означает, что вина в данном случае может быть как умышленной, так и неосторожной. Умысел при этом может быть прямой или косвенный. Виновный осознает, что указанным в законе способом толкает потерпевшего к самоубийству, предвидит возможность или неизбежность лишения им себя жизни и желает (прямой умысел) или сознательно допускает наступление этих последствий либо относится к ним безразлично (косвенный умысел). Возможны здесь и два вида неосторожной вины (легкомыслие и небрежность)”[276].

Проф. Ю.А. Красиков в Комментарии к УК РФ (под общ. ред. В.М. Лебедева) пишет: “Субъективная сторона рассматриваемого преступления характеризуется прямым, косвенным умыслом и неосторожностью… Если виновный, действуя с прямым умыслом, доводит до самоубийства малолетнего или душевнобольного, то он должен отвечать не по ст. 110 УК, а как за убийство”[277].

Возможность совершения преступления, предусмотренного ст. 110 УК РФ, с неосторожной формой вины, признают также авторы учебника “Уголовное право России. Часть Особенная / Отв. ред. Л.Л. Кругликов”. (М., 1999)[278].

Аналогичную позицию занимает В.Ф. Караулов, который в Комментарии к Уголовному кодексу Российской Федерации, отв. ред. которого является проф. А.И. Рарог, пишет, комментируя ст. 110 УК РФ: “ Субъективная сторона преступления может быть выражена в форме умышленной или неосторожной вины ”[279].

Проф. А.И. Коробеев в Полном курсе уголовного права (в 5-ти томах) в параграфе, посвященном ст. 110 УК РФ, пишет следующее: “Вопрос о субъективной стороне преступления среди теоретиков вызывает оживленные споры. Мнения спорящих расходятся. Одни из них допускают любую форму вины (Г.Н. Борзенков), другие – прямой и косвенный умысел (А.Н. Красиков), третьи – лишь косвенный умысел (С.В. Бородин).

Решать этот вопрос нельзя в отрыве от законодательной конструкции ст. 110 УК. Она же такова, что исключает возможность привлечение к ответственности за неосторожное доведение до самоубийства.[280] Что касается умышленной формы вины, то в реальной действительности данное преступление чаще всего совершается с косвенным умыслом, когда виновный сознает, что своими действиями провоцирует потерпевшего к самоубийству, предвидит возможность совершения им акта суицида или покушения на него, не желает этого, но сознательно допускает возможность наступления таких результатов либо относится к ним безразлично.

Вместе с тем нельзя полностью исключить его совершение и с прямым умыслом. Виновный в этом случае, применяя соответствующие способы воздействия на потерпевшего, предвидит возможность или неизбежность лишения им себя жизни и желает наступления именно такого результата. Предложения ученых квалифицировать действия таких лиц по статьям об умышленном убийстве не основаны на законе и не выдерживают критики с точки зрения уголовно-правовой доктрины.

(…) Даже в ситуациях, когда виновный в буквальном смысле слова склоняет потерпевшего к самоубийству (например, предлагает ему на выбор: или оставление на длительное время без пищи и воды, или безотлагательное самоубийство с помощью пистолета, который он тут же вручает потенциальной жертве, а та им мгновенно пользуется), квалификация этих действий по ст. 105 УК, с нашей точки зрения, невозможна. Другое дело, что оценка подобных действий по ст. 110 УК будет явно неадекватной характеру и степени общественной опасности такого преступления. Выходом из положения может стать только криминализация склонения к самоубийству и подстрекательства к нему с приданием этой новелле соответствующей санкции”[281].

Проф. А.В. Наумов в своем двухтомном Курсе лекций “Российское уголовное право”, как и другие авторы, отмечает дискуссионный характер вопроса о содержании субъективной стороны доведения до самоубийства в уголовно-правовой литературе. Он пишет: “Одни авторы (В.В. Ераксин) исходят из того, что такое преступление может быть совершено только с косвенным умыслом, когда лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность наступления общественно опасных последствий (т.е. самоубийства или попытки самоубийства потерпевшего), не желало, но изначально допускало эти последствия либо относилось к ним безразлично. (См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. В.Н. Радченко и А.С. Михлина. М., 2000. С. 232). Другие (Э.Ф. Побегайло, С.И. Никулин) считают возможным совершение этого преступления не только с косвенным умыслом, но и с прямым умыслом. (См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Под ред. Ю.И. Скуратова и В.М. Лебедева. М., 1996. С. 250-251. Российское уголовное право. Особенная часть. Учебник / Под ред. М.П. Журавлева и С.И. Никулина. М., 1998. С. 47-48). Наконец, высказывается точка зрения, связывающая субъективную сторону доведения до самоубийства не только с умышленной, но и с неосторожной виной (С.В. Бородин). (См.: Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / Отв ред. А.В. Наумов. М., 1996. С. 177).

