Центр и периферия в условиях нарастания противоречий

Конец 60-х - начало 70-х годов стали временем сущест­венного усложнения межамериканских отношений. Система не только окончательно потеряла свою «герметичность», характерную для 40-50-х годов и выражавшуюся в замкну­тости международных отношений в регионе и достаточно высоком уровне политической дисциплины. По существу, возник новый тип конфликтов между центром системы и целым рядом государств-членов, связанный с проведением последними политики экономического национализма и стремлением автономизироваться от США во внешней по­литике.

Во многом это было связано с появлением в регионе нового политического феномена - националистических во­енных режимов. Речь в первую очередь идет о режимах в Перу (1968-1975 гг.)*, Панаме (1968-1981 гг.), Боливии (1969-1971 гг.), Эквадоре (1972-1976 гг.). Это были совсем не те военные, с которыми Вашингтон привык иметь дело в предшествующие десятилетия, «подкармливая» их устарев­шей военной техникой и поддерживая идею об «особой миссии» вооруженных сил в обществе.

Происшедшая в 50-60-е годы демократизация офицер­ского корпуса (особенно в армии); повышение его образова-

Хотя военный режим в Перу формально просуществовал до 1980 г., его леворадикальная ориентация, по существу, исчерпала себя вместе с уходом из правительства команды реформаторов в 1975 г.

тельного и культурного уровня, рост национального само­сознания; «кризис совести» в результате соприкосновения с нищетой и отсталостью индейского населения в ходе про­тивоповстанческих операций - все это дало совсем не тот эффект, на который рассчитывали в Пентагоне. В наиболее концентрированном виде это воплотилось в политике перу­анских военных во главе с генералом X. Веласко Альварадо (1968-1975 гг.). Вооруженные силы пришли к власти с про­граммой глубоких социально-экономических преобразова­ний, защиты национального суверенитета и независимой внешней политики. По мере продвижения по пути реформ происходила и радикализация самого процесса преобразо­ваний, что даже дало основания таким известным советским специалистам, как профессор А.Ф. Шульговский, утвер­ждать о признаках «социалистической ориентации» в поли­тике перуанских военных¹.

«Революционный национализм» правительства X. Ве­ласко Альварадо реализовался уже в первые дни после при­хода к власти. 11 октября 1968 г. была национализирована собственность американской нефтяной компании «Интер­нешнл Петролеум Компани». В компенсации ей было отка­зано в связи с грубейшими нарушениями ею национального законодательства. Буквально вслед за этим начинается аме­рикано-перуанская «рыболовная война», причем дело дохо­дит и до обстрела перуанскими патрульными катерами аме­риканских рыболовных судов. С февраля 1969 г. Перу уста­навливает дипломатические и торговые связи с Советским Союзом и другими странами-членами СЭВ. В эти же годы перуанская дипломатия выступает за коренную перестройку межамериканской системы. В 1972 году вслед за правитель­ством Народного единства Чили перуанские военные вос­станавливают дипломатические и торговые отношения с Кубой. В 1973 году страна вступает в движение неприсое­динившихся государств и активно включается в достаточно конфликтный в тот период диалог Север - Юг².

В Панаме в октябре 1968 г. Национальная гвардия во главе с командующим О. Торрихосом отстраняет граждан­ское правительство и провозглашает курс на антиолигархи­ческие, антиимпериалистические преобразования, в центре которых пересмотр статуса зоны Панамского канала.

Пришедшие к власти в Боливии военные правительства генералов О. Кандиа - X. Торреса (1969-1971 гг.), с точно­стью повторив «перуанский сценарий», осуществили на­ционализацию собственности «Боливиан галф ойл» и ряда других американских объектов, выдворили из страны (как и в Перу) сотрудников «Корпуса мира», провели ряд внешне­политических акций, направленных на демонстрацию неза­висимой ориентации на международной арене ⁴.

Наконец, приход к власти в Чили в мае 1970 г. блока левых сил Народное единство и провозглашенный ими курс на социалистический характер преобразований в стране как бы довершили картину и привели всего за несколько лет к существенному изменению политической карты Латинской Америки. В начале 70-х годов в регионе возникла целая группа режимов левонационалистической ориентации. Бо­лее того, именно в эти годы появились основания говорить о формировании своего рода группировки латиноамерикан­ских государств, которые, явно перехватив инициативу, вы­ступили за фундаментальную реформу межамериканской системы. К ним присоединились и националистический во­енный режим генерала А. Лануссе в Аргентине (1971-1979 гг.), и конституционные правительства Мексики, Венесуэлы и Колумбии.

Как показывают документы, в том числе и слушания в комиссиях Конгресса США по межамериканским делам, столь резкое изменение политической обстановки в регионе не только не планировалось, а просто застало врасплох пришедшую к власти республиканскую администрацию Р. Никсона (1968 г.). В условиях, когда в правящих кругах со второй половины 60-х годов активизировались усилия по выработке основ долговременного альянса с военными, фе-

номен националистических военных режимов вызвал ост­рые разногласия.

Как отмечают авторы одной из наиболее фундамен­тальных отечественных работ по межамериканским отно­шениям «США и Латинская Америка», ряд представителей Совета Безопасности и Госдепартамента считали, что в ус­ловиях вакуума власти военные режимы являлись единст­венно возможным союзником Соединенных Штатов в ре­гионе. Согласно сторонникам этой точки зрения, вооружен­ные силы были единственным институтом, который мог эффективно реализовать реформы по программе «Союз ра­ди прогресса», и поэтому нуждались во всемерной под­держке, в том числе и в форме предоставления современной военной техники. Такой подход, естественно, лоббировался представителями военно-промышленного комплекса США, которые в условиях роста военных расходов в странах, где к власти пришли вооруженные силы, стремились использо­вать благоприятную конъюнктуру для расширения своих продаж.

«Традиционалисты», сторонники «новых рубежей» в их первоначальном виде видели в военных режимах фактор, окончательно подрывающий продвижение латиноамерикан­ских стран к представительным системам правления запад­ного образца⁶. Либералы заявляли о том, что новые военные режимы в лучшем случае могут оказаться «чрезвычайно трудным союзником» Вашингтона, а в худшем будут ему открыто враждебны⁷.

В период первой республиканской -администрации Р. Никсона (1968-1972 гг.) в политике США явно возобладали прагматики - сторонники адаптации к уже существующим военным режимам, получившей название «политики мало­заметного присутствия». В качестве главной задачи рас­сматривалась ликвидация очагов напряженности в отноше­ниях с ними, возникшие в первые несколько лет правления республиканцев.

Это было обусловлено даже не столько тем, что адми­нистрация Р. Никсона разделяла точку зрения «неомили­таристов», сколько выявившейся в начале 70-х годов крайне неординарной ситуацией, при которой в регионе возникло сразу несколько «горячих точек», на которые США, все бо­лее увязая в войне во Вьетнаме, не в состоянии были реаги­ровать традиционными силовыми методами. Примененная в отношении государств, национализировавших собствен­ность американских компаний, «поправка Хикинлупера», вводившая режим торгово-экономических санкций и преду­сматривавшая голосование против предоставления этим режимам средств международными финансовыми органами. а также действия по их финансово-экономической дестаби­лизации - все эти рычаги давления в той или иной форме были задействованы в политике США в отношении левонационалистических правительств региона. И тем не менее, пожалуй, в первый раз в XX веке Соединенные Штаты ощу­тили невозможность проведения одновременной дестабили­зации по целому ряду направлений.

В основе столь, на первый взгляд, неожиданно резкого осложнения отношений «двух Америк» лежали не просто конфликтные ситуации, практически одновременно воз­никшие у США с рядом латиноамериканских государств. Именно в 60-70-е годы постепенно начался процесс вырав­нивания гигантской асимметрии мощи и влияния, жестко разделившей систему на центр и периферию.

С одной стороны, это было обусловлено впечатляющим рывком в социально-экономическом развитии целой группы стран региона, о чем уже говорилось в предыдущей главе. Новые реалии региона учитывались авторами политики «малозаметного присутствия». Еще в 1976 году, когда тен­денция роста взаимозависимости «двух Америк» и как след­ствие возрастающая значимость Латинской Америки на Шкале долговременных приоритетов США признавались в Вашингтоне отнюдь не всеми, Г. Киссинджер в интервью «Нью-Йорк Тайме» достаточно пророчески заявил: «...стра-

ны Латинской Америки приобретают для нас новый смысл и новое значение, т.к. они начинают прочно вставать на собственные ноги на международной арене. Это объясняет­ся следующими обстоятельствами:

во-первых, они превращаются во все более весомый фактор на мировых рынках сырья и продовольствия, мине­ралов и энергоресурсов;

во-вторых, они обладают потенциальной возможно­стью стать районом производства все большего количества сельскохозяйственных товаров;

в-третьих, они играют все более важную роль в поли­тических организациях.

Поэтому наша политика в Западном полушарии должна признавать эти новые реальные обстоятельства, перемены в Латинской Америке и ее огромное значение с точки зрения международных интересов США».

С другой стороны, в начале 70-х годов впервые обозна­чилось относительное снижение роли Соединенных Штатов в мировой экономике, связанное с появлением в лице За­падной Европы и Японии новых полюсов экономической мощи, а также кризисными явлениями у самой супердержа­вы. Так, доля США в мировой экономике упала с 50% в первые послевоенные годы до 23% в 1974 году⁹, т.е. сокра­тилась более чем вдвое. В августе 1971 г. прекратила свое существование Бретон-Вудская система, знаменовавшая со­бой конец целой эпохи, когда вся мировая валютно-финансовая система была привязана к прочному американ­скому доллару. Переход к плавающему курсу доллара, бес­прецедентные протекционистские меры, введенные в авгу­сте 1971 г. администрацией Р. Никсона, приведшие к «торговой войне» США с Японией, отчетливо обозначили болезни американской экономики. И энергетический кризис 1973 г., и впечатляющий успех стран-членов ОПЕК, и на­растающее движение за новый мировой экономический по­рядок, и активизация деятельности неприсоединившихся

стран, и «группа 77» в ООН - все эти факторы существенно влияли на межамериканские отношения.

Некогда всемогущий и безусловный лидер системы, к тому же бесславно и с огромными морально-политичес­кими издержками закончивший вьетнамскую кампанию, терял в глазах других стран-членов право оставаться тако­вым. Жесткое вертикальное начало межамериканских от­ношений стало все больше разрушаться. Контекст глобаль­ных противоречий Север-Юг в эти годы стал все более яв­ственно вытеснять модель континентальной солидарности, положенную в основу межамериканской системы.

Еще с середины 60-х годов начался процесс диверси­фикации международных связей латиноамериканских рес­публик. К середине следующего десятилетия их география существенно расширилась за счет социалистических стран и молодых независимых государств Африки и Азии.

Семидесятые годы можно охарактеризовать как период поворота Латинской Америки к «третьему миру». С блоком молодых афро-азиатских стран государства региона сбли­жал ряд параметров развития, периферийный характер включенности в международную систему разделения труда, подверженность дискриминации в международных эконо­мических отношениях. Ракурс отношений «Север-Юг» не только объективно отражал одну из реально существовав­ших тенденций развития международных отношений, но и в сравнении с все более «тесной» схемой «Запад-Восток» от­крывал новые горизонты для внешней политики. Кроме то­го, в условиях нарастания конфликтного потенциала в от­ношениях Латинской Америки с США в торгово-эко­номической области и стремления к дистанцированию в об­ласти внешней политики опора на блок развивающихся стран укрепляла позиции латиноамериканских государств в Диалоге с Вашингтоном.

В середине 70-х годов Латинская Америка достаточно активно подключилась к движению неприсоединения. Ко­личественный рост движения неприсоединения, превраще-

ние его во влиятельную международную силу, воздейст­вующую в той или иной степени практически на весь ком­плекс проблем мировой политики, притягивали Латинскую Америку к этой организации, порождали опасение «остаться за бортом». В 1970 году, кроме Кубы, в качестве полноправных участников движения фигурировали еще три карибские страны - Гайана, Тринидад и Тобаго и Ямайка. В 1980 году число государств региона в этой организации возросло до десяти. В 1986 году на VIII Конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран их численность возросла до восемнадцати.

По мере подключения к неприсоединению налицо были попытки латиноамериканских государств-членов повернуть движение в сторону главным образом «экономической ди­пломатии». Роль Латинской Америки в эти годы в основном сводилась к продвижению идей нового мирового экономи­ческого порядка (НМЭП). Государства региона стояли у ис­токов идеи НМЭП и внесли заметный вклад в формирова­ние его концептуального базиса. Именно латиноамерикан­ские страны во главе с Мексикой стали авторами «Хартии экономических прав и обязанностей государств», принятой на Генеральной Ассамблее ООН в 1974 году.

Разработанная в 70-е годы при непосредственном уча­стии Латинской Америки программа НМЭП несла несо­мненный демократический заряд. Она утверждала право на развитие, на недискриминационный торговый обмен, на су­веренное право свободно распоряжаться природными ре­сурсами, установление рамок деятельности для ТНК. В рам­ках ЮНКТАД латиноамериканские страны первыми вы­двинули идею «кодекса поведения ТНК». В основе концеп­ции нового мирового экономического порядка, по существу, лежали идеи взаимозависимости развитых и развивающих­ся государств, необходимости поиска неконфронтационных, компромиссных решений.

Несомненно и то, что наиболее развитые латиноамери­канские государства рассматривали движение за НМЭП и

как средство приблизиться к клубу «богатых стран», взять на себя функции посредника, промежуточного звена между развитыми и развивающимися странами.

В отличие от Кубы, неизменно отстаивавшей тезис о том, что социалистическое содружество является «естественным союзником» движения неприсоединения, позиция большинства латиноамериканских стран характе­ризовалась упором на нейтрализм движения, его «равноудаленность» от сверхдержав и их блоков. В целом в движении неприсоединения Латинская Америка противилась его чрезмерной идеологизации и усилению радикального нача­ла, тяготела к умеренному, сбалансированному подходу. Оценивая это явление, следует признать, что для этого ре­гиона, еще несколько десятилетий назад почти безогово­рочно причислявшего себя к Западу, причем не только в плане принадлежности к западной цивилизации, но и в рам­ках существовавшей биполярной структуры, «равноудаленность» была сама по себе новым рубежом.

Со второй половины 60-х годов начался постепенный «возврат» в Латинскую Америку ведущих западноевропей­ских государств. И хотя их доля во внешнеторговом оборо­те и в иностранных инвестициях в регионе была еще незна­чительной и существенно уступала североамериканской, их динамика выглядела впечатляющей. Так, например, если совокупный экспорт стран ЕЭС и Японии в Латино-Карибскую Америку в 1967 году составлял около половины аме­риканского, то в 1974 году он почти сравнялся с экспортом США (около 15 млрд. дол.)¹.

Именно в начале 70-х годов была, по существу, подор­вана военно-техническая зависимость латиноамериканских государств от Соединенных Штатов. Столкнувшись с отка­зом центра системы предоставлять латиноамериканским армиям технически сложные виды вооружений, не соответ­ствовавшие функциям противоповстанческой войны, такие государства региона, как Аргентина и Перу, уже в конце 60-^х годов осуществили масштабные закупки военной техники

в Западной Европе. В 1974 году впервые в Южной Америке (Перу) появились вооружения советского производства.

Немаловажным последствием разрыва военно-техни­ческой зависимости от центра системы стало, на первый взгляд, весьма неожиданное подключение Латинской Аме­рики в 70-е годы к гонке вооружений, что не только приве­ло к возникновению новой линии конфликта между США и военными режимами региона, но и в целом существенно дестабилизировало международные отношения в Западном полушарии.

И в данном случае читателя не должны вводить в за­блуждение относительно «скромные» показатели этого ре­гиона в закупке оружия «третьим миром» (13,5% в первой половине 80-х годов)". Существенно уступая по этому по­казателю таким кризисным районам, как Ближний Восток (50% всех закупок вооружения развивающимися странами). Латинская Америка тем не менее достигла впечатляющего роста военных расходов. С 1974 по 1982 г. военные расходы в этом регионе удвоились (с 7,9 до 15,8 млрд. дол.)¹². Чис­ленность латиноамериканских армий к середине 80-х годов возросла по сравнению с серединой 70-х годов почти на 40% и приблизилась к внушительной цифре в 2 млн. чело­век. Лишь в 1975-1984 гг. содержание вооруженных сил обошлось Латинской Америке в 150 млрд. дол. Только в 1968-1984 гг. импорт вооружений, увеличившись в ежегод­ном выражении более чем в десять раз, в совокупном объе­ме составил гигантскую цифру в 12,8 млрд. дол.¹⁴ К Арген­тине и Бразилии, в первые десятилетия XX века присту­пившим к собственному военному производству, в 70-е го­ды добавились Чили, Перу, Мексика, Венесуэла, Колумбия и ряд других стран. К середине 80-х годов уже 16 латино­американских и карибских стран обладали военной про­мышленностью.

Очевидно, что «феномен 70-х годов» при всей своей кажущейся неожиданности возник не вдруг и не на пустом месте. Среди причин, подготовивших его, в первую очередь

следует выделить исторические корни и традиции латино­американского милитаризма. Можно согласиться в этой связи с чилийским ученым А. Варасом, который совершен­но справедливо указывал, что сами по себе никакие внеш­ние импульсы не были способны «милитаризовать» Латин­скую Америку, если для этого не существовала бы местная почва, определявшаяся местом вооруженных сил в общест­ве, их взаимодействием с государственной властью, соот­ношением между военными и гражданскими институтами¹⁵.

Исторически сложившийся чрезвычайно высокий уро­вень автономии института вооруженных сил в обществе, его претензии на роль национального арбитра, на единственно­го носителя национальных ценностей и защитника консти­туции, приобретавшие в ряде случаев мессианскую направ­ленность, на практике находили выражение в активном вмешательстве военных в политику. Военные институты фактически монополизировали в своих руках решение ши­рокого круга вопросов, связанных с национальной безопас­ностью. Контроль гражданского общества над вооружен­ными силами оказался чрезвычайно ограниченным, а в ряде случаев просто символическим. Особенно отчетливо это проявлялось в условиях, когда вооруженные силы захваты­вали государственную власть, на практике реализуя свои претензии на роль вершителя судеб нации.

При любом из вариантов «военного реформизма» во­просы наращивания военной мощи, оснащения вооружен­ных сил современными сложными видами техники выдви­гались в разряд первоочередных национальных задач. Во многом сквозь их призму военные правительства рассмат­ривали проблематику суверенитета, безопасности, само­стоятельности на международной арене.

Не случайно, что именно на 70-е годы, когда за исклю­чением Венесуэлы, Колумбии и Гайаны во всех южноаме­риканских государствах правили военные, пришлось резкое наращивание военных расходов в регионе. Поэтому в целом позитивный эффект расширения круга поставщиков воору-

жений уже в 70-е годы с большим «запасом» перекрылся резким наращиванием объемов закупок. Именно на эти го­ды, собственно, и пришлось втягивание региона в гонку вооружений. Впервые превысив в 1972 году 1млрд. дол., объемы закупок вооружений вплоть до середины 80-х го­дов, когда грянул долговой кризис, колебались в пределах 2-3 млрд. дол. в год.

Нередко приходится встречаться с точкой зрения, со­гласно которой столь резкий рост военных закупок был обусловлен имевшим место в 70-е - начале 80-х годов це­лым рядом конфликтных ситуаций, и в первую очередь в результате обострения территориальных споров, в которые вдохнули «новую жизнь» сырьевой кризис, возросшая по­литическая гетерогенность региона, а также в целом уси­лившаяся неравномерность развития. Наряду с этим, как правило, указывается, что наметившаяся в 70-е годы эрозия межамериканской системы существенно ограничила ее «дисциплинирующий эффект», что привело к возникнове­нию междоусобиц.

Однако здесь явно прослеживалась и «обратная связь». Небывалый рост военных расходов, импорта самых совре­менных и дорогостоящих вооружений, тем более имевший место при отсутствии какой-либо реальной внешней угрозы, неизбежно дестабилизировал обстановку в регионе, генери­ровал климат недоверия и подозрительности в отношении соседей, возрождал старые и порождал новые опасения в отношении геополитических устремлений тех или иных го­сударств*. Обострение к середине 70-х годов отношений в треугольнике Перу - Чили - Боливия, завязанном на про­блеме выхода последней к Тихому океану, или фактически предвоенная ситуация, создавшаяся в конце 70-х годов в

* Для таких опасений порой действительно имелись основания. Доста­точно напомнить в этой связи политику «подвижных границ» бразиль­ского военного режима в 70-е годы, основанную на геополитической концепции выхода страны к двум мировым океанам.

отношениях между военными режимами Аргентины и Чили из-за проблемы пролива Бигл, в немалой степени были под­готовлены лидерством этих государств в гонке вооружений в Латинской Америке.

В условиях усложнения международных отношений и все более отчетливых признаков эрозии межамериканской системы Вашингтон выдвинул идею опоры на двусторонние отношения со странами региона. Намеренное ограничение континентального начала объяснялось возросшей диффе­ренциацией стран региона по уровням развития, характеру политических процессов, реальному значению для Соеди­ненных Штатов. Представители Госдепартамента заявляли об отсутствии в современных условиях «единой формулы для установления плодотворных отношений «двух Америк», о необходимости «специальных усилий по расширению двусторонних связей с каждым американским государст­вом».

Авторы упоминавшейся уже коллективной монографии «США и Латинская Америка» отмечают, что для укрепле­ния своих позиций в регионе Вашингтон использовал поли­тику «выборочного фаворизма», или «предпочтительного союзника». По признанию самих американцев, фаворитизм выражался в том, что поощрялись амбиции крупных стран, натравливались одни страны на другие - крупные страны на средние или малые или «идеологически приемлемые» на неприемлемые. В положении главного фаворита оказалась Бразилия ¹⁷.

Признаки поиска опорной страны в регионе действи­тельно имели место. Однако это все же скорее было харак­терно для середины 60-х годов, когда в рамках создания но­вой региональной системы безопасности Вашингтону был остро необходим региональный союзник, о чем подробно говорилось в предыдущей главе. В начале 70-х годов про­возглашение Бразилии в качестве «фаворита» и, в частно­сти, знаменитое заявление Р. Никсона в ходе визита в эту страну (декабрь 1971 г.): «куда пойдет Бразилия - туда пой-

дет остальная Латинская Америка», имели, на наш взгляд уже иную подоплеку. Задача заключалась в том, чтобы мак­симально нейтрализовать нарастающее автономное начало в политике бразильских военных, придать новое дыхание, по сути, затухающему американо-бразильскому альянсу. Одна­ко реальных ресурсов для достижения этой цели у респуб­ликанской администрации практически уже не было, а по­литические декларации вряд ли могли компенсировать рас­тущее расхождение в интересах.

Целью, которая была действительно реальной и на ко­торой Вашингтон сосредоточил немалые дипломатические, политические и экономические усилия, была политика дес­табилизации правительства Народного единства в Чили, ко­торая вполне вписывалась в глобальную схему противоре­чий «Восток-Запад». Центр системы в очередной раз де­монстрировал, как писал А. Лоуэнталь, свою зацикленность на чисто негативистском подходе, т.е. на примитивных схе­мах дестабилизации и свержения неугодного правительства, вместо того, чтобы направить развитие событий в стране в нужное русло, «обеспечив тем самым будущее».

Факты свидетельствуют о том, что в начале 70-х годов Соединенные Штаты не просто теряли рычаги контроля над межамериканской системой. В условиях, когда ряд госу­дарств региона, искусно применяя коалиционную диплома­тию, предпринял попытку превратить систему в коллектив­ный рычаг нажима на Вашингтон, в правящих кругах США даже стал рассматриваться вопрос о выходе из ОАГ. Об этом, в частности, высказывался У. Роджерс, ставший в 1973 году помощником госсекретаря по межамериканским делам¹⁹.

Во многом это было связано с началом работы Специ­альной комиссии по изучению межамериканской системы и выработке мер по ее реорганизации (СКИМС). Напомним, что комиссия была создана решением Ш сессии Генераль­ной Ассамблеи ОАГ (Вашингтон, апрель 1973 г.). Под на­жимом целого ряда латиноамериканских государств, и в

первую очередь Перу и Чили, была принята резолюция, вы­ражавшая «общую неудовлетворенность результатами дея­тельности межамериканской системы».

В принятой на сессии «Декларации принципов межаме­риканских отношений» странам-инициаторам реформы межамериканской системы удалось впервые закрепить принцип «идеологического плюрализма». Этот принцип предполагал возможность сосуществования в межамерикан­ской системе государств с различным общественно-политическим строем, что и положило начало процессу деидеологизации системы, освобождению ее от атрибутики холодной войны. Подтекстом этого документа была не только и даже не столько заинтересованность левых режи­мов в отмене антикубинских санкций в ОАГ, сколько стремление обезопасить себя от рецидивов прямого вмеша­тельства в случае, если тот или иной режим будет квалифи­цирован Вашингтоном как «просоветский».

Перу и Чили при поддержке Венесуэлы, Колумбии и ряда других стран выступили также за коренной пересмотр концепции безопасности межамериканской системы. Ими было предложено внести в межамериканский юридический лексикон термин «экономическая агрессия». Эти же страны предложили создание в регионе системы «коллективной экономической безопасности». Как заявил в одном из своих выступлений во время обсуждения данного вопроса пред­ставитель Венесуэлы в Постоянном Совете ОАГ, «чтобы обес­печить подлинное равенство государств, необходимо придать Пакту Рио-де-Жанейро экономическое содержание».

Очевидно, что своим острием эти инициативы были направлены против политики экономического нажима, осо­бенно широко практиковавшегося Соединенными Штатами против левонационалистических режимов в конце 60-х -начале 70-х годов. Идеи «коллективной экономической безопасности» благодаря усилиям латиноамериканской ди­пломатии получили дальнейшее развитие на сессии Гене­ральной Ассамблеи ОАГ (Атланта, май 1974 г.), где в спе-

циальной резолюции вновь была обозначена задача обеспе­чения «интегрального развития и коллективной экономической безопасности» ²⁰ .

Никогда еще латиноамериканский «прессинг» на США не был столь мощным. Госдепартамент пытался максималь­но «заземлить» латиноамериканские инициативы, растворив их в расплывчатых и необязывающих формулировках. Наи­более отчетливо это проявилось в позиции американской делегации именно в рамках работы СКИМС в 1973-1975 гг.

Однако в условиях, когда по вопросу создания системы «коллективной экономической безопасности» Соединенные Штаты оказались фактически «прижаты к стене», они вы­нуждены были внести определенность.

Соединенные Штаты оказались единственным государ­ством, проголосовавшим против внесения в МДВП положе­ния о создании системы коллективной экономической безо­пасности, предусматривавшей распространение принципа «нападение на одного - нападение на всех» на область эко­номических отношений. И хотя на Специальной конферен­ции по реформе договора (Сан-Хосе, апрель 1975 г.) в ста­тью 11 было включено соответствующее положение, пред­ставитель США заявил, что его страна не возьмет на себя никаких обязательств по обсуждению, подписанию и рати­фикации каких-либо обязывающих документов по созданию подобной системы²¹.

Как представляется, подобного рода демарши оказыва­ли деморализующее воздействие на межамериканские от­ношения, парализовывали какую-либо творческую актив­ность в рамках системы и лишь стимулировали центробеж­ные тенденции. Это, в частности, находило выражение в растущей заинтересованности государств региона создавать свои, чисто латиноамериканские объединения, которые в известном смысле подменяли бы собой ОАГ.

Наиболее развитым из них в 70-е годы был, безусловно, Андский пакт. Подписанное в 1969 году Картахенское со­глашение положило начало процессу интеграции шести

андских стран (Боливия, Венесуэла, Колумбия, Перу, Эква­дор, Чили). При этом в 70-е годы Андская группа вышла за рамки чисто экономического объединения. Структура орга­низации включала Совет министров иностранных дел, Андский парламент, Андский суд и ряд других органов, свиде­тельствовавших о стремлении создать объединение по типу Европейского сообщества.

Более того, в начале десятилетия именно Андская груп­па стала главным оппонентом Соединенных Штатов в стремлении перестроить межамериканскую систему, о чем уже говорилось выше, а также инициатором ряда коллек­тивных акций, направленных на ущемление интересов севе­роамериканских сырьевых корпораций. Принятое в 1971 году «решение 24» Комиссии Картахенского соглашения существенно ограничило перевод прибылей за границу ино­странными инвесторами.

Даже проблематика региональной безопасности, яв­лявшаяся ранее традиционной «вотчиной» межамерикан­ских форумов, стала выноситься на субрегиональный уро­вень и рассматриваться без участия Соединенных Штатов. Об этом наглядно свидетельствовал «процесс Айакучо». В 1974 году в г. Айакучо (Перу) лидеры восьми латиноамери­канских государств - Аргентины, Боливии, Венесуэлы, Ко­лумбии, Панамы, Перу, Чили и Эквадора подписали «Декларацию Айакучо», в которой взяли на себя обязатель­ство создать условия для ограничения гонки вооружений и направления высвободившихся средств на нужды социаль­но-экономического развития.

В отличие от предыдущих многочисленных деклараций и международных документов вслед за подписанием «Декларации Айакучо» последовали конкретные меры. В 1975-1976 гг. состоялось пять совещаний на уровне экспер­тов по практическому изучению проблематики разоруже­ния. Так, например, на втором совещании экспертов в Сан­тьяго (Чили, сентябрь 1975 г.) рассматривались вопросы ус­тановления климата доверия между государствами-

участниками в военно-политической области, сотрудниче­ства между военными институтами, а также проблемы за­прещения определенных видов вооружений (биологичес­кого, химического, токсического), а также тех, применение которых негативно влияет на экологию. Вслед за подписа­нием «Декларации Айакучо» был создан еще один потенци­ально важный механизм - Совещание командующих воо­руженными силами Перу, Чили и Боливии, призванное уст­ранить климат враждебности и недоверия между армиями этих государств, создававших благоприятную почву для гонки вооружений. На II совещании в Сантьяго в 1976 году было подписано «Соглашение о сотрудничестве в целях ук­репления мира и дружбы между вооруженными силами».

В 1978 году страны, подписавшие «Декларацию Айаку­чо», в период проведения первой сессии ООН по разоруже­нию приняли еще одну декларацию, в которой обязались совместно с другими латиноамериканскими государствами изыскивать возможности для ограничения вооружений. В том же 1978 году по инициативе президента Мексики в сто­лице этого государства состоялась встреча представителей 20 государств Латинской Америки и Карибского бассейна по изучению проблематики разоружения на региональном уровне. На ней, в частности, был рассмотрен вопрос о соз­дании единого для Латинской Америки и Карибского бас­сейна консультативного механизма по ограничению пере­дачи определенных видов вооружений и установлению ог­раничений или запрещения некоторых видов оружия. В 1980 году на встрече в Рио Бамба (Эквадор) президенты Ве­несуэлы, Колумбии, Эквадора и полномочный представи­тель президента Перу приняли «Кодекс поведения», в пятом пункте которого они обязались продвигать процесс разору­жения на субрегиональном и региональном уровнях, осно­вываясь на принципах «Айакучо», что «явилось бы эффек­тивным вкладом в дело всеобщего и полного разоруже­ния».

«Процесс Айакучо» в 70-е годы не привел к реальному ограничению вооружений, однако начавшийся диалог, из которого фактически были исключены Соединенные Шта­ты, все же, на наш взгляд, способствовал тому, что обост­рившиеся территориальные споры в тот период не перерос­ли в региональные конфликты, а межамериканское сотруд­ничество пополнилось еще одним компонентом, который в дальнейшем превратится в важный фактор коллективной дипломатии.

В условиях, когда реальные внешнеполитические воз­можности США в регионе оказались существенно ограни­ченными, а конфликтный потенциал межамериканских от­ношений резко возрос, центр системы предпринял попытку, не отступая от политики скрытой дестабилизации, разря­дить обстановку активным внешнеполитическим маневри­рованием и снижением реального присутствия в регионе.

В 1974 году госсекретарем Г. Киссинджером был про­возглашен «новый диалог» с Латинской Америкой, осно­ванный на зрелом партнерстве. На деле речь шла в общем-то о единственно возможном в тех условиях маневре - сни­жении политического присутствия в регионе за счет сокра­щения численности дипломатических, торговых и военных миссий, свертывании объемов помощи (если в 1970 г. на долю Латинской Америки приходилось около 70% помощи США иностранным государствам, то в 1985 г. - лишь 22%)²³. В условиях сильно развитых националистических антиамериканских настроений была предпринята попытка свернуть формальное присутствие и проявлять куда боль­шую толерантность к антиимпериалистической риторике, в 70-е годы активно эксплуатировавшейся не только военны­ми режимами Перу, Панамы, Боливии (1969-1971 гг.) и Эк­вадора (1972-1976 гг.), но и правящими элитами Мексики, Аргентины, Венесуэлы.

Был предпринят достаточно тонкий маневр, направлен­ный на то, чтобы «канализировать» антиимпериализм по второстепенным направлениям, например, в демаршах в

движении неприсоединения, «группе 77». Так. Соединенные Штаты достаточно спокойно отнеслись к выдвинутой пре­зидентом Мексики Л. Эччеверией в 1972 году в ООН Хар­тии экономических прав и обязанностей государств. Задача заключалась в том, чтобы тем самым вывести из-под удара главное - интересы американских инвесторов в регионе.

Следует признать, что этот маневр во многом удался. Национализации собственности американских компаний <