Бытие как определяющая основа сущего

Всякое существующее нечто есть только потому, что для ее существования имеется основа, как то, что определило существование нечто как этого нечто. Вещь как этот камня, предмет как этот стол, сказочный образ как Баба Яга. В этой связи в вопросе о начале порядка мира появляется акцент, ориентирующий философию на поиск начала как основания космического порядка. Поставленный ранее вопрос: почему есть порядок, а не хаос? теперь спрашивает: что является основанием существования всего? Что дает возможность всему быть? Иными словами, в центр внимания философского поиска перемещается возможность самого существования порядка в мире, его «есть», «бытие», «существование».

Быть, существовать по-гречески εἰμί (еими), причастием которого является термин ὥν (он). Субстантивация этого причастия привела к образованию терминов τά ὄντα (та онта) – «существующее», «предметы»; τὸ ὄν (то он) – «сущее», «действительность», «правда»; τῷ ὄντι (то онти) – «на самом деле», «действительно», «по истине». Размышления древних греков над основаниями порядка существования вещей, мира в целом привели к формированию особой раздела философии – онтологии, или учении о бытии. Основоположником учения о бытии, человеком, который впервые в античной философии поставил вопрос что такое бытие? во всей его фундаментальности, явился Парменид из Элеи (ок. 540 – 480 до н.э.). Свое учение Парменид изложил в трактате О природе. Начиная с Парменида вопрос «что такое бытие как основание всего существующего?» является одним из основных вопросов в философии.

Вначале попробуем уяснить себе, о чем спрашивает вопрос, трактующий бытие как основание всего существующего. Что значит быть основанием? Быть основанием, основой означает держать на себе и обосновывать. Что держит на себе бытие? Все существующее, все, что есть. А что есть, что существует? Есть вещи, предметы, явления, процессы, чувства, мысли, фантазии и т. д. Иными словами, есть что-то определенное. Определенное в том смысле, что мы это что-то можем представить и помыслить как отдельное (о-пределить, т. е. поставить предел, границу, о-граничить), и это, помысленое отдельно, определенное, выразить в слове. Греки это помысленное и именованное словом отдельное нечто называли, как известно, сущим. Такое определение сущего дает Парменид:

 

То, что высказывается и мыслится, необходимо должно быть сущим [«тем, что есть»]... [67]

 

Сущее – это то, что можно помыслить и высказать, это то, что есть. Но бытие не только держит его на себе, но и обосновывает его. Что значит обосновывать сущее? Обосновывать означает давать возможность сущему существовать тем, что оно есть, быть этим сущим. Бытие обосновывает существование камня как этого камня, стола как этого стола, кентавра как этого кентавра, то есть всякого сущего в качестве этого сущего. Здесь может возникнуть вопрос. Хорошо, скажет обыденное сознание, можно согласиться, что для существования кентавра необходимо обоснование его мифологическим мышлением, можно признать, что для стола необходимо обоснование его существования со стороны мастера, со стороны культуры, но какого обоснования требует существование камня? Ведь камень он и есть камень, и его «есть» в качестве камня не требует для своего существования никакого обоснования.

Но не будем торопиться с этим, казалось бы, очевидным фактом. Подумаем вот над чем. Когда мы видим камень, то, что мы видим? Мы видим нечто, имеющее определенную форму, цвет, расположение среди других вещей, взяв его в руки, мы ощутим его вес, твердость, его фактуру. Проделав какие-нибудь манипуляции с ним, мы увидим, что это нечто состоит из частей, а наши школьные знания напомнят нам, что оно, как всякая вещь, состоит из молекул и атомов. А теперь вновь вернемся к вопросу: что мы видим, когда мы смотрим на камень? Разве мы видим округлое, серого цвета, в меру тяжелое и твердое? Разве мы видим сумму частиц-песчинок? Нет, мы видим именно камень. Следовательно, наше видение камня предполагает какое-то условие, которое помогает нам все многообразие наших ощущений и представлений привести к единству восприятия сущего в образе этого камня. Иными словами, «есть» является условием восприятия всякого сущего (в том числе и камня) в качестве этого сущего.

Для более точного понимания бытия (понимания «есть») подойдем к ситуации выполнения восприятия с иной стороны. Воспользуемся примером, который хорошо известен в литературе. Я смотрю на сущее, которое называется «дом». Если меня спросить, что я вижу, то я отвечу: «Я вижу дом». Но что я вижу в действительности своими физическими глазами, своим естественным зрением? Я вижу, в лучшем случае, две стены и часть крыши. Физика моих глаз устроена так, что я никогда ими не вижу все стены, крышу и фундамент одновременно. Нет в пространстве такой точки, встав на которую, я увидел бы дом сразу целиком со всеми его элементами. Но я вижу, несомненно, дом. Следовательно, то, что я вижу, и говорю, что вижу сущее в целом, обозревается не моим естественным, физическим глазом, а взором каким-то сверхъестественным. У нас как бы есть какой-то дополнительный орган. С помощью этого дополнительного органа мы, как живые существа, обладаем способностью видеть то, что непосредственно не действует на наш аппарат ощущений, способностью увидеть невидимое. Замечательный русский философ Лев Шестов (1866-1938), обращая внимание на это обстоятельство, писал:

 

Ангел смерти, слетающий к человеку, чтобы разлучить его душу с телом, весь сплошь покрыт глазами. Почему так, зачем понадобилось ангелу столько глаз, - ему, который видел все на небе и которому на земле и разглядывать нечего? И вот я думаю, что эти глаза у него не для себя. Бывает так, что ангел смерти, явившись за душой, убеждается, что он пришел слишком рано, что не наступил еще срок человеку покинуть землю. Он не трогает его души, даже не показывается ей, но, прежде чем удалиться, незаметно оставляет человеку еще два глаза из бесчисленных собственных глаз. И тогда человек внезапно начинает видеть сверх того, что видят все, и что он сам видит своими старыми глазами, что-то совсем новое. И видит новое по-новому, как видят не люди, а существа «иных миров», так, что оно не «необходимо», а «свободно» есть, т. е. одновременно есть и его тут же нет, что оно является, когда исчезает, и исчезает, когда является [68].

 

«Единый взор» сверхъестественного зрения и дает нам возможность видеть сущее как целое. Мы смотрим нашим физическим глазом на вещь, имеющую определенную форму, цвет, расположение и т. д., а видим камень или дом. Отсюда вытекает очень важная вещь. «Единый взор», с помощью которого мы способны видеть сущее в целом так, чтобы понимать, что мы видим, принадлежит особому состоянию нашей жизни, которое выходит за рамки нашего эмпирического существования в качестве физического организма. Это состояние, в котором мы принадлежим бытию, касаемся бытия. Это особый режим нашего существования, режим сознательной жизни. Этот режим нашего человеческого существования позволяет нам «единым взором» видеть, знать любое сущее как целое.

В качестве animal rationale (то есть «существа разумного») мы принадлежим одновременно как бы двум измерениям, которые задают нам два режима жизни. В одном мы живем и действуем как существа естественные, обладающие органами чувств, с помощью которых мы ощущаем окружающий мир и самих себя, в другом – как существа сверхъестественные, обладающие способностью понимать свое окружение и себя. Существование в одном измерении определяется нашими витальными потребностями, потребностями нашего организма, существование в другом – нашей принадлежностью к бытию. Мераб Мамардашвили удачно обозначил соотношение двух этих режимов нашей жизни в виде перпендикуляра. Существуя в обычном физическом времени, мы эмпирически ориентированы из прошлого через настоящее в будущее. Бытие же нам открывается в тот момент, когда мы ориентируемся как бы перпендикулярно эмпирическому течению нашей жизни. В этой ориентации время останавливается. Именно здесь перед нами и открывается вечность, целостность, завершенность и единственность бытия. В этом состоянии мы способны знать «начала всего», то есть, способны на абсолютное знание (вспомним греков – «знающий начала – знает все»). В этом бытийном режиме своей жизни мы знаем и себя, свою собственную суть, и можем попытаться ответить на вопрос «кто я есть?».

 

3.3 Небытие как начало существования

Тема небытия (ничто) возникла задолго до появления теоретической мысли и нашла свое отражение в теогонических мифах древних греков по именем «хаос». В поэме Теогония древнегреческий поэт и рапсод Гесиод (VIII-VII вв. до н.э.) изображает величественную картину возникновения мирового порядка:

 

116 Перво-наперво возник Хаос (Бездна), а затем

широкогрудая Гея (Земля), прочное седалище навек

Всех бессмертных, живущих на вершине снежного Олимпа,

И Тартар туманный в недрах широкодорожной Земли,

120 И Эрос (Любовь) – прекраснейший среди бессмертных богов,

Расслабляющий члены всех богов и всех людей

Покоряет он разум и соображение в груди.

Из Хаоса родились Эреб (Мрак) и черная Ночь,

А от Ночи произошли Эфир и Денница,

125 Которых она родила, зачав от Эреба в любовном совокуплении.

…..

736 Там и темной Земли, и туманного Тартара,

И неистощимого Моря, и звездного Неба,

– Всех подряд – находятся истоки и концы

Страшные, затхло-гнилые, они внушают жуть даже богам:

740 Бездна великая, даже за целый год, [падая],

Не достигнет дна тот, кто вошел в ворота,

Но страшная буря за бурей будет носить его туда сюда,

Даже бессмертным богам страшно

Это чудо… [69]

 

Хаос в поэме Гесиода предстает как начало и конец всего мироздания, которого страшатся даже бессмертные боги. Этимологически греческое слово χάοϛ (хаос) означает «зияние», «пропасть», «тьма»; а также употребляется в значениях «мрачное и беспредельное пространство подземного царства», «первобытный мрак, предшествовавший сотворению мира»[70]. Большой знаток античности Алексей Федорович Лосев изначальное значение греческого термина «χάοϛ» возводит к корню χα-, который означает «зеваю», «разеваю», и, таким образом, считает, что «хаос» для древних греков означал «зев», «зевание», «зияние», «разверстое пространство», «пустое протяжение». В своей книге История античной эстетики: Итоги тысячелетнего развития, он показывает, как развивались представления античности о хаосе как «начале всего». Заключая свое исследование, он пишет, что хаос «представляется как величественный и трагический образ космического первоединства, в котором расплавлено все бытие, из которого оно появляется и в котором оно погибает, которое в силу этого есть универсальный принцип сплошного и непрерывного, бесконечного и беспредельного становления»[71]. Античный хаос включает в себя все, в том числе и все противоположности. Он одновременно и предельное разрежение и распыление материи, и предельное сгущение всякой материи, он – вечная смерь для всего живого, и источник всякого становления, «вечно творящее живое лоно для всех жизненных оформлений», он – континуум, лишенный всяких разрывов, всяких пустых промежутков и вообще всяких различий, и мировое чудовище, сущность которого есть пустота и ничто. Хаос – это бесконечность и нуль одновременно.