Представляется, что правильной следует признать первую точку зрения. При прямом умысле действия доводящего до самоубийства превращаются в умышленное лишение жизни потерпевшего, т.е. в убийство (ст. 105 УК). Ответственность же за доведение до самоубийства по неосторожности исключается в силу ч. 2 ст. 24 УК РФ (“Деяние, совершенное только по неосторожности, признается преступлением лишь в случае, когда это специально предусмотрено соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса”)”[282].

Р.А. Адельханян, как и ряд других авторов, считает, что преступление, предусмотренное ст. 110 УК РФ, может быть совершено с косвенным или прямым умыслом виновного по отношению к суицидальным действиям другого лица. “Признание возможности уголовной ответственности по ст. 110 УК РФ при неосторожном отношении лица к факту самоубийства (попытки самоубийства) другого лица вряд ли соответствует буквальному пониманию ч. 2 ст. 24 УК РФ”[283].

Г.Н. Борзенков в Курсе уголовного права МГУ пишет: “С субъективной стороны доведение до самоубийства может быть совершено с любой формой умысла. При прямом умысле виновный предвидит возможность самоубийства потерпевшего, желает этого, а при косвенном - сознательно допускает тот же результат. Существует мнение, что при наличии прямого умысла на доведение до самоубийства потерпевшего содеянное является убийством, которое должно квалифицироваться по ст. 105 УК. Так, Н.К. Семернева утверждает: "При наличии прямого умысла на доведение до самоубийства виновный должен нести ответственность за убийство. То обстоятельство, что лишение жизни выполняется самим потерпевшим, не имеет значения для квалификации деяния" (См.: Уголовное право. Особенная часть/под ред. И.Я. Козаченко, З.А. Незнамовой, Г.П. Новоселова. М., 1997. С. 40). С ней солидаризируется Т.А. Плаксина (См.: Плаксина Т.А. Уголовная ответственность за убийство. Ч. 1. Барнаул, 1998. С. 36).

Такое мнение ошибочно. Сторонники его упускают из виду различия в объективной стороне убийства и доведения до самоубийства. При совершении преступления, предусмотренного ст. 110 УК, в отличие от убийства, виновный не совершает действий, непосредственно приводящих к смерти потерпевшего. Последний сам принимает решение расстаться с жизнью и сам же приводит его в исполнение, руководимый своими сознанием и волей.

Неосторожное доведение лица до самоубийства в принципе возможно. Однако в силу ч. 2 ст. 24 УК ответственность в этом случае исключается, поскольку в ст. 110 УК нет указания на неосторожную форму вины.

Доведение до самоубийства или склонение к самоубийству малолетнего ребенка или невменяемого следует рассматривать как убийство путем опосредованного причинения смерти и квалифицировать по ч. 1 или ч. 2 ст. 105 УК. Возможно также физическое принуждение лица к самоубийству, когда жертва лишается возможности проявить свою волю. Такие действия виновного также представляют собой убийство”[284].

Аналогичную позицию Г.Н. Борзенков высказывает в Комментарии к Уголовному кодексу Российской Федерации, включенному в справочную правовую систему “Гарант”[285].

В судебной практике вопрос о том, является ли прямой умысел, направленный на доведение до самоубийства другого лица, особым способом совершения убийства или же данное деяние должно квалифицироваться по ст. 110 УК РФ, решается по-разному. Вот один из примеров такого рода.

“Красносельским федеральным районным судом г. Санкт-Петербурга был осужден Лебедев за убийство. Лебедев почти на протяжении года уговаривал свою жену, больную шизофренией, покончить жизнь самоубийством, что она и сделала”[286].

В свое время была достаточно известна повесть Пьера Буало и Тома Нарсежака "Та, которой не стало"[287], в которой преступный умысел на доведение до самоубийства для читателя очевиден, при этом, однако, у героя повести, совершившего самоубийство, был выбор: совершать его или не совершать. И окончательное решение герой принял сам.

Аналогично – в фильме режиссера Дэвида Слэйда “Леденец” (2005), в котором главная героиня – девочка-подросток (ее возраст из фильма достоверно не известен, вполне может быть, что она старше 16 лет, но ей может быть и 14 лет) – знакомится через интернет с 32-летним мужчиной, которого она считает педофилом. Уже на момент знакомства у главной героини фильма имеется умысел на доведение мужчины до самоубийства, с помощью сложной, заранее продуманной тактики. Этой девочке (девушке) удается достичь задуманного: в конце фильма ее жертва (32-летний мужчина) кончает жизнь самоубийством. Опять-таки, у него был выбор: совершать самоубийство или не совершать.

Можно сделать вывод о том, что в реальной жизни доведение до самоубийства возможно и с прямым, и с косвенным умыслом, и с неосторожной формой вины.

Интересно сравнить решение вопроса о субъективной стороне доведения до самоубийства в российской уголовно-правовой доктрине с позицией украинских специалистов в области уголовного права, поскольку уголовное право России и Украины имеет больше похожих друг на друга правовых институтов и норм, чем правовых институтов и норм различающихся.

Ст. 120 УК Украины, действующего с 1 сентября 2001 года, называется “Доведение до самоубийства” и, как представляется, устанавливает более совершенный уголовно-правовой запрет, чем ст. 110 УК РФ. Ст. 120 УК Украины состоит из трех частей:

“1. Доведение лица до самоубийства или до покушения на самоубийство, что является следствием жестокого с ним обращения, шантажа, принуждения к противоправным действиям или систематического унижения его человеческого достоинства, -

наказывается ограничением свободы на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок.

2. То же деяние, совершенное в отношении лица, находившегося в материальной либо иной зависимости от виновного, или в отношении двух или более лиц, -

наказывается ограничением свободы на срок до пяти лет или лишением свободы на тот же срок.

3. Деяние, предусмотренное частями первой или второй настоящей статьи, если оно было совершено в отношении несовершеннолетнего, -

наказывается лишением свободы на срок от семи до десяти лет”[288].

В книге: “Уголовный кодекс Украины: Научно-практический комментарий. Издание третье, переработанное и дополненное”[289] автор комментария к ст. 120, О.А. Чуваков, пишет о том, что “субъективная сторона преступления может характеризоваться как умыслом (прямым или косвенным), так и неосторожностью (преступной небрежностью или преступной самоуверенностью)”[290]. Аналогичной позиции придерживается Е.Н. Алиева[291].

А.И. Коробеев и Р.А. Адельханян в цитировавшихся выше работах приводят в доказательство невозможности осуждения лица по ст. 110 УК РФ при наличии в его деянии неосторожной формы вины одно и то же уголовное дело, окончательно разрешенное Московским городским судом.

Мещанским районным судом г. Москвы К. был признан виновным в вымогательстве и доведении X. до самоубийства путем угроз. Осужденный, узнав от своей знакомой об интимных отношениях между нею и военнослужащим X., потребовал от последнего 1 тыс. рублей и назначил срок передачи денег. В случае невыполнения данного требования К. угрожал рассказать третьим лицам позорящие сведения о прежней интимной жизни X. В назначенный день X., находясь на боевом дежурстве, покончил жизнь самоубийством.

Московский городской суд не согласился с такой квалификацией. Исключив из приговора ст. 110 УК, суд указал: согласно закону уголовной ответственности за доведение до самоубийства подлежит лицо, совершившее это преступление с прямым или косвенным умыслом. Как видно из материалов дела, К. угрожал распространить сведения, позорящие X., для подкрепления своих требований о вымогательстве его имущества, умысел осужденного был направлен на завладение имуществом потерпевшего. По делу не установлено, что К., угрожая потерпевшему, желал наступления его смерти либо предвидел и сознательно допускал наступление таких последствий[292].

Но далеко не факт, что это решение Московского городского суда – законное и обоснованное.

Из текста решения не понятно, в чем конкретно заключалась угроза вымогателя К. в отношении потерпевшего Х.

Возможны два принципиально различающиеся варианта.

Первый: Х. скрывал от окружающих сам факт интимных отношений с женщиной – знакомой К. Именно этот факт и был назван в приговоре суда “позорящими сведениями о прежней интимной жизни Х”.

Второй: Х. скрывал от окружающих не сам факт интимных отношений с женщиной – знакомой К., а факт т.н. “полового фиаско” при попытке вступления в интимные отношения с этой женщиной (то есть временной неспособности совершить половой акт) либо факт сделанного этой женщине предложения со стороны Х. совершить половой акт в морально неприемлемой для нее (и большинства общих знакомых Х. и К.) форме (то есть таким способом, который значительная часть людей именует “половыми извращениями”).

Далее. По делам о доведении до самоубийства обязательно проведение посмертной судебно-психологической или комплексной судебной психолого-психиатрической экспертизы. Следователь должен собрать как можно больше сведений об особенностях характера, темперамента, ценностно-нормативной системы Х. и о том, насколько окружающие (и в первую очередь К.) были осведомлены об этих особенностях.

Наконец, в решении суда не указано, была ли у Х. любимая девушка (или жена, или гражданская жена) и угрожал ли К. сообщить порочащую Х. информацию этой девушке или женщине. Если была и К. угрожал таким образом, то мог ли Х. реально бояться разрыва отношений с любимой женщиной, насколько это было для него важно и страшно. (Информацию такого рода можно получить, допрашивая родственников, друзей и знакомых Х.; изучая его письма и дневниковые записи, если они были и сохранились; эксперту имеет смысл лично побеседовать с любимой женщиной Х.).

При решении такого рода дел помогает как раз фикция “среднего” человека.

“Средний”, то есть “среднеразумный” социально ответственный человек может вполне разумно и здраво предполагать, что огласка факта половых отношений между определенной женщиной и военнослужащим, не имеющим любимой женщины “на гражданке”, не должна спровоцировать мужчину на самоубийство.

Но этот же самый “среднеразумный” социально ответственный человек должен разумно и здраво предполагать, что огласка факта “полового фиаско” либо факта “извращенных половых потребностей” (извращенных - с точки зрения ближайшего окружения человека, его т.н. “референтной группы”, его “значимых других”) – может, с некоторой степенью вероятности, спровоцировать мужчину на самоубийство.

Причем вероятность такого развития событий существенно повышается, если у мужчины есть любимая женщина, которой, как он понимает из угроз вымогателя, будет сообщена эта информация, и которой он очень сильно дорожит, а она, вне сомнения, бросит его, если поверит в истинность, правдивость порочащих сведений.

В последнем случае (то есть, сочетание максимально порочащей в половых отношениях информации с угрозой сообщить ее любимой женщине Х. и его страха потерять любовь этой женщины) можно говорить о неосторожной форме вины К., если Х. не угрожал ему в ответ самоубийством, и о косвенном умысле К., если Х. угрожал ему самоубийством. Разумеется, доказать косвенный умысел К. в данном случае почти невозможно, если Х. угрожал самоубийством без свидетелей. Вряд ли К. даст показания, обличающие себя, а если и даст, то потом откажется от них, сославшись на “незаконные методы ведения следствия”.

Категорический вывод Московского городского суда о том, что “согласно закону уголовной ответственности за доведение до самоубийства подлежит лицо, совершившее это преступление с прямым или косвенным умыслом” – не является бесспорным. Как уже было показано выше, ряд весьма авторитетных ученых считают возможным совершение данного преступления как с умышленной, так и с неосторожной формой вины.

Представляется, что по данному вопросу должен высказаться Верховный Суд РФ, дав однозначное и четкое разъяснение в одном из Постановлений Пленума ВС РФ.

Пока же судебная практика, связанная с применением ст. 110 УК РФ, к сожалению, обречена на неединообразие и неустойчивость. Одни судьи будут считать для себя правильной позицию “только прямой и косвенный умысел”, другие будут считать для себя правильной позицию “только косвенный умысел”, третьи будут допускать для данного преступления любую форму вины вообще.

Как справедливо указывает А.И. Коробеев, “проблема суицида (добровольного ухода из жизни) в современной России является чрезвычайно острой. Достаточно сказать, что ежегодно в нашей стране регистрируется около 60 тыс. самоубийств. По этому показателю (в расчете на 100 тыс. населения) Россия вслед за Венгрией и Эстонией вышла на одно из первых мест в мире.

В практике работы правоохранительных органов уголовные дела, возбужденные по признакам доведения до самоубийства, встречаются не так уж часто. Например, в 2001 г. таких преступлений было зарегистрировано 90, в 2002 г. - 143, в 2003 г. - 141, в 2004 г. - 155, в 2005 - 175, в 2006 г. - 153. При этом обращает на себя внимание резкий разрыв между числом зарегистрированных фактов преступлений и выявленных преступников: в том же 2005 г. при зарегистрированных 175 случаях доведения до самоубийства выявлен всего 51 виновный”[293].

Из опубликованной статистики можно сделать вывод о том, что правоохранительные и судебные органы РФ испытывают существенные затруднения, когда пытаются понять, за какие именно деяния лицо должно и может быть осуждено по ст. 110 УК РФ.

Характеризуя объективную сторону данного преступления, А.И. Коробеев пишет: “Все способы возможного воздействия на потерпевшего даны в уголовном законе. Перечень их исчерпывающий.

Под угрозами необходимо понимать такое психическое воздействие на потерпевшего, которое способно побудить его к совершению самоубийства. Они могут выражаться: в угрозах причинить смерть, вред здоровью, разгласить компрометирующие потерпевшего сведения, лишить свободы, пищи, крова, средств к существованию, уничтожить имущество и т. п. Форма выражения угрозы (устная, письменная, конклюдентные действия) на квалификацию не влияет.

Важно подчеркнуть, что окончательная оценка угрозы как способа совершения рассматриваемого преступления должна осуществляться сквозь призму восприятия ее потерпевшим. В его представлении она должна осознаваться как столь реальная опасность, что она превращает его положение в безвыходное, а продолжение жизни делает бессмысленным.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что законодатель формулирует данный способ совершения преступления во множественном числе. Из отмеченного факта разные авторы делают неодинаковые выводы. Одни из них считают, что угроза должна быть не разовой, а многократно повторяемой (Г.Н. Борзенков). Другие полагают, что законодатель имеет в виду не многократность высказывания угроз в адрес потерпевшего, а их видовое разнообразие и, следовательно, к суициду может побудить и угроза, высказанная один раз (А.Н. Красиков). Закон, в принципе, допускает оба варианта толкования, поэтому окончательное слово - за судебной практикой.

Жестокое обращение есть различные формы воздействия на потерпевшего, характеризующиеся крайней степенью негуманности, бессердечия, безжалостности. Будучи оценочной категорией, это понятие включает в себя довольно широкий спектр разнообразных действий: умышленное причинение вреда здоровью различной степени тяжести, побои, истязания, изнасилование, понуждение к действиям сексуального характера, ограничение или лишение свободы, незаконное помещение в психиатрический стационар, принуждение к тяжелому физическому труду и т.п. Совершение преступления данным способом может выражаться и в форме бездействия: лишение потерпевшего пищи, воды, крова, непредоставление средств к существованию, неоказание медицинской помощи и т. п.

Законодатель не требует, чтобы жестокое обращение представляло собой систему поведенческих актов. Достаточно и одного такого акта. Но в любом случае жестокое обращение как способ совершения рассматриваемого преступления должно обладать столь яркой степенью выраженности, чтобы оно могло стать достаточным побудительным мотивом к совершению самоубийства. Например, Верховный Суд СССР признал жестокое обращение как способ доведения до самоубийства в действиях Ш., который систематически избивал свою жену, издевался над ней, выгонял из дома, что привело к тому, что она покончила жизнь самоубийством. (См.: Бюллетень Верховного Суда СССР. 1968. № 6. С. 31).

Под систематическим унижением человеческого достоинства потерпевшего понимаются многократно повторяемые, носящие постоянный характер клеветнические измышления, оскорбления, несправедливая критика, травля потерпевшего, издевательства, глумление над его личностью.

В судебной практике систематическим унижением личного достоинства признаются изуверские обряды, навязывание бесчеловечных стандартов поведения, практикуемые различного рода религиозными сектами. Именно так расценил Верховный Суд СССР действия Ф., А., С. и др., которые втянули потерпевших К. и Н. в религиозную секту “пятидесятников”. Моления в секте сопровождались выполнением изуверских обрядов, доводящих людей до исступления. Под воздействием таких обрядов доведенные до истерического психоза К. и Н. покончили жизнь самоубийством. (См.: Бюллетень Верховного Суда СССР. 1961. №6. С. 12). Нечто подобное в современный период имело место во время деятельности в России секты "Аум сенрикё".

Некоторые из перечисленных способов доведения до самоубийства могут представлять собой самостоятельные составы преступлений. Возникает вопрос, как квалифицировать такие деяния? Правилом здесь является следующий императив: если деяние, служащее способом совершения рассматриваемого преступления, наказуемо более строго, чем само доведение до самоубийства, требуется квалификация по совокупности преступлений.

(…) Отказ от заключения брака, от продолжения совместной жизни, факт супружеской измены, семейной ссоры или скандала сами по себе (если только они не сопровождались соответствующими действиями) не могут служить основанием для вменения ст. 110 УК. Так, Верховный Суд РСФСР по делу Т. признал, что его отказ от совместной жизни с потерпевшей не может сам по себе являться основанием для уголовной ответственности за доведение до самоубийства. (См.: Сборник постановлений Президиума и определений Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. М., 1960. С. 184-185).

Обязательным признаком объективной стороны анализируемого преступления является наступление преступного результата в виде смерти потерпевшего или акта покушения на самоубийство, если летальный исход по тем или иным причинам не наступил. Покушение должно быть оконченным. Приготовление к самоубийству, высказывание намерения лишить себя жизни, в том числе и в предсмертной записке, состава преступления, предусмотренного ст. 110 УК, еще не содержат.

В любом случае причинная связь должна соединять наступивший результат с тем способом, применяя который виновный объективно доводит потерпевшего до самоубийства. При этом надо иметь в виду, что и сам потерпевший под воздействием применяемого к нему насилия должен стремиться к лишению себя жизни, а не к достижению иных целей (например, к инсценировке самоубийства и уклонению от насильственных посягательств).

Так, Верховный Суд СССР не нашел состава доведения до самоубийства в действиях Р., избивавшего свою жену, которая, спасаясь от побоев, выпрыгнула из окна второго этажа и от полученных при падении травм скончалась. Суд мотивировал это тем, что потерпевшая, выпрыгнув из окна, стремилась спастись от действий мужа, а не пыталась покончить жизнь самоубийством. Действия Р. были правильно квалифицированы как умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшей. (См.: Бюллетень Верховного Суда СССР. 1969. № 6. С. 8).

Самоубийство потерпевшего как ответная реакция на правомерные действия того или иного лица (например, законный арест, взятие под стражу и т. п.) не может оцениваться по правилам ст. 110 УК”[294].

Можно вполне согласиться с мнением В.С. Бурдановой, которая пишет: “Особенно трудно решать вопрос об ответственности родителей или других воспитателей подростков, действовавших, казалось бы, из лучших побуждений. Так, по делу о доведении до самоубийства подростка Сергачева было установлено, что мать систематически унижала достоинство сына, оскорбляла его по пустякам обидными словами, не давала ничего сделать по собственному усмотрению. Мальчик остро переживал все это. В один из вечеров, когда он привел к себе приятеля, чтобы поиграть с ним в карты, мать запретила игру и выгнала приятеля. Сын повесился.

В другом аналогичном деле подросток воспитывался матерью и отчимом. Последний решил воспитать мальчика “по-своему”, не так, как это делал отец. “Воспитание” сопровождалось незаслуженными наказаниями, обидами и оскорблениями. Мальчик никогда не жаловался, но по его поведению в школе и дома было заметно (о чем рассказывали его учителя, товарищи и мать), что он переживает свое унижение. Отчим понимал это и умышленно унижал мальчика, чтобы, как он выразился, сломить его характер. Будучи зависим от матери и отчима, мальчик не видел иного выхода избавится от постоянного унижения, как добровольно уйти из жизни. Он застрелился из ружья, взятого у товарища”[295].

Интересно, что во втором случае отчим был привлечен к уголовной ответственности, а первое дело (в отношении матери Сергачева) было прекращено[296].

Фикция среднеразумного социально ответственного человека требует от адресатов уголовно-правовых норм оценки вероятности самоубийства психологически слабых людей. Эта же фикция требует от “среднего” человека определенного поведения в отношении такого рода людей, при чем это определенное поведение существенным образом различается у “среднего” человека в бытовых отношениях с окружающими и у “среднего” профессионала, который либо обладает определенными государственно-властными полномочиями, либо в рамках своей профессии (или исполняемой им социальной роли) обладает значительной духовно-культурной и (или) информационной властью над конкретными людьми. Второй случай – это педагоги, врачи, священнослужители (а также лидеры религиозных организаций типа сект), писатели, журналисты, психологи и психотерапевты.

Например, “средний” врач должен постоянно помнить о существовании очень мнительных пациентов (то есть, пациентов, психологически склонных постоянно истолковывать малейшие реплики врача как смертный приговор себе). Если “средний” врач сомневается в том, есть ли у больного какая-нибудь страшная, трудноизлечимая (а уж, тем более, неизлечимая) болезнь, то он ни в коем случае не должен сообщать о своих сомнениях пациенту. Максимум – четко обозначать возможность болезни, с целью обосновать необходимость проведения серьезных клинических исследований (часто – дорогостоящих для пациента), при этом – всегда преуменьшать вероятность наличия болезни, если есть хотя бы малейшее сомнение в мнительности пациента. Если пациент заведомо не мнительный – сообщать ему, что вероятность “50 на 50”, даже если сам врач считает, что дело обстоит гораздо хуже. Только полностью уверившись (многократно перепроверив), что пациент серьезно или неизлечимо болен, врач должен сообщать установленный факт пациенту.

“Средний” педагог не должен, по общему правилу, критиковать саму личность ученика за допускаемые тем чисто учебные ошибки. (Можно, не используя оскорбительных слов, умеренно критиковать личность ученика за аморальные поступки, в том числе аморальное поведение во время занятия). Но во всех случаях критики личности и выставления низких оценок за неправильно выполненные или невыполненные учебные задания “средний” педагог должен напоминать учащемуся, расстроенному критикой или низкой оценкой, что личность учащегося педагог критикует “по состоянию на сегодняшний день” (сказано будет, конечно же, проще), и что в будущем, как уверен педагог, учащийся будет вести себя правильнее, корректнее, достойнее, он будет более этичен во взаимоотношениях с окружающими. Учащемуся, расстроенному низкой оценкой, “средний” педагог должен (в большинстве случаев) дать возможность исправить оценку, а когда это невозможно (официальные экзамены без права пересдачи в течение определенного срока) – утешить “провалившегося”, напомнив ему, что, во-первых, в конце концов появится возможность пересдачи, а, во-вторых, не бывает людей, у которых нет вообще никаких недостатков и все, за что они берутся, получается одинаково хорошо. Например, если конкретный юноша-старшеклассник очень слаб по математике, физике, химии, биологии, то “средний” учитель, во-первых, должен постоянно выражать надежду в том, что ситуация вполне может измениться к лучшему, при условии более добросовестного отношения к урокам и траты на них большего времени, чем обычно. Во-вторых, “средний” учитель должен постоянно напоминать неуспешному ученику, что в той профессии, которой ему по-настоящему захочется заниматься и которую он будет любить, этот юноша, с высокой степенью вероятности, достигнет определенных успехов и будет достойным, полноценным взрослым членом общества, необходимым для людей и уважаемым ими.

“Средний” психотерапевт, психолог, психиатр должны примерно то же самое говорить своим клиентам (пациентам), у которых есть психологические проблемы. Критика личности пациента во многих случаях допустима, но с высказыванием специалистом одновременной уверенности в том, что пациент принципиально способен измениться в лучшую сторону.

“Средний” священнослужитель на исповеди должен вести себя примерно так же, как и “средний” психотерапевт, даже, если исповедующийся человек признается в самых ужасных, смертельных грехах. Классический вариант реакции на подобного рода исповедь: “Я, как смертный человек, тебя простить за такое не могу, но искренне надеюсь, что твои молитвы и будущие добрые дела будут услышаны и оценены Господом, который, может быть, тебя, в конце концов, и простит. Милость Божия, как известно, не знает границ”.

“Средний” писатель, режиссер или журналист в своих статьях, книгах, фильмах, спектаклях должны изображать самоубийство как исключительный и (с точки зрения высших моральных ценностей и норм) нежелательный выход из интенсивной боли (физической или моральной), из страшных бед и горестей, внезапно свалившихся на человека. Самоубийство – было, есть и будет, как не такой уж, к сожалению, редкий факт общественной жизни. Поэтому этот факт общественной жизни изображало, и будет изображать (и художественно осмыслять) искусство. Но важно, – с какой точки зрения оно будет его изображать. С деятелями культуры, пропагандирующими самоубийство как нормальный и обыденный поступок – общество должно неустанно бороться.

“Средний” человек в быту – это самый сложный случай для анализа с точки зрения дел о доведении до самоубийства. Собственно говоря, в судебно-следственной практике встречаются, в основном, дела трех типов: 1) доведение до самоубийства в отношениях родственников или супругов (гражданских супругов); 2) доведение ребенка или подростка